Участники:
Владимир Дубровский— главный эксперт группы по налоговой реформе Реанимационного пакета реформ.
Сергей Цыпляев— эксперт Совета по внешней и оборонной политике, руководитель СЗ отделения Комитета Гражданских Инициатив, декан юридического факультета Ранхигс в Санкт-Петербурге
Андрей Лаврухин –доцент департамента социологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург)
Андрей Лаврухин (АЛ): С массовых многомесячных акций протеста в центре Киева, начавшихся 21 ноября 2013 и завершившихся сменой власти, прошло уже более 3 лет. Эти события стали моментом истины не только для Украины, но и для сопредельных стран и, прежде всего, самых близких и, казалось, понятных друг другу — России и Беларуси. Для Украины Майдан стал переломным моментом в историческом выборе, а именно — идти европейским путём развития. Весь первый год страна жила, окрылённая возможным европейским будущим, заражая и заряжая всех проевропейски настроенных граждан своим оптимизмом, смелостью и энтузиазмом. В свою очередь, для России это стало моментом истины в отношениях с Европой: были сброшены все дипломатические маски и присоединён (аннексирован) Крым, началась война в Донбассе. Так был дан старт драматическим событиям в Украине, а также противостоянию с США и западными странами, которое продолжается до сих пор и определяет политическую повестку дня в России, регионе и отчасти, в мире. В самой России обозначился консервативный поворот, расколовший общество на консерваторов и либералов, углубивший и усиливший те расхождения в траекториях развития Украины и России, которые прежде не казались столь значительными. Наконец, Беларусь оказалась в равной степени вдохновлена (в лице проевропейски и националистически настроенных граждан) и испугана (в лице власти и значительной части граждан), заняв выжидательную и сочувствующую позицию. Одновременно, в обществе Беларуси усилились патриотические и консенсусные настроения, связанные с ценностью суверенитета страны.
Спустя три года мы имеем, на мой взгляд, несколько иную картину. В Украине инерция майданного вдохновения и энтузиазма исчерпали себя и, судя по всему, сменились на пессимистические и депрессивные настроения в обществе: после Крыма, войны в Донбассе, Брэксита и проблемы мигрантов в ЕС перспектива европейского будущего отодвинулась на такое отдалённое и неопределённое будущее, которое уже трудно оправдать принесёнными жертвами и бедственным экономическим положением. Напротив, в России все эти события интерпретируются как симптомы правильности избранного курса и потому усиливают консолидацию общества на прежних — консервативных, конфронтационных и изоляционистских — основаниях. При этом экономическое состояние России находится в противоречии с общественно-политическим: по заявлению Минфинак концу 2017 г. резервный фонд будет исчерпан, а иных источников пополнения расходной части бюджета в прежних объёмах нет. Помимо внутристрановых следствий, это обстоятельство влияет и на трансформацию интеграционной политики России, напрямую затрагивающей Беларусь.
Согласны ли вы, Владимир, и вы, Сергей, с таким диагнозом, и если нет, то почему? Как изменилось отношение к двум странам-соседкам в вашей, Владимир, и в вашей, Сергей, стране по итогам этих трёх лет?
Владимир Дубровский: Я не во всем согласен с диагнозом Андрея.
Сперва в отношении России — я не специалист, но слежу за развитием событий и трендами по мере сил. Для меня знаковым моментом, обозначившим начало отхода России от прозападного курса, стало назначение правительства Примакова в 1998 г. Следующим поворотным пунктом была война в Югославии. В то же самое время четко обозначилась ностальгия по совку — в том числе, и продвигаемая через ТВ. Потом — возвращение сталинского гимна. Одновременно — массовая последовательная кампания по пропаганде силовиков (сериалы «Менты», «Бригада», и т. д.), продвижению идеи «особого пути» в культуре… Основой всего был рост цен на нефть, а апофеозом стала Мюнхенская речь Путина. Все это означало постепенное закручивание гаек в сочетании с грамотно продуманной обработкой общественного мнения в пользу имперскости и диктатуры. Россия окончательно стала на этот путь когда стало очевидно, что доходы от нефти не будут расти вечно, и необходимо заменять социальный контракт. Точкой невозврата были, видимо, белоленточные протесты. Хотя, не исключено, она была пройдена раньше.
