Участники дискуссии:

Алексей Белогорьев —заместитель директора по энергетическому направлению Института энергетики и финансов (Москва, РФ).

Андрей Лаврухин(модератор) — доцент Департамента социологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург, РФ).

Татьяна Маненок — экономический обозреватель интернет-газеты «Белрынок», эксперт по вопросам энергетики и нефтехимической промышленности белорусской службы «Радио свобода».

Андрей Лаврухин: Тема нефти и газа остаётся актуальной и очень популярной для политических элит и граждан России и Беларуси. Это обусловлено, прежде всего, тем, что доходы в бюджет от продажи углеводородного сырья и продуктов его переработки по-прежнему остаются очень высокими — несмотря на санкции и последовавшие за ними политические декларации о структурных изменениях в экономике России, с одной стороны, и экономическую рецессию в Беларуси, с другой. Волатильность обеих валют по-прежнему остаётся привязанной к волатильности цен на нефть, что напрямую связано с бюджетами семей и граждан. В то же время, произошли довольно существенные изменения в отношении к доходам от продажи углеводородов как на высоком политическом уровне (если судить по риторике лидеров и чиновников высокого ранга), так и на низовом уровне (граждане с гораздо большим скепсисом и недоверием относятся к «углеводородному благосостоянию»). Какие перспективы ожидают Россию и Беларусь: дальнейшее падение цен на нефть, снижение её качества и болезненные, но необходимые структурные реформы? Или, напротив, рост цен и возврат в старую колею высокой углеводородной ренты, блокирующей какие бы то ни было реформы? Насколько велики и дёшевы запасы углеводородов в России и может ли Беларусь рассчитывать на прежние льготные условия доступа к российским углеводородам? Каковы перспективы стран, профитирующих на углеводородном сырье в XXI веке?

Начнём с совсем простого вопроса: Как вы полагаете, произошли ли изменения в сознании и воле политических, экономических элит и граждан России и Беларуси в отношении «углеводородной ренты» за последние годы в связи с резким снижением цен на нефть?

Татьяна Маненок:Думаю, что резкое изменение нефтяного тренда политические и экономические элиты Беларуси не только осознали, но и успели вкусить его «прелести». В последнее время маржа между ценой российского газа для европейских поставщиков и для Беларуси сжалась до минимума — USD30-40 за тыс. куб м, хотя при цене на нефть USD100 за тонну и выше она превышала USD200. При этом для российских потребителей цена на газ в долларовом эквиваленте снизилась примерно в 1,5-2 раза (в зависимости от региона), в том числе и из-за девальвации российского рубля. Между тем, стоит подчеркнуть, что для белорусского руководства основным энергетическим ориентиром остаются цены на газ для российских потребителей, ибо российский рынок остается главным для экспорта белорусской продукции.

Таким образом, падение мировых цен обернулось для Беларуси существенным снижением российских дотаций, что выразилось в сжатии экспортной пошлины на нефтепродукты (уходит в белорусский бюджет). Кроме того, Кроме того, дешевая нефть и резкая девальвация российского рубля очень быстро лишила Беларусь основного фактора ее конкурентоспособности — низкой цены на газ, что и стало причиной недавнего нефтегазового конфликта. Белорусские элиты также не могут не понимать, что усиление лоббистских настроений в РФ обусловлено в том числе падением нефтегазовых доходов в стране.

Так что они наверняка осознали новые тренды. Вопрос в другом: что делать? Снижение энергетической ренты со стороны России, безусловно, поставило белорусские власти перед необходимостью структурных реформ в экономике. Однако высшее руководство страны к реформам не готово. Поэтому так настойчиво оно пыталось сбить цену на российский газ — в том числе, опираясь на евразийские договоренности: на одном из этапов создания ЕАЭС страны-участницы договорились к 1 января 2015 г. перейти на равнодоходные цены на газ (когда для «Газпрома» поставки газа на экспорт и на внутренний рынок имеют равную доходность). По этой формуле получалось, что Беларусь должна покупать газ в РФ по USD73 за тысячу кубов, а не по USD137. Понятно, что Беларусь не получит такую цену, но газовая скидка даже на порядок ниже позволит Беларуси, пусть и ненадолго, оттянуть болезненные реформы.

При этом трудно отделаться от мысли, что за последним нефтегазовым противостоянием, а также продовольственными конфликтами Минска и Москвы стоит чистая экономика (то есть, объективный фактор снижения углеводородной ренты). К примеру, в начале 2016 г. Москва дважды предоставляла скидку на газ для Армении (цена на газ для этой страны тоже привязана к российским ценам) — скорее всего, учитывая особую ценность союзнических отношений. Вероятно, ценность Беларуси как союзника для Москвы в последнее время девальвировалась, в том числе вследствие попыток официального Минска самостоятельно выстроить отношения с европейскими странами. Поэтому тема «углеводородной ренты» заметно обострилась.

Алексей Белогорьев:В понимании той части российской элиты, которая в принципе интересуется экономикой, текущий экономический кризис начался не осенью 2014 г., когда обрушились цены на нефть, а примерно в III квартале 2012 г., когда цены еще устойчиво держались около USD100 за баррель (если, конечно, воспринимать восстановительный рост 2010–2011 гг. как выход из кризиса 2008–2009 гг., а не его промежуточную фазу). В основе кризиса — структурная отсталость экономики и снижение инвестиционной активности. Т.е. даже при очень высоких ценах на нефть в 2011–2014 гг. сырьевые доходы уже не были способны обеспечить рост экономики. Это понимание, мне кажется, осталось.

Однако для роста экономики необходимы глубокие, структурные реформы, главным образом, в виде реанимации основных экономических, правовых и политических институтов, деградировавших на протяжении последних 15 лет. Отчетливо видно, что в высшем руководстве страны на это пока нет воли. В итоге правительство (в широком смысле) исповедует и пытается реализовать не стратегию развитию экономики, а стратегию выживания. А в рамках такой стратегии значение «углеводородной ренты» очень высоко. И хотя доля нефтегазовых доходов в федеральном бюджете по итогам I полугодия 2016 г. снизилась до 36% против пиковых 53% в 2014 г., именно перспективы роста цен на нефть являются основой всех среднесрочных надежд правительства на выход из затяжной рецессии. То, насколько много этому уделяется внимания, видно по огромному давлению, оказываемому Минфином на нефтяные компании и чуть меньше — «Газпром» — с целью любой ценой получить дополнительные доходы. И они при всех своих лоббистских возможностях, шаг за шагом отступают. Другим способом повысить доходы стали попытки снизить энергетические дотации Беларуси, о чем уже говорила Татьяна.

В целом для российской элиты, отвечающей за практическую реализацию экономической политики, пагубность зависимости от «углеводородной ренты» — хорошо известный, но, скорее, теоретический вопрос, по-прежнему не влияющий на принятие текущих решений.

Я не думаю, что структурные проблемы экономики сильно волнуют обычных людей: для них важны рост цен на потребительские товары, коммунально-бытовые платежи, отчасти (для жителей больших городов) также девальвация рубля. Но всё это лишь опосредовано связывают с «углеводородной рентой». Граждане России в основной своей массе (85-90%) — это еще и телезрители, сильно зависимые от государственной пропаганды. Экономическая направленность последней — попытка переложить ответственность за текущие сложности на внешние вызовы, среди которых особое место занимают падение нефтяных цен и санкции. Поэтому тема снижения нефтяных доходов муссируется, но не в том контексте, что сырьевые доходы — это плохо, а в контексте того, что плохо, что их стало меньше.

