Хотя Кремль и поздравил Александра Лукашенко несколько раз с победой на президентских выборах, высшее руководство России воспринимает происходящие процессы в Беларуси после 9 августа как глубокий политический кризис, решение которого возможно через организацию общенационального диалога между белорусскими властями и гражданским обществом и проведение конституционной реформы.

Эта реформа предполагает существенные трансформации политической системы и ландшафта Беларуси. По замыслу Кремля, конечная цель принуждения к конституционной реформе — демонополизация (децентрализация) власти Александра Лукашенко, который несмотря на свою пророссийскую риторику воспринимается Москвой как главное препятствие на пути продвижения Россией своих стратегических интересов как в Беларуси, так и на западном стратегическом направлении.

Экспорт «управляемой демократизации» через принуждение к политической реформе, при которых Беларусь превращается из суперпрезидентской в парламентско-президентскую или даже парламентскую республику, в перспективе сделает политическую систему более открытой к российскому вмешательству и уязвимой перед влиянием на внутриполитические процессы внутри Беларуси, где сегодня Кремль вынужден иметь дело с единственным сувереном и монополистом на принятие как тактических, так и стратегических решений — Александром Лукашенко.

Будучи реализованной на российских условиях, конституционная реформа по своей форме будет способствовать политической либерализации, а по содержанию — смене режима и исключению Александра Лукашенко и его семьи из белорусской политической жизни. С точки зрения российской геостратегии, речь идет о смене подхода к обеспечению интересов России на постсоветском пространстве и других регионах мира и переходе от «модели экспорта военной силы» к «экспорту политического влияния».

От экспорта военной силы к экспорту политического влияния

С 2014–2018 годах Центр стратегических и внешнеполитических исследований издал ряд докладов (1, 2, 3 и др.), описывающих изменения в геостратегии России, главной манифестацией которых стал российско-украинский конфликт 2014 года. На фоне неспособности России удержать Украину в сфере своего влияния с помощью мягкой силы и экономической интеграции, Кремль перешел к открытой проекции военной силы для предотвращения евроатлантической интеграции Украины.

Ставка на военную силу в продвижении российских национальных интересов на постсоветском пространстве и далее — в других частях мира (на Ближнем востоке, Северной и Центральной Африке, Латинской Америке) имела под собой вполне рациональные политэкономические и стратегические основания. Доля российской экономики в мире постоянно сокращается, и с точки зрения экономического влияния Россия не может конкурировать с такими центрами как ЕС, США, Китай и т. д. Однако с точки зрения военной мощи Россия по-прежнему сохраняет стабильное второе место в мировом рейтинге. Поэтому ставка на военную силу как инструмент проведения национальных интересов казалась полностью оправданной в условиях существенного падения мировых цен на энергоносители и как следствие — сокращение экономической мощи и неспособности сохранять свое влияние с помощью экономического сотрудничества и мягкой силы.

Проекция российской военной силы в различных формах, которую можно было наблюдать с 2014 года (Украина, Сирия, Ливия, Венесуэла и т. д.) позволила не только защитить российские национальные интересы в некоторых частях мира, подтвердить статус России как глобальной державы (хотя и в устаревшем понимании — как государства, которое способно проецировать свою военную силу глобально), но и создала такую геополитическую среду, в которой игнорирование интересов России со стороны других великих и региональных держав чревато рисками военных конфликтов. И хотя такое поведение России на международной арене было отягощено санкционными издержками со стороны Запада, это стратегическое устрашении позволило России заставить других глобальных игроков считаться со своими интересами, особенно на постсоветском пространстве.

Вероятно, если бы не существенное и продолжительное падение мировых цен на энергоносители, Кремль бы продолжил делать ставку на военную силу как один из основных способов продвижения национальных интересов. Но в совокупности с санкционными издержками, внутренними социально-экономическими и политическими вызовами (которые невозможно больше гасить с помощью идеологии милитаризма), а также негативными последствиями «коронакризиса» устойчивое существование России на международной арене в режиме «осажденной крепости» и heavymetaldiplomacy («дипломатии военной силы») становится невозможным. Наоборот, в последнее время Кремль делает все для того, чтобы направить сигналы о готовности деэскалировать напряженность в отношениях с Западом и прощупывает почву для «новой перезагрузки» отношений с США.