Политика в отношении Украины (которая во многом, и привела в итоге к революции) была производной от этих трендов. Втягивание нашей страны в Таможенный союз и фактический запрет на дрейф в сторону Европы стали необходимыми элементами стратегии, на них была сделана большая ставка. Но эта стратегия оказалась проигрышной, поскольку мы — не «один народ», и в некоторых отношениях весьма непохожи. В частности, разной оказалась реакция на жестокое избиение митингующих. Если в России и Беларуси — это пассивность граждан и торжество диктатуры, то в Украине (как и Молдове, а ранее — Румынии, Чехословакии, Польше, и т. д.) — еще более решительное и массовое возмущение, закончившееся революцией.
Теперь в отношении Украины. Можно согласиться с тем, что революционный энтузиазм и мобилизация общества для отражения агрессии Путина в значительной мере выдохлись за три года. Это естественно: как активный участник событий я тоже ощущаю эмоциональное выгорание и усталость. Но это совершенно не означает, что революция как процесс прекратилась. Изменения, происшедшие в обществе за последнее время, гораздо глубже и значительнее, чем это было после Оранжевой революции. Тогда мы получили коренное изменение правил игры в политике: политический капитал победил админресурс, и всем участникам игры (даже «донецким», которые политиков презирали, а себя гордо именовали по-советски «хозяйственниками») пришлось стать политиками. Это был большой и необратимый шаг вперед, но он не мог обеспечить дальнейшего поступательного эволюционного развития. Сейчас тоже неизвестно, накоплена ли критическая масса для такого развития (скорее всего — нет), но процесс разрушения старой системы, роднящей Украину с Россией и Беларусью (а также большей частью постсоветских стран) запущен и, по-видимому, необратим. То есть, от «совка» мы уходим окончательно.
К чему идем — это пока вопрос открытый, но в ценностном смысле — это очевидный дрейф в сторону Европы. Правда, наверное, в сторону Европы начала ХХ века, а не современности — и это вполне естественно с учетом этапа исторического развития. Но при этом, мы имеем несравнимо более развитую технологическую среду, модерную семью, образовательный уровень и т. д. по сравнению с началом ХХ века. Кроме того, при всем сходстве Революции Достоинства с буржуазно-демократическими и национально-освободительными революциями в Европе XVIII–XX вв., в нашем случае нет потомственной аристократии, а «баронов» представляют «олигархи» (не только известные фамилии, но целый класс тех, кто прямо или косвенно наживается на возможности использовать насилие, прежде всего государственное). Олигархи связаны преимущественно с промышленностью, в то время как революционеры представляют постиндустриальный уклад. Такого в истории еще не было, и чем это закончится — предсказать невозможно. Но происходящее точно не укладывается в рамки традиционного подхода «Европа против России», «народ сверг диктатуру и теперь не знает, что делать», и, даже в каноны классической буржуазно-демократически-национальной революции.
В частности, вопрос членства в ЕС никогда не был для большинства активных участников событий принципиальным, тем более — первостепенным. «Европа» (идеализированная) — скорее символ, в противовес азиатчине и «евроазиатчине», которой украинцы сыты по горло, хотя и не распрощались с ней окончательно в ментальном смысле. Но коль скоро членство в ЕС не принципиально, по крайней мере на данном этапе, то и разного рода козни против него не имеют особого значения.
Гораздо большее разочарование вызывает коррупция, непродуманность и непоследовательность реформ (часто под влиянием той же коррупции, но, наверное, еще чаще — тупости и недееспособности элит), невозможность получить «все и сразу», переложить работу по достижению результата на политиков… Плюс, естественно, резкое ухудшение экономической ситуации, которое многие ошибочно ассоциируют с Майданом по принципу «после того = вследствие того» (на самом деле, причинно-следственная связь строго обратная: Майдан стал следствием фискального кризиса вызванного уже почти двухлетней на тот момент рецессией, которая, в свою очередь, стала результатом разрушения рыночных институтов и открытого грабежа).