АЛ: Получается, что кризисные симптомы в экономике России отчасти затронули сознание политических элит, но они не настолько глубоки, чтобы изменить волю в направлении проведения структурных реформ. В случае же с Беларусью, если Татьяна, судить по вашему ответу, не произошло никаких изменений даже на уровне понимания радикального изменения ситуации. Или она всё же не настолько радикально изменилась, как нам кажется? Задам вопрос по-другому: что должно произойти, чтобы в России изменилась политическая воля, а в Беларуси хотя бы появилось осознание неотвратимости структурных реформ в экономике? Я бы попросил ответить на этот вопрос именно в перспективе изменений на рынке углеводородов: при какой себестоимости нефти и газа или изменениях их качества в России углеводородная рента может стать негативным драйвером реформ и перенастройки экономики как в России, так и в Беларуси? Насколько реалистична такая перспектива? Насколько эффективна негативная мотивация для «перезагрузки сознания и воли» политических элит РФ и РБ?

ТМ: Хотелось бы уточнить: не надо представлять белорусскую политическую и экономическую элиту как некий монолит — там есть, что называется, и реформаторы, и консерваторы. Другое дело, что реформаторы сегодня вынуждены действовать в условиях весьма ограниченного поля для маневра. На днях, 25 октября, белорусский президент Александр Лукашенко еще раз предупредил правительственных реформаторов: «прекратить разговоры по поводу необходимости реформирования в той или иной сфере, а сосредоточиться на эффективной практической деятельности и реализации поставленных задач».

Осознание неотвратимости структурных реформ в экономике у высшего руководства страны, возможно, может появиться в крайнем случае: если представить, что Беларусь полностью исчерпала возможности привлечения внешнего финансирования, а Россия «закрыла» перед Беларусью все двери: закрыла свой рынок для беспошлинных поставок белорусской продукции и отсекла от льготных поставок энергоресурсов.

Таким образом, отвечая на ваш вопрос, при какой себестоимости нефти и газа или изменениях их качества в России углеводородная рента может стать негативным драйвером реформ и перенастройки экономики как в России, так и в Беларуси, могу предположить, что это должны быть мировые цены на энергоресурсы как в РФ, так и в Беларуси. Что невозможно представить в России в обозримой перспективе (достаточно вспомнить эпопею с переходом на равнодоходные цены на газ на внутреннем рынке). Следовательно, до тех пор, пока Россия будет иметь более низкие, чем мировые, цены на энергоресурсы (а это ее, как говорят, природный конкурентный фактор), официальный Минск сможет претендовать на льготные поставки, апеллируя к соглашениям о создании Союзного государства, в котором прописаны равные условия хозяйствования для субъектов двух стран.

Очевидно, что полное «отсечение» Беларуси от льготных поставок энергоресурсов в нынешней ситуации означало бы не только денонсацию соглашений о создании Союзного государства (может быть, в РФ об этих соглашениях уже мало вспоминают, но в Беларуси помнят хорошо), но и крест на детище Путина — ЕАЭС. Ведь соглашения о создании евразийского союза также содержат лакомую для Беларуси приманку — создание, пусть и через несколько лет, общих рынков газа, нефти и нефтепродуктов. Хотя общий рынок электроэнергии, как продекларировано, в ЕАЭС должен заработать с июля 2019 г. Белорусское руководство сразу же заявило о своей принципиальной позиции в отношении создания этого рынка: он не может быть создан ранее, чем будет создан общий рынок газа (в Беларуси около 90% электроэнергии вырабатывается на газу). Судя по всему, эта принципиальная ремарка официального Минска возымела действие. Хотя детали достигнутых договоренностей по решению недавнего газового спора официально пока не озвучены, судя по всему, Россия согласилась предоставить межбюджетные субсидии для финансирования белорусских производителей электроэнергии — в целях сближения условий работы белорусских и российских энергетиков.

АЛ: Татьяна, Вы говорите, что создание единого рынка нефти, газа и нефтепродуктов — это «лакомая для Беларуси приманка». В этом определении есть два момента, которые требуют разъяснений. Первый — почему «лакомая»? Я это спрашиваю потому, что есть и другие мнения — что такой рынок, наоборот, станет невыгодным для Беларуси. На чём основывается Ваша оценка? А второй — почему «приманка»? Что негативного скрывается за этим рынком?

ТМ: «Лакомая», потому что белорусское руководство рассчитывает, что РФ на внутреннем рынке сохранит цены на газ, которые будут существенно отличаться от мировых (а это и есть приманка), а, следовательно, Беларусь будет настаивать на максимально близких к российским ценам. Что касается нефти. За налоговый маневр (то есть, за его старт) РФ Беларуси заплатила (согласилась на то, чтобы экспортные пошлины на нефтепродукты направлялись в белорусский бюджет). Но если бы в РФ был завершен налоговый маневр, как планировалось изначально (2018 год), то это действительно могло бы стать «черным сценарием» для Беларуси. Однако если исходить из последних заявлений российских чиновников, налоговый маневр в российской нефтянке хотят отложить до 2025 г. А это значит, что нефтяная рента Беларуси пока обеспечена (хотя, естественно, в определенных объемах, что обусловлено мировыми ценами на нефть). А что потом? Может, опять поторгуемся?

АБ: Андрей, складывается ощущение, что Вы приписываете углеводородным доходам роль основного регулятора экономической политики. Это не так, по крайней мере, для России. Основная причина, почему элита отказывается от экономических реформ — её уверенность, что в результате их проведения она потеряет и власть, и собственность. Реформы парализует именно этот страх перед переменами. Еще раз повторю, даже, если завтра цена Urals будет USD100, это не стимулирует рост экономики, а за счет укрепления курса рубля, скорее всего, даже приведет к снижению эффективности экспортно-ориентированных отраслей.

Кроме того, мы, вероятно, по-разному воспринимаем само понятие «структурные реформы». Когда его произносят в России, последнее, о чем думают, это приватизация. Цель реформ — высвобождение предпринимательской энергии за счет обеспечения личной безопасности, качества здравоохранения и образования, беспристрастного судопроизводства, сбалансированного налогообложения, снижения административных барьеров, борьбы с монополиями и пр. По существу это вопрос настройки среды для создания чего-то нового, а не перераспределение уже существующей собственности. Характерно, что текущие приватизационные инициативы правительства не рассматриваются в России как реформаторские шаги.

Я не могу согласиться с Татьяной, что доведение внутренних цен на энергоресурсы до мирового уровня будет стимулом для чего-либо положительного. Впрочем, в России для этого нет и никаких предпосылок. Как нет и оснований считать, что Россия откажется от поставок в Беларусь дешевого газа, даже если цены в Европе вновь пойдут вверх.

Да, есть коллизия в том, что общий рынок газа создается к 2025 г., а Беларусь на всех уровнях заявляет о необходимости выравнивания цен на газ уже к 2019 г., когда будет запущен общий рынок электроэнергии. Как его разрешить, пока никто не знает. Ведь в словосочетании «общий рынок» важны оба слова, и слово «рынок» подразумевает в том числе рыночное ценообразование, а никак не привязку цен для Беларуси к регулируемым ценам в Смоленской области. Ценовые индикаторы должны возникать не в кабинетах чиновников, а в ходе биржевых торгов. При этом, как показывает опыт ЕС, развитие биржевой торговли газом — весьма долгий процесс, даже в России на СПбМТСБ он запускается с большим трудом. В законодательстве Беларуси, например, нет пока даже такого понятия, как клиринговая организация, хотя она является важнейшим звеном современной биржевой торговли. В целом, надо понимать, что за 2,5 года просто невозможно пройти путь к общему рынку газа.

Кроме того, общий рынок — это далеко не только цены, это еще и свобода купли-продажи, свобода транспортировки, свобода субъектного состава торговли. И здесь позиция Беларуси весьма противоречива: по существу у вас есть желание снизить цены, не войдя в общий рынок, поскольку недвусмысленно говорится о том, что хорошо бы сохранить за «Белтопгазом» права монопольного импортера газа и не допустить промышленные предприятия к прямой торговле с российскими или казахскими поставщиками.

Причина понятна — стремление сохранить перекрестное субсидирование, но это уже не общий рынок.

Поэтому общий рынок газа, коли о нем зашла речь, не стоит воспринимать просто как механизм снижения цен, на самом деле, это большая, кропотливая работа по перенастройке внутреннего рынка газа Беларуси в сторону его большей открытости и постепенного устранения структурных дисбалансов.

Что касается 2019 г., то здесь, на мой взгляд, немало лукавства, поскольку общий рынок электроэнергии в том виде, в каком он сейчас прописан в проекте программы его формирования, не так уж сильно отличается от statusquo. Как и в случае с общими рынками нефти и нефтепродуктов, здесь можно говорить, скорее, о косметическом ремонте существующих отношений, а не об их радикальной перестройке, как в случае с газом. Поэтому, если в июле 2019 г. общий рынок электроэнергии не заработает, а будет ждать 2025 г., ничего страшного, на мой взгляд, не произойдет ни для Беларуси, ни тем более для России.

АЛ: Алексей, речь шла лишь о том, что углеводородная рента, по её бюджетообразующему весу (даже после рекордного снижения до 36%, ни один иной доход с ней, по-прежнему, не сопоставим) и традиционности (она была доминантной ещё с советских времён), является сдерживающим фактором при проведении реформ в России: если эта рента есть и она на протяжении десятилетий пополняет бюджет, мотивация властей к поиску новых способов его пополнения, мягко говоря, ослабевает. Но мой следующий вопрос уже не об этом. Мне хотелось бы задать другой, более острый вопрос, отражающий тревоги, страхи и заботы после событий в Украине. В белорусской экспертной среде, а также среди политических элит достаточно широко распространено мнение, согласно которому белорусские транспортные, логистические и нефтеперерабатывающие ресурсы (нефтеперерабатывающие заводы, трубопроводные сети и пр.) являются определяющими не только для экономики Беларуси, но и России. Говорят, что Россия, во-первых, не в состоянии найти альтернативу этим транспортным путям (или эти пути будут чересчур дороги), а, во-вторых, не располагает достаточным количеством НПЗ и — что не менее важно — уровнем их модернизации, необходимым для обеспечения должной глубины переработки нефтепродуктов. Именно поэтому Россия с удивительно регулярностью идёт на уступки Беларуси в подавляющем большинстве нефтегазовых споров и конфликтов. Алексей, Вы согласны с такой оценкой? Иными словами, между Россией и Беларусью в нефтегазовой отрасли больше партнёрские и взаимовыгодные экономически или всё же дотационные и геополитические? Может быть, если сложить все скидки, прямые и косвенные дотации, которые Беларусь получила за 25 лет, можно было бы построить в России ни от кого не зависящую суперсовременную нефтехимическую отрасль и проложить альтернативные, более надёжные транспортные и логистические сети?

Татьяна, в этом же контексте хотелось услышать от вас ответ на тот же вопрос, но уже из белорусской перспективы. Как известно, в Беларуси нефтехимическая отрасль обеспечивают около 30% объема промышленной продукции и половину экспорта товаров. Если мы ещё учтём дешёвый газ, благодаря которому пополняется бюджет и осуществляется перекрёстное субсидирование, станет понятно, насколько фактор углеводородной ренты существен для поддержания экономики Беларуси и, соответственно, для демотивации к проведению структурных реформ. И отсюда возникает вопрос: в случае, например, развития украинского сценария в Беларуси, белорусская экономика сможет выжить без российской нефтегазовой ренты? Может быть, имеет смысл перенастроить экономику таким образом, чтобы уменьшить риски и зависимости от РФ и обеспечить более надёжные экономические основания для независимости государства РБ? Если предположить невозможное (что такая перенастройка будет поставлена как цель новым политическим классом, например, после ухода А. Лукашенко), насколько это реалистично в принципе, и если да, то сколько, по вашим оценкам, может понадобиться времени на такую реформу?

ТМ: Прежде всего, маленькая ремарка относительно «дешевого» газа для Беларуси. Расчетная цена реализации газа «Газпрома» за пределы стран СНГ в августе 2016 г. составляла USD 157 за тысячу кубов, в сентябре — USD 160, в октябре — USD 170. Для Беларуси за 8 месяцев 2016 г. средняя цена импортируемого российского газа составила USD 137 за тыс. кубов (в течение этого года она менялась на USD 3-4 в месяц). Так что стоимость газа для Беларуси — в сравнении с экспортными ценами «Газпрома» — не выглядит совсем уж низкой. Но это — цена на границе. С учетом существующего в Беларуси перекрестного субсидирования (и ряда других факторов — объем потребления и т. д.) многие предприятия платят за газ как минимум в 2 раза дороже. При этом следует учитывать, что в цене газа, который продается на внутреннем рынке, скрыта наценка компании «Газпромтрансгаз Беларусь» («дочка» «Газпрома», владеющая бывшей газотранспортной системой Беларуси) за оказанные для страны услуги газоснабжения природным газом по магистральным трубопроводам — это USD 16,73 /тыс. куб. м.

Эту ремарку я сделала для того, чтобы еще раз обратить внимание на ставшую для белорусско-российских отношений традиционную закономерность: снижение энергетических дотаций со стороны РФ всегда провоцирует двусторонние конфликты.

Теперь что касается возможного развития украинского сценария в его проекции для Беларуси. Прежде всего, хочу сказать, что вы — большой оптимист, если даже теоретически можете представить такой сценарий для Беларуси. Кто ж его позволит реализовать? Я хорошо помню давнее откровенное общение с российским чиновником, работавшим некоторое время в Беларуси: «Мы за последние годы вложили в экономику Беларуси USD 50 млрд. И вы думаете, что мы так просто уйдем отсюда?» Других причин, исключающих украинский сценарий в Беларуси, касаться не буду.

Вы спрашиваете: может, есть смысл перенастроить экономику, чтобы снизить риски и зависимость от РФ, обеспечив таким образом надежную экономическую базу для независимости государства? Вопрос риторический. Думаю, высшее руководство Беларуси абсолютно с этим согласно. К такому выводу оно пришло много лет назад — когда не удалось получить равные с РФ цены на газ и начались энергетические войны между Беларусью и Россией. Я помню, что на пике этой войны А. Лукашенко говорил экс-президенту Украины В. Ющенко, что он ему завидует, потому что Украина, в отличие от Беларуси, имеет определенные объемы собственного газа.

Более того, белорусское руководство (насколько может и способно в сложившейся ситуации) стремится хоть как-то снизить энергозависимость от России — стимулирует программы по использованию местных видов топлива, в качестве директивного установило показатель по энергосбережению, преимущественно за счет китайских кредитов активно модернизирует энергетические мощности, а также строит АЭС (парадоксально, но факт: официально утверждается, что строительство атомной станции позволит повысить энергобезопасность страны). Эти меры, безусловно, важные, но их недостаточно. Ключевое условие для создания надежной экономической базы в стране — повышение эффективности экономики, что, в свою очередь, требует проведения системных структурных реформ. А вот к ним белорусское руководство не готово, о чем мы говорили ранее.

Отвечая на ваш вопрос о возможной «перенастройке» белорусской экономике и временных затратах на нее. Это будет зависеть от наличия политической воли руководства страны, профессионализма управленцев и определенного консенсуса в обществе. И, на мой взгляд, определенной помощи со стороны Европы. Не думаю, что Россия в обозримой перспективе способна помочь реформировать экономику Беларуси. По крайней мере, поставки Россией в течение долгого времени дешевых энергоресурсов в том числе помогли белорусской власти отсрочить реформы, и теперь белорусская экономика «подсажена» на дешевые энергоресурсу как на наркотик.

АБ: Наша дискуссия становится всё более разнонаправленной. Попробую по порядку.

Андрей, я попытался как раз донести мысль, что углеводородная рента не выполняет уже в России роль ключевого демотиватора реформ, как это, несомненно, было в 2004–2011 гг. Размер нефтегазовых доходов, конечно, влияет на экономическую политику, но не является для нее более определяющим фактором.

Полной альтернативы транзиту российских нефти и газа через территорию Беларуси нет и не предвидится. Хотя его вес и соответственно значимость в общем экспорте снижаются — Россия диверсифицирует свои риски за счет БТС-2, «Северного потока-2» и пр. Для примера, в 2010 г. доля нефтепровода «Дружба» в суммарном экспорте российской нефти составляла около 25%, в 2015 г. — уже 22%. Впрочем, дальнейшее сокращение объема транспортировки нефти затруднительно.

С газом всё лучше, поскольку, во-первых, «Газпром» в последние годы искусственно сокращает транзит через Украину, но не смог пока целиком загрузить «Северный поток» из-за проблемы Opal. А во-вторых, и это главное, «Газпром» стал владельцем белорусской ГТС, что гарантирует его долгосрочную заинтересованность в ее высокой загрузке. Если бы Украина в свое время согласилась хотя бы на частичное участие России в собственности и управлении своей ГТС, острота газовых, а возможно, и общеполитических противоречий между странами была бы значительно ниже.

В целом отношение к Беларуси в России, конечно, совсем не такое как к Украине или странам Прибалтики. Беларусь воспринимается как если не на 100%, но на 99% надежная транзитная страна. И это, несомненно, один из главных смыслообразующих столпов двусторонней интеграции с российской точки зрения, наряду с обороной и поддержанием социальных связей.

Что касается белорусских НПЗ, то российским компаниям они интересны в основном как крупные потребители российской нефти. Их роль в поставках моторных топлив на внутренний рынок России невелика, и, кроме того, временна — к 2020 г., когда полностью завершится модернизация российской нефтепереработки, потребность в белорусском импорте отпадет, скорее всего, совсем. Кстати, глубина переработки нефти на российских НПЗ в 2015 г. достигла 74,2%, это даже немногим выше, чем на Мозырском НПЗ, где глубина последний раз повышалась в 2013 г. Какого-то технологического преимуществе в нефтепереработке у Беларуси уже нет, модернизация 2016–2018 гг. позволит ей сохранить текущий паритет с российскими НПЗ, но не более того. Нефтепереработка в самой России, особенно в европейской части, избыточна, и в ближайшие 20 лет будет последовательно сокращаться.

Являются ли отношения двух стран партнерско-взаимовыгодными или дотационно-геополитическими? И то, и другое вместе. Российская сторона, несомненно, является экономическим донором, но частично компенсирует это за счет обеспечения надежности транзита грузов, производственной кооперации, совместной обороны и, что важно для внутренней политики, уменьшения фантомной боли от распада СССР. В конце концов, все это взаимовыгодно. Хотя в пылу текущего экономического кризиса, конечно, есть острое желание снизить размер дотаций, о чем уже много говорила Татьяна, но точно нет стремления отменить их в целом.

На счет украинского сценария для Беларуси соглашусь с Татьяной: для него нет реальных предпосылок. Поэтому, на мой взгляд, существенные реформы в Беларуси начнутся не раньше, чем они будут запущены в России, и скорее всего, с задержкой в несколько лет. Общественно-политическое развитие и экономика двух стран еще долго будут сообщающимися сосудами.