Эти обстоятельства накладывают ограничения на возможность России проецировать свою военную силу открыто и поэтому подталкивают Кремль к поиску новых инструментов обеспечения своего влияния на постсоветском пространстве и других регионах мира. При этом поиск этих инструментов начался практически сразу же после осознания Кремлем всех имиджевых и экономических издержек от проекции военной силы без какого-либо плана обеспечения пост-конфликтной политической устойчивости в кризисных регионах мира.

Это не значит, что Кремль полностью отказывается от силового инструментария в деле продвижения российских интересов на международной арене, в некоторых регионах мира такой способ будет оставаться едва ли не единственно возможным. Речь идет о том, что в регионах российских привилегированных интересов (постсоветское пространство), а также на пространствах, граничащих с ними, Москва будет в большей степени прибегать к проецированию свое влияния с помощью инструментов «политической войны», характерной для советско-американского противостояния времен «Холодной войны». Попытки влиять на электоральные кампании в США и в ряде европейских государств с помощью поддержки тех или иных политических сил, экспорт стратегической коррупции, кибер-операции и кампании информационного влияния или дезифнормации и т. д.

Опыт вмешательства Кремля в украинский и сирийский кризис показывает, что после применения военной силы следует проекция политического влияния, призванного стабилизировать ситуацию на выгодных для России условиях. В обоих случаях Кремль пытается навязать Сирии и Украине новое пост-конфликтное политическое устройство, обусловленное конституционными изменениями. Анализ экспорта «конституционных преобразований» позволяет понять конечные цели, навязываемой Минску Москвой конституционной реформы.

Кейс 1. Украина: влияние через децентрализацию

Сразу же после аннексии Крыма и начала военной кампании на Донбассе Кремль попытался выйти из конфликта или хотя бы его заморозить на выгодных для себя условиях. Для этого использовалась тактика «эскалационного доминирования» и «тактика окружения». Как отмечалось в докладе The Institute of land warfare association of the United States Army «Анализ гибридной войны России: Оценка военных действий между Россией и Украиной», окружение используется в качестве важнейшего инструмента оперативно-тактических действий России. Основные сражения донбасской кампании, в том числе сражение в Иловайске, аэропорту Донецка, аэропорту Луганска и Дебальцеве, были операциями по окружению, в которых российские и сепаратистские силы окружали украинские войска, перерезали им доступ к внешнему миру и постепенно вытесняли их. Хотя у России была возможность быстро уничтожить украинские войска в каждом из этих сражений, такого решения не было принято.

Такое решение было связано с тем, что Кремль использовал «Илловайский» (август–сентябрь 2014) и «Дебальцевский» (январь–февраль 2015) котлы для принуждения украинской стороны и международного сообщества к заключению «мирных» соглашений на выгодных для себя условиях. Эти условия нашли отражение в так называемых «Минских соглашениях» первой и второй редакции, принятые в Минске на заседании Трёхсторонней контактной группы ОБСЕ 5 и 19 сентября 2014 года и во время «Нормандского саммита» 12 февраля 2015 года соответственно. Тогда в феврале 2015 года в Минске под давлением участников переговоров «нормандской четверки» (не столько российского президента Владимира Путина, сколько канцлера ФРГ Ангелы Меркель и французского президента Франсуа Олланда) украинская сторона была вынуждена согласиться на новую редакцию «Минских соглашений», требующих проведение в Украине конституционной реформы, децентрализации власти и принятие постоянного законодательства об особом статусе для некоторых районов Донецкой и Луганской областей.

Как и в случае с «Минским протоколом» и «Меморандумом» от 5 и 19 сентября 2014 г., новый «Комплекс мер по выполнению Минских соглашений» от 12 февраля 2015 г. был разработан российской стороной, согласован и/ или навязан Германии и Франции в качестве единственно возможного варианта мирного решения конфликта, то есть остановки боевых действий в «котлах» с украинскими военнослужащими.

С точки зрения Москвы достижение нового пакета Минских соглашений в феврале 2015 года являлось серьезной дипломатической победой, решающей сразу несколько задач.

Во-первых, Минские соглашения были составлены таким образом, чтобы де-факто межгосударственный конфликт между Россией и Украиной превратить во внутриукраинский конфликт (гражданскую войну) между центром и восточным регионом — Донбассом. Сама же Россия в этой логике не является участницей конфликта, а лишь оказывает совместно с ОБСЕ политико-дипломатическое содействие диалогу между самопровозглашенными ДНР и ЛНР, с одной стороны, и украинскими центральными властями, с другой стороны (Трехстороння контактная группа ОБСЕ Россия-Украина-ЛДНР). Идеальным вариантом для Кремля является возвращение этих территорий в состав Украины с особым статусом, с помощью которого Москва могла бы влиять на внутриполитические и внешнеполитические процессы всей Украины после проведения конституционной реформы и децентрализации власти.

Во-вторых, предметом Минских соглашений является разрешение конфликта на востоке Украины. В результате проблема аннексии Крыма в них вообще не фигурирует. Таким образом, Кремль смог вынести «крымский вопрос» за рамки переговорного процесса, пока на Донбассе тлеет очаг напряженности.

Наконец, в-третьих Кремль смог добиться как минимум от двух ведущих европейских держав (Германии и Франции) признания Украины (и, судя по всему, постсоветского пространства в целом) частью сферы привилегированных интересов России. Это даже косвенно было зафиксировано в декларации лидеров «нормандской четверки» по итогам саммита в Минске 12 февраля 2015 г., в которой стороны договорились поддерживать трёхсторонние переговоры между ЕС, Украиной и Россией в целях выработки практического решения вопросов, вызывающих обеспокоенность России, в связи с выполнением Соглашения о глубокой и всеобъемлющей зоне свободной торговли между Украиной и ЕС.

Кейс 2. Сирия: общенациональный диалог в обмен на влияние

Хотя российское вмешательство в сирийский кризис и начало военной операции против «Исламского государства» и оппозиции в сентябре в 2015 года и формально осуществлялось на стороне действующего режима и по просьбе Башара Асада, Москва с самого начала реализовывала многоцелевую и многоуровневую стратегию, связанную с увеличением своего влияния на геополитические процессы не только в самой Сирии, но и на Ближнем Востоке в целом. Это вмешательство не было связана с безусловной поддержкой Башара Асада.

Уже через месяц после начала военной кампании Кремль предложил план урегулирования сирийского кризиса и переходного процесса, который предусматривал организацию переговоров между сирийской оппозицией и правительством, проведение конституционной реформы в течение полутора лет и организацию досрочных президентских выборов. К этому времени, несмотря активные боевые действия российской группировки войск в Сирии против оппозиционных и террористических групп, Кремль провел ряд переговоров с представителями Национальной коалиции сирийских революционных и оппозиционных сил, включая ее лидера Халеда аль-Ходжу, бывшего сирийского генерала Манафа Тласа, входившего до своего бегства из Сирии в ближайшее окружение Башара Асада, и даже опальных родственников Асада — дядю Рифата Асада и его сына Сивара. По мере интенсификации боевых действий уже к концу 2015 года Москва была не против ухода Башара Асада со внутрисирийской политической сцены, видя в монополии на власть алавитского режима Асадов один из источников внутриполитической напряженности и гражданской войны.

Согласно данным одной европейской частной разведывательной кампании, за подготовку переходного процесса в Сирии в Кремле отвечали Секретарь Совета Безопасности России Николай Патрушев и директор Службы внешней разведки Михаил Фрадков. Они же предложили кандидатуру сирийского лидера на переходный период вместо Башара Асада — им должен был стать суннит Али Мамлюк, директор Национального бюро безопасности Сирии, учившийся в свое время СССР, который в последствие стал вице-президентом Сирии по делам безопасности, так же не без влияния Москвы.

Уже к началу 2017 года после консультаций с Дамаском и сирийской оппозицией Кремль подготовил проект новой конституции Сирийской Республики, в последствие предложенный участникам переговоров, а рамках «Астанинского процесса». В числе ключевых предложений значилось перераспределение полномочий президента в пользу парламента, состоящего из Народной Ассамблеи (нижняя палата) и Ассамблеи Территорий (верхняя палата, территориально-административных единиц). Согласно проекту, Президент является верховным главнокомандующим вооруженными силами, но он может объявлять режим чрезвычайного положения, а также всеобщую мобилизацию после одобрения Ассамблеей Территорий. Президент избирается только на один семилетний срок, назначает премьер-министра, его заместителей, министров, принимает их отставку и освобождает их от должностей. Ассамблеей Территорий назначаются судьи Верховного Конституционного суда, а также Председатели Национального банка Сирии.

Таким образом, вмешавшись к сирийский кризис, Россия смогла не только защитить и гарантировать свое военное присутствие до 2056 года, заставить считаться со своей позицией региональных и внерегиональных игроков, но и поставить Башара Асада практически в полную зависимость от своей военно-политической поддержки на фоне потерь и снижения Ираном своей вовлеченности в сирийский конфликт. Это не означает, что Башар Асад согласен на такой план, он пытается вести свою игру, вновь вовлекая в нее Тегеран, который видит в российской инициативе угрозу для своего влияния в Сирии в будущем. Тем более, что Москва пытается наиболее выгодным образом обменять свое давление на Асада с целью принуждения его к уходу на экономические и военно-политические дивиденды от региональных игроков (Турция, Израиль, Саудовская Аравия), и попытается это сделать и в отношениях с США после вероятной смены президентской администрации. Таким образом Москва собирается гарантировать свои интересы в пост-асадовский период в Сирии.

Президентские выборы в Сирии должны пройти в 2021 году, но уже появляются сигналы, свидетельствующие о том, что участие в них Башара Асада видится Кремлем как нежелательное и бесперспективное. Так, согласно данным социологического исследования связанного с Евгением Пригожиным Фонда защиты национальных ценностей (ФЗНЦ), только 32% респондентов заявило, что поддержат Башара Асада на выборах 2021 года. Основная причина падения рейтинга Асада — коррумпированность представителей высших эшелонов власти и окружения самого сирийского президента. Именно это стало причиной чрезвычайно низкого уровня жизни в стране.

Кейс 3. Беларусь: смена режима

Политический кризис в Беларуси, начавшийся после президентских выборов 9 августа, воспринимается в Кремле не только как вызов российским стратегическим интересам, но и как возможность для их продвижения и даже укрепления, пока Александр Лукашенко находится в наиболее уязвимом положении. И хотя Кремль безусловно готов к силовому вторжению в Беларусь (к такому варианту реагирования на кризисы Россия всегда готова), судя по последним активностям Москвы, речь идет о сценарии политико-дипломатического вмешательства, конечной целью которого является организация смены режима в Беларуси.

Заявив о создании силового резерва, готового в любой момент двинутся через российско-белорусскую границу, Кремль прежде всего послал сигнал западным столицам о недопустимости вмешательства во внутренние дела Беларуси как часть привилегированных интересов России. Многие западные столицы, включая Берлин, Париж и даже Вашингтон, имея перед своими глазами опыт российского военного вторжения в Украину, судя по всему смирились с таковым положением вещей. Они были также вынуждены согласится с вариантом политико-дипломатического вмешательства России в белорусский кризис как более приемлемым сценарием по сравнению с российским военным вторжением. Для фиксации нового потскризисного статуса-кво Москва стремиться вовлечь в решение «белорусского вопроса» на своих условиях ряд западных столиц (Берлин, Париж) и международные организации (ОБСЕ), воспроизводя логику легитимации своих планов по Украине через «Нормандский формат» и Трехстороннюю контактную группу ОБСЕ, где наравне с ОБСЕ Россия выступает в качестве посредника между конфликтующими сторонами.

С учетом опыта экспорта Россией конституционных преобразований в Украину и Сирии, можно утверждать, что план Кремля по навязыванию конституционных преобразований Беларуси может совмещать в себе элементы и подходы обоих кейсов. В случае Украины речь идет о принуждении Киева к новой конституции, в основе которой лежит децентрализация власти по географическому признаку (Киев — Донбасс), в случае Сирии — децентрализации власти как по географическому (Дамаск — территориально-административные единицы, представленные в Ассамблее Территорий), так и по политическому признакам с сопутствующими политическими последствиями (уход Башара Асада). Примечательно, что и за «сирийскую», и «белорусскую» политические реформы отвечают те же самые российские акторы — Совет безопасности РФ и Служба внешней разведки (СВР), если иметь в виду визиты Николая Патрушева 26 августа и Николая Нарышкина 22 октября в Минск.

Применительно к «белорусскому кризису» речь идет о принуждении Кремлем Александра Лукашенко к выполнению дорожной карты под условным названием «план Путина-Патрушева» в обмен на персональные политические гарантии и политическое пристанище в России, а также пакет финансовой помощи для стабилизации ситуации в переходный период. Он предполагает освобождение ряда политических заключенных и реабилитации объявленных в розыск оппонентов, организацию общенационального диалога с новой оппозицией (прежде всего, Виктор Бабарико, Валерий Цепкало, Сергей и Светлана Тихановские с членами их штабов) для обсуждения путей выхода из кризиса и конституционной реформы (переход к парламентской республике), проведение новых досрочных парламентских и президентских выборов после принятия новой конституции, но без участия Александра Лукашенко.

Москва по объективным и субъективным причинам не может и не желает больше покупать лояльность Александра Лукашенко, платя геополитическую и нефтяную ренту в объемах, в различные годы достигавшие USD5-10 млрд год (10-20% ВВП) в виде косвенной и прямой экономической поддержки. При этом за последние 10 лет своего правления Александр Лукашенко не сделал ни одной стратегической уступки в адрес Москвы: в период прошлой внешнеполитической изоляции со стороны Запада в 2011–2014 годы не дал приватизировать российскому капиталу ряд белорусских промышленных активов, отказался от размещения российской военной базы в 2015 году, отверг «интеграционный ультиматум» Кремля в конце 2019 года. Односторонний пересмотр Кремлем стратегической сделки с Беларусью, выражающийся в сокращении геополитической и нефтяной ренте, ведет к неизбежному коллапсу социально-экономической модели, выстроенной Александром Лукашенко, и как следствие — к кризису политической легитимности и политическому кризису в целом.

В условиях, когда Кремль не может и не собирается оставлять Александра Лукашенко у власти любой ценой, осознавая его «токсичность», что показывают ограниченные объемы поддержки (USD1,5 млрд на два года для рефинансирования долгов, обусловленные выполнением пунктов плана «Путина-Патрушева») и неофициальные контакты с новой оппозицией. В этих условиях Кремль может пойти по логике «сирийского транзита» — обменять давление на Александра Лукашенко с целью принуждения его к политической реформе и отставке (как в случае с Башаром Асадом) в обмен на уважение российских стратегических интересов внутренними и внешними игроками. Вероятнее всего, как и в случае с Сирией, такая модель будет предполагать организацию постоянного российского военного присутствия, формальную либерализацию внутриполитической жизни (в плане политической конкуренции) и даже большую диверсификацию внешней политики в отношениях с Западом, но при контроле Кремля. В каком-то смысле можно вести речь об сходствах с «армянской моделью».