Вот это разочарование может вызвать разные эффекты — от прихода к власти популистов (вероятно, подкормленных Кремлем) с последующим развалом экономики, до форсирования реформ и придания им более конструктивного характера. Второй вариант вполне возможен, поскольку, вопреки мрачной картине, нарисованной Андреем, я могу сказать, что реформы в позитивном направлении продолжаются, несмотря на окончание фискального кризиса — и это впервые в истории Украины, а, может быть, и всего постсоветского пространства. До сих пор система шла на уступки исключительно под давлением непреодолимой силы обстоятельств, проще говоря — когда жаренный петух клюнет. Сейчас же впервые появился внутренний игрок, толкающий реформы — это гражданское общество (кстати, это предсказали в 2010 г. Фукуяма и Брайан Ливай). Видимо, сказывается угроза со стороны России, соответственно — необходимость создать более привлекательное и эффективное государство, чтобы доказать свою состоятельность, плюс необходимость в поддержке Запада. Я не стал бы сбрасывать со счетов и амбиции Петра Алексеевича Порошенко имя-отчество обязывает), хотя они неизбежно ограничены его же собственными более узкими интересами. Да и не может живой человек, даже выдающихся способностей, объять необъятное. Но, как бы там ни было, реформы продолжаются, и попытки их извратить или погасить (а они никогда не прекращались) встречают яростное сопротивление, к которому правительство прислушивается.
Более того, я бы не стал говорить о стабилизации ситуации, хотя, возможно, это было бы хорошо. Скорее наоборот, вероятно ее обострение — например, попытка реванша (на фоне демобилизации, о которой говорил Андрей), реакцией на которую может стать еще большая мобилизация и радикализация. Смена политических и экономических элит назрела и перезрела, состояние очень далеко от равновесного и напоминает скорее перегретую жидкость. Или переохлажденную…
И, наконец, по вопросу об отношении к России и Беларуси я могу сказать, что оно резко ухудшилось как к воплощению советского прошлого и всему, что с ним связано. В том числе это затронуло и бывших «братьев», на которых стали смотреть подозрительнее — тем более после того, как один из них оказался «Каином». Например, куда реже стали ставить в пример то, что белорусы и россияне живут богаче, что там «больше порядка», и т. д. При этом, отношение к России стало в целом враждебным (думаю, не нужно долго объяснять причины), а к Беларуси — нейтральным с долей подозрительности. В частности, из-за размещенных там российских войск, которые могут коротким путем добраться до Киева. Отношение к россиянам варьирует от «ну, что с них возьмешь, их ящик обрабатывает», до огульного «все они такие». Интеллектуально более продвинутая публика сохраняет связи с либеральными «национал-предателями», даже пытается помогать (один мой друг, например, приютил у себя Владимира Ионова с Ольгой Браун). Но Россия как страна рассматривается исключительно как источник угрозы, причем даже в случае смены режима и возможного распада, поскольку понятно, что 85% поддерживающих Путина никуда не денутся, а, значит, преемник Путина может оказаться не лучше, если не хуже; а в случае смуты Украина, как сосед, неизбежно окажется в большой опасности. Поэтому путинскому режиму все желают скорейшего краха, но со смешанными чувствами.
Сергей Цыпляев:Развитие настроений в России происходит, на мой взгляд, по более сложному сценарию, чем представил Андрей. Изначально, сразу после крымских событий, прошла взрывная поляризация мнений граждан. Проблема находилась в центре внимания общества. Я засекал, через какое время любое застолье, любое коллективное общение сворачивают на обсуждение Крыма — через 10-15 минут. В конце января ночью еду в поезде «Санкт-Петербург — Вологда», после часового обсуждения Украины сосед по купе уходит в вагон-ресторан, возвращается со словами: «Сейчас разнимал драку в ресторане». «Крым?» — спрашиваю я. «Крым», — подтверждает он. Друзья прекращали общаться, взрослые дети переставали разговаривать с родителями — так это было. Эмоциональная поддержка принятых в России решений была широкой, мало кто обсуждал последствия.
Сейчас настроения поменялись. Практически не возникает обсуждения ситуации на Украине и в Крыму. Разговор на эту тему вызывает раздражение, связанное с непониманием, что делать дальше и чем все это закончится. Беспокойство усиливается нарастанием экономических трудностей, ростом цен и отсутствием ясности, когда станет легче. Люди переключаются в режим персонального выживания, уходят от тем, с этим не связанных. Общество в среднем радуется внешнеполитическим «победам и успехам», но не готово за это платить.
В связи с этим я не могу целиком согласиться с утверждением Андрея «в России все эти события интерпретируются как симптомы правильности избранного курса и потому усиливают консолидацию общества на прежних — консервативных, конфронтационных и изоляционистских — основаниях». Скорее, идет размывание консолидации, люди начинают крутить головой и оглядываться по сторонам в поисках ответов на простые вопросы: что происходит и что делать в этих условиях.
