Одна из главных (и, в общем, неизбежных) составляющих ошибочных действий белорусского руководства — искаженная информационная картина происходящего. В своей недавней публикации В. Можейко так или иначе указывает на этот фактор — во всяком случае, такова логика самого повествования. На многих неадекватных действиях (или созерцательном бездействии) властей лежит печать неправильно выстроенного паттерна событий. Многочисленные высказывания главы государства (включая заявления о том, что «у нас общество не созрело для того, чтобы голосовать за женщину») прямо свидетельствуют о том, что у него весьма смутные представления о текущем состоянии общества.

Эти смутные представления, в свою очередь, — следствие целой серии ошибок, включая, например, фактический запрет на проведение социологических замеров в стране. Насколько политический штаб Лукашенко осведомлен об общественных настроениях? Знает ли власть о нынешнем состоянии собственной информационной монополии — о том, что многие блогеры, нетворкеры и иные участники социальных сетей более популярны, чем репортеры центральных газет и телеведущие? Подозревают ли люди, принимающие важные государственные решения, о наличии положительной связи между распространением пандемии и ростом сектора «информация и связь»? Неизвестно.

Зато в принципе известны центральные положения избирательной кампании Лукашенко — «суверенитет» и «безопасность». Таков был план, о чем аналитики известили нас уже год назад. Небольшая ссора с Россией — вполне себе допустимый пункт этого плана, к которому можно подверстать очередную нормализацию отношений с Западом и экспортировать немного «безопасности» туда. После чего можно в очередной раз помириться с Россией, вернувшись к обсуждению «дорожных карт» интеграции, попутно рекомендовав населению потуже затянуть пояса, поскольку «год трудный». Не только власть, но и многие независимые эксперты все еще зачарованы этой схемой (и рассуждают, скажем, об опасности суверенитету, исходящей от С. Тихановского), хотя контекст за год изменился. Он изменился принципиально.

Сегодня в Беларуси широко цитируется работа Дэниэла Тризмана «Демократия по ошибке» [1]. Если подойти к вопросу демократизации политических режимов эмпирически, то, утверждает автор, с 1800 по 2015 год переход произошел:

С позиций статистической вероятности первый вариант — не наша перспектива. «Вписаться» в 4% случаев очень сложно даже если прицельно работать в этом направлении. Исторический опыт также свидетельствует: за четверть века нынешнее белорусское руководство зарекомендовало себя крайне консервативным и догматичным в плане экономических, тем более, политических реформ.

Переход от авторитарной кондиции к т. н. управляемой демократии — разновидность элитного контракта, реализация которого проблематична — во всяком случае, в длинной перспективе. В Украине такой транзит провалился на рубеже 2013–2014 гг. В Казахстане первый этап перехода реализован вполне успешно. Нурсултан Назарбаев в марте 2019 г. заявил о добровольном уходе в отставку с поста президента, но сохранил должность главы Совета безопасности Казахстана и председателя правящей партии «Нур Отан». Россия начиная с 1999 г. миновала несколько этапов формирования управляемой демократии и сегодня стоит на пороге новой конституционной реформы — и новой неопределенности.

«Выход» — еще одна разновидность элитного пакта, заключаемого, как правило, в ситуации, когда действующая власть начинает восприниматься обществом как нелегитимная, когда актуализируются дискуссии о необходимости восстановления (или создания) демократических институтов. Исторический опыт свидетельствует, что политическому лидеру и его окружению весьма проблематично выстроить «стратегию выхода» — совокупность мер, обеспечивающих их свободу, безопасность и благосостояние после ухода из власти. Характерные примеры (в том числе неуспешные) такого пакта — режим А. Пиночета в Чили, военный режим в Бразилии, установленный после переворота 1964 г.

Если лет 10-15 назад элитный пакт еще рассматривался аналитиками как один из возможных вариантов перехода, то сегодня такой сценарий никто всерьез не рассматривает. Включая саму власть: ни силовики, ни «хозяйственники», ни состыкованный с государством бизнес не создали группировок, обладающих серьезным переговорным весом (что А. Лукашенко между прочим ставит себе в заслугу), а проект формирования «партии власти» был показательно «забанен».

Таким образом, со статистической точки зрения, с фактической точки зрения, а также с технической точки зрения (слабое институциональное оформление политической власти; отсутствие стратегии устойчивого развития или хотя бы какой-то внятно сформулированной антикризисной программы), режим А. Лукашенко по старинке мигрирует методом «проб и ошибок». Отдельный вопрос — куда мигрирует?

По меньшей мере со второй воловины года экономические фабрики мысли прогнозировали высокую вероятность глобального экономического спада и, насколько можно судить сегодня, белорусский регулятор недооценил эту угрозу. Из-за комбинации неблагоприятных экономических факторов на Беларусь надвигается идеальный шторм, предупреждали эксперты BEROC в марте. В том же месяце аналитики негативно охарактеризовали нетривиальную реакцию белорусских властей на пандемию, избравших не общепринятый, и даже не шведский, а свой собственной метод реагирования.

Как отмечает Н. Буров, авторитарные режимы зачастую «используют кризисные ситуации для консолидации населения вокруг себя», но в настоящей ситуации белорусские власти допустили несколько серьезных ошибок, которые могут оказаться фатальными в аспекте политических последствий. Избранное руководством страны информационное сопровождением непоследовательной «анти-эпидемической» политики вызвало раздражение населения, а также соседних государств, включая Россию. Отношения с которой, добавим, переживают, вероятно, худшие времена за всю новейшую историю. Достаточно упомянуть о том, что газ Беларусь сегодня покупает дороже, чем он торгуется на европейских площадках — результат целой серии просчетов белорусского руководства.

Идеальный шторм, в котором соединились экономический кризис, коронакризис и интеграционной кризис, теперь бушует, и дело, вероятно, идет к политическому кризису. Границы между адекватными и ошибочными действиями становятся зыбкими, горизонты прогнозирования резко сокращаются, а все символические метки предшествующего периода уже не несут «той» символической нагрузки. «Суверенитет» в текущем периоде достался нам по факту очередного провала интеграции с ее «дорожными картