Конденсация русского (нео)консерватизма / Наше Мнение

Россия устами президента В. Путина позиционирует себя как более последовательная защитница европейских ценностей, чем страны Западной Европы и тем более США. Тем самым проводится кардинальное различие между ценностями и их носителями. Это различение между Европой в эмпирическом и метафизическом смыслах давно проводилось многими европейскими интеллектуалами (от Э. Гуссерля до З. Баумана). Сегодня российский политический класс превращает его в инструмент политического влияния. Западноевропейским странам, стремительно утрачивающим европейскую идентичность, милосердно предлагается доверить миссию сохранения европейских и христианских ценностей российским консерваторам во главе с В. Путиным. Эта интенция работает сразу на две аудитории: с одной стороны, она льстит россиянам, которые, выполняя высокую миссию спасения Европы, выглядят гораздо большими европейцами, чем французы, немцы, британцы, американцы и др. представители «титульных» европейских наций; с другой — окрыляет западных консерваторов, усиливающих свои позиции на фоне кризиса либерализма. Но кто такие русские консерваторы и какие ценности они защищают?

О специфике русского консерватизма сказано и написано немало, но лишь относительно недавно — собственно, после ряда заявлений В. В. Путина на последнем Валдайском форуме (2013) — вопрос о «русском консерватизме» как о новой политической доктрине приобрел статус вопроса № 1 в политической повестке дня. Сегодня в набирающем силу русском консерватизме можно выделить два крыла: радикальное и компромиссное.

Радикальное крыло консерваторов

В основе радикального крыла консерваторов лежит альянс Русской православной церкви и силовых структур. Русское православие за 20 постсоветских лет превратилась из жертвы сталинских репрессий в главного политического субъекта, активно работающего не только с паствой, но и с электоратом. Сакрализация героев многочисленных российских войн имеет свою давнюю традицию. Многие апологеты изоляционистской и антизападнической политики открыто заявляют о необходимости опираться на фундаментальные характеристики т. н. «религиозного сознания русского народа». Экзистенциальным и концептуальным ядром этого сознания объявляется признание необходимости коллективной стратегии спасения, которое противопоставляется англосаксонскому (и шире — западноевропейскому) частно-собственническому индивидуализму. Это в полной мере отвечает военным геополитическим интересам силовиков.

В концепции «коллективной стратегии спасения» слышны эсхатологические мотивы, которые вполне релевантны социальной реальности современной России: несмотря на существенно возросший (по сравнению с 90-ми гг.) уровень повседневного комфорта, неуверенность граждан в завтрашнем дне по-прежнему очень высока. Перманентные войны с соседями (Молдовой, Грузией, Украиной) невротизируют общество и существенно снижают рационализацию его рутинных социальных практик. Именно поэтому даже самые невероятные для секулярных рационализированных европейских обществ идеи находят в России массовую поддержку. Этому способствует размытость границ между государством и церковью, которая существенно возросла с приходом Патриарха Кирилла, углубившему сотрудничество между светскими и религиозными институтами. Исходя из всего вышесказанного, религиозно-секулярный смысл ключевого консервативного тезиса о «коллективной стратегии спасения» можно было бы выразить так: «верхам» общества нужно жить в соборном единении с «низами».

Религиозный термин «соборность» тут можно заменить на «коллективизм». Русский коллективизм находит своего идейного врага в западном Кальвинистском догмате о спасении лишь избранных, т. е. в индивидуализме. Русское консервативное сознание воспринимает идею избранничества (индивидуализма) оскорбительными и категорически неприемлемыми. Отстраненность «верхов» общества от его «низов» превращает представителей элиты в евангельских богачей, которым, согласно Библии, столь же трудно достичь Царствия Небесного, как верблюду пройти сквозь игольное ушко. Лучший путь к духовному совершенствованию — участие в «общем русском деле» на «общей русской земле».

Проблема, правда, в том, что уровень неподконтрольности политических элит обществу сегодня высок как никогда. Об этом свидетельствует как раскол в обществе на два лагеря в связи с войной в Украине, так и непрекращающиеся коррупционные скандалы. В условиях проблемной идентичности (по данным ВЦИОМ за 2013тг. более трети россиян не относят себя ни к каким социальным группам: ни к классовым, ни к национальным, ни к конфессиональным) радикальная консервативная идеология запускает рессентиментные и агрессивные умонастроения, инициирующие борьбу со всеми личностями и социальными группами, не разделяющими коллективную стратегию спасения и проявляющими индивидуализм, волю к инакомыслию или нетрадиционной сексуальной ориентации. Показательны в этом плане новая волна борьбы с олигархами (см. недавнее заключение под домашний арест главы АФК «Система» Владимира Евтушенкова), остракизм А. Макаревича и стигматизация либерально настроенных российских граждан («антироссийская община Москвы») и всплеск гомофобии (по данным компании «Медиалогия» число новостей о борьбе с гомосексуализмом на государственном телеканале «Россия 1» увеличилось с 11 в 2011 г. до 160 в 2013 г.).

Стратегия просвещённого консерватизма

Стоит, однако, отметить, что на официальном уровне консерватизм понимается в более рациональной и менее ригористичной форме, предполагающей компромиссы, прежде всего, с прагматиками (в том числе либеральными). Так, в своем послании Федеральному собранию в день 20-летия принятия Конституции президент России В. Путин процитировал философа Бердяева, который считал, что «смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме». Консерватизм понимается Путиным как реакция на драматическую историю России XX века, пережившей два распада государственности и радикальной смены идентичности: в 1917 и в 1991 гг. Компромисс с прагматизмом проявляется также в том, что Путин и его окружение признают действенность глобальных экономических правил игры и до некоторого времени не позволяли более радикально настроенным консерваторам превратить консерватизм в изоляционистскую идеологию.

Однако, как показали события в Украине, умеренный официальный консерватизм вынужден был отступить под напором радикалов и разделить с ним как минимум три весьма существенные установки: национализм, антиглобализм и миссионерство. Национализм и антиглобализм тесно связаны друг с другом, поскольку антиглобализм предполагает развитие страны в национальных территориальных границах. В экономической политике это проявляется в приверженности теории «национальной экономики» Ф. Листа (т.н. «экономический национализм»). Введенные западными странами экономические санкции лишь усиливают и усугубляют эту тенденцию. За последние два-три месяца в ответ на каждую западноевропейскую экономическую санкцию депутатами Госдумы были введены по две-три ответных санкции в отношении иностранных капиталов и субъектов на российском рынке, что стремительно трансформирует российский рынок из глобального в региональный и национальный.

Миссионерство радикальных и умеренных консерваторов проявляется, прежде всего, в том, что консерватор, по словам А. Дугина, «мыслит вехами, эпохами, а не сиюминутными выгодами.» В этом плане показательно единодушие в вопросе оправданности аннексии Крыма представителями радикального и умеренного консервативного крыла (Дугин А., Лукин А., Примаков Е. и др.): как бы ни были ужасны жертвы и разрушения последовавшей за аннексией русско-украинской войны, они будут искуплены, забыты и прощены через 10, 15, 20, 50 и более лет (как это было в случае с продолжительными и кровавыми войнами между соседними европейскими странами). Большое время — главный судья и лекарь всех «издержек» от реализации «высокой миссии» русского народа. В этом русский неоконсерватизм, несмотря на все попытки отгородиться от советского наследия, близок коммунистической идеологии: отдаленная большим временем светлая цель оправдывает любые средства. Именно поэтому коммунисты солидарны с консерваторами (в частности, по вопросу аннексии Крыма и войны в Украине), тем самым обеспечивая поддержку и распространение консервативной идеологии в том числе среди электората с прокоммунистическими настроениями (а это не менее 1/3 избирателей).

Соответственно, все региональные объединительные проекты, инициированные правящим классом РФ, предполагают реализацию, прежде всего, миссионерских национальных интересов: объединение для русских консерваторов возможно только в смысле интеграции в состав РФ в буквальном или переносном смысле этого слова (через территориальную, экономическую, военно-блоковую или политическую аннексию). Ситуация с Украиной, проявившей интеграционную строптивость, — яркое тому свидетельство.

В качестве заключения

Таким образом, выступая за сохранение традиционных ценностей (традиционной семьи, религиозной веры и проч.), русский консерватизм одновременно утверждает гибридный (советско-религиозный) коллективизм, национализм, антиглобализм, изоляционизм, неосоветский реваншизм и миссионерскую внешнеполитическую агрессию, героизируя и сакрализируя насилие по отношению ко всем, кто не разделяет его ценности или ставит под сомнение перспективность консервативной идеологии. Русская консервативная идеология объединяет все наиболее ретроградные, нетерпимые и агрессивные общественные и политические силы, которые мобилизуют российское общество на поддержку самых одиозных решений правящего класса РФ во главе с В. Путиным. Все эти деструктивные эффекты и репрессивные практики, конечно, находятся за кулисами широко разрекламированного на международных рынках брэнда «русский просвещенный консерватизм». Однако, всем, кто на Западе наивно выражает с ним солидарность важно помнить и об этой, скрытой части айсберга, в полной мере отдавая себе отчет в том, какова цена у этой солидарности.