Радикальные изменения претерпело и отношение к Украине — от «братского народа» к «фашистской хунте» и затем медленный обратный разворот. Опубликованные опросы показали, что отношение к Украине улучшилось после подписания Минских соглашений, это дало разрядку внутренних напряжений. Выросла доля тех, кто считает россиян и украинцев разными народами, а не одним.
Что же касается отношения к Беларуси, то оно практически никак не менялось: граждане не отслеживают деталей и нюансов взаимоотношений, но начинают расти подозрения, что А. Лукашенко играет свою игру и не является нашим «верным союзником».
Впрочем, вопрос об отношении к стране предполагает разговор о массовых представлениях и эмоциях граждан относительно соседей. Если же мы обсуждаем межгосударственные отношения, то это иная история и здесь не до безмятежности: к тяжелейшему конфликту Россия — Украина добавляется серьезная размолвка с Беларусью.Реально Беларуси не выйти далеко за пределы роли «честного брокера» в российско-украинских отношениях. И, как показывает опыт, даже эта роль дается непросто, т. к. каждая из конфликтующих сторон, особенно Россия, хочет видеть в Беларуси верного и беззаветного союзника.
АЛ:На мой взгляд, ситуация внутри Украины свидетельствует о чём угодно, но не об общенациональном консенсусе и ясности перспектив в ближайшем будущем (я имею в виду низкий рейтинг Порошенко и риск установления жёсткой авторитарной власти)? Каким вам, Владимир, представляется реалистичное и благоприятное для Украины развитие событий? Может ли в этой ситуации каким-то образом помочь Беларусь?
ВД: Прежде всего хотел бы отметить, что в Украине тоже наблюдались схожие с описанными Сергеем процессы острого раскола, который затем во многом сменился возвратом большинства к традиционным установкам выживания. Но на него наложилась патриотическая мобилизация, которая во многих слоях общества оказалась глубокой и длительной. Десятки тысяч человек поехали воевать добровольно, сотни тысяч, если не миллионы, приняли активное участие в волонтерском движении в разных формах (не только в плане помощи армии, но и, например, в продвижении реформ), а уж тех, кто просто жертвовал деньги и вещи в пользу беженцев, просто не перечесть. По мере затухания острой фазы конфликта эти настроения, естественно, тоже ослабли, но не сошли на нет. Не говоря уже о том, что отпечаток, который оставило участие в революции, боевых действиях и активном волонтёрстве, остался у сотен тысяч людей на всю жизнь.
Национальным консенсусом, конечно, не пахнет: можно говорить лишь о согласии в том, от чего мы уходим, но споры (и конфликты) по вопросам будущего только разгораются. По сути, революция запустила, хотя и не завершила, процесс окончательного распада постсовковой системы, которая держится на социальном пакте, названном нами (Несторивськой группой) «договором коррупционного консенсуса». Свидетельство тому — непрерывная череда разного рода скандалов, публичных перепалок, активных действий вроде блокады железнодорожного сообщения с ОРДЛО и подобных событий. Но никак не низкие рейтинги Порошенко (они как раз значат очень мало). Украинцы в принципе не признают «сильных лидеров», и все без исключения президенты и премьеры это на себе ощутили: посмотрите ради интереса на рейтинги предшественников Порошенко на третьем году правления. По той же причине сценарий установления сколько-нибудь устойчивой авторитарной власти можно исключить практически на 100%. Не говоря уже о том, что такой сценарий, скорее всего, не устроит Запад — хотя, впрочем, в Египте устроил… В Украине диктатура невозможна по множеству других причин, начиная от национального характера и неоднородности, и заканчивая отсутствием дееспособных силовых структур, на которые диктатор мог бы опереться.
Насчет сценариев будущего — хороший вопрос… Проще сказать, чего практически точно не будет: как выше сказано — авторитарного режима, а также возврата к России, что бы ни случилось с ЕС и проевропейскими настроениями. Уже до известных событий, в 2013 г. социологи предсказывали, что с Таможенным союзом ничего не выйдет, поскольку при примерном паритете симпатий около 20% населения считали этот вариант неприемлемым ни при каких раскладах, и готовы были ему активно сопротивляться — что они и сделали. А по отношению к ЕС таких было меньше 5%, поскольку за европейский путь выступала (и выступает) активная часть населения, в частности, молодежь; а за воссоединение связей с Россией — патерналисты, т. е., преимущественно, пассивные люди. Война, естественно, только усилила эти настроения, заставив многих определиться со своей позицией. Кроме того, значительная, если не большая, часть «ядерного» пророссийского электората осталась на оккупированных территориях, и вряд ли в сколько-нибудь обозримом будущем сможет влиять на события в основной части Украины.
Не случится, конечно, и чудесного перерождения украинской элиты в «европейскую». В частности, как показало развитие событий, крайне маловероятно быстрое появление какого-либо авторитетного (не авторитарного) лидера по типу Валенсы в 1981 г.: все, кто мог и хотел себя проявить, уже это сделали и, увы, неудачно. Вероятнее всего, процессы будут идти постепенно, непоследовательно, через компромиссы, точечные продвижения по принципу «два шага вперед — шаг назад», позиционную борьбу и постоянные поиски, нащупывание «своего пути». В общем-то, это и есть, одновременно, реалистический и оптимистический сценарии. Разница, пожалуй, только в скорости этого процесса.
Нельзя исключить и катастрофические сценарии вроде прихода к власти альянса популистов и реваншистов, который может запустить новый виток революционных событий. В таком случае трудно что-либо предсказывать, это «точка бифуркации». Но мне такое развитие событий представляется маловероятным, поскольку все остальные ключевые игроки (и нынешнее правительство, и Запад, и активная часть граждан, при всем своем критическом настрое по отношению к двум первым) в нем справедливо видят опасность, перед которой они готовы на время забыть о противоречиях — примерно, как, скажем, это было во время выборов 1996 г. в России (хотя, возможно, эта аналогия не достаточно точная).
АЛ:Владимир, есть один момент, который вы не прояснили: единственные договорённости о мире между Россией и Украиной были заключены в Минске. Почему представители политического истеблишмента Украины не признают эти договорённости? И второй вопрос: если я правильно вас понял, внутриукраинский консенсус относительно будущего Украины может состояться даже в случае, если Крым (и потенциально Донбасс) будет в составе РФ?
ВД:Минские договоренности — это компромисс, который позволил остановить активную фазу войны, и в этом смысле они в действительности признаются позитивными большей частью политического истеблишмента. Мне трудно судить, насколько велика заслуга Беларуси в данном отношении. В любом случае хорошо, что она предоставила свою площадку для переговоров. Что же касается сути этих договоренностей, то ее можно оценивать очень по-разному в зависимости от того, с каких позиций смотреть на решение вопроса. Лично я смог свой подход к проблеме сформулировать в мае 2014, но с тех пор много что поменялось, и написанное тогда ныне выглядит полной утопией. Что бы я стал делать сейчас, будь у меня соответствующие полномочия, — скажу честно, не знаю. Но могу сказать чего делать точно нельзя.
Во-первых, нельзя пытаться немедленно отвоевать обратно территорию. Это не только бесполезно (Путин доказал уже, что, пока он при власти, туда будет введено столько войск, сколько необходимо, чтобы остановить наступление — чего бы это ни стоило), но и бессмысленно, не говоря уже о гуманитарной стороне дела. На этой территории сейчас остались в преобладающем большинстве те, кто Украину в лучшем случае не любит. Проукраинское меньшинство в основном выехало — как и весь средний класс. Если по оставшимся пройтись активными военными действиями, то симпатий у них точно не прибавится. Потерять еще несколько десятков тысяч жизней Украина тоже не готова. Когда речь идет об отражении агрессии — это понятно, а вот когда о наступлении, даже во имя восстановления международно признанных границ, то для обывателя это выглядит слишком абстрактно в сравнении с человеческими жизнями. То есть украинцы в большинстве своем готовы смириться с временной потерей незначительной части территории — тем более, с таким одиозным населением.
Тем более, что (и это ответ на Ваш второй вопрос), откровенно говоря, искать консенсус относительно будущего и строить это будущее значительно легче без нескольких миллионов патерналистски настроенных и «начальствозависимых» (по определению Алексея Панича) граждан. Многие из них искренне убеждены, что единственное, что их земляк Янукович сделал неправильно — это то, что он не расстрелял Майдан из пулеметов сразу же, как только кто-то посмел пойти против власти. В этом смысле Донбасс всегда был культурно чужд Украине, хотя ранее общий тренд был все же, положительным.
С Крымом в некотором отношении (ЮБК и Севастополь) дела обстояли еще хуже, поскольку это было единственное место, где доминировали выходцы из России, причем многие из них — военные или НКВДшные пенсионеры либо их потомки. Правда, степной Крым был проукраинским, а татары, само собой, всегда поддерживали Украину.
Совершенно невозможно соглашаться на мирное урегулирование с амнистией и принятием «элит» ЛуганДона (как у нас его называют) в лоно украинского политикума, да еще и на каких-то особых условиях (даже без Гиви, Моторолы, Мозгового и прочих колоритных личностей). Это, конечно, мечта Путина, поскольку такой чужеродный элемент можно сравнить с колом, воткнутым Украине в соответствующее место. Этим колом можно все время шевелить, чтобы не давать ране зажить, тем самым распространяя «заражение» на всю Украину.
Таким образом, на данный момент «замороженный конфликт» остается second best вариантом. Конечно, это никто не готов признавать официально, поскольку для Украины отказаться от территорий — политически невозможно, тем более, что совершенно очевидно, что Путина (который своих целей в Украине не достиг) это не остановит, а может только разжечь аппетит. Так что официально ситуация никого не устраивает, неофициально же такое статус кво дает обеим сторонам надежду пережить противника, и тогда уже решить вопрос по-своему: каждый считает, что время работает на него. Возможно, это просто такой цугцванг, и лучшее, что можно в этой ситуации делать — это ждать.
АЛ: Сергей, как вы знаете, 19 февраля В. Путин подписал указ, легализующий государственные полномочия властей непризнанных республик Донбасса: согласно тексту указа, который размещен на сайте Кремля, Россия признает действительными на своей территории паспорта гражданина ДНР и ЛНР, выданные республиками; свидетельства о рождении, браке и смерти; документы о праве собственности, а также регистрационные знаки транспортных средств. Фактически это означает развитие осетинского сценария, но в мягкой версии (российских паспортов ещё не выдают, но с точки зрения прав граждан ЛНР и ДНР, они сопоставимы). Как вы полагаете, на какой вариант развития дальнейших событий надеется Кремль? И какой представляется роль Беларуси как наиболее оптимальная?
СЦ: Андрей, отвечая на Ваш вопрос, прежде всего, нужно уточнить терминологию. В указе нет ДНР или ЛНР, нет и их граждан. Речь идет о документах граждан Украины и лиц без гражданства, выданных соответствующими органами, фактически действующими на территориях отдельных районов Донецкой и Луганской областей Украины. При этом оговорен срок — на период до политического урегулирования ситуации в отдельных районах Донецкой и Луганской областей Украины на основании Минских соглашений. Текст Указа использует терминологию Минских соглашений и еще раз подчеркивает, что это территория Украины. Это важная констатация.
На столе мы имеем реальную проблему. Всем уже стало ясно, что никакого быстрого урегулирования на основе Минских соглашений не получится. Об этом с грустью говорила на Мюнхенской конференции Ангела Меркель. Развивается скорее приднестровский сценарий, а не южноосетинский. Встает реальная проблема разрешения массы гуманитарных вопросов населения этих территорий. В изоляции оказываются миллионы, в худшем варианте мы будем иметь всплеск двух потоков беженцев — на Украину и в Россию.
Конечно, наилучший вариант в этих условиях — многосторонние договоренности, например, в нормандском формате. Даже одностороннее решение, принятое после неудавшихся переговоров, лучше, чем просто одностороннее решение. Безусловно, принятое решение ведет к росту напряжения между сторонами, сепаратистские власти воспринимают это как свою победу на пути к признанию и ужесточают позиции. Одним словом, это «долгосрочное окапывание статус кво». На большее ни у кого нет сил.
Беларусь могла бы последовательно занимать и отстаивать позицию, основанную на идеях единого союзного государства и экономического союза. Общая граница и единое таможенное пространство не допускают односторонних решений по признанию документов, введению санкций, требуют согласования участников союзных образований. Правда, Беларусь сама грешит аналогичной «самостийностью», односторонне устанавливая краткосрочный безвизовый въезд для граждан почти ста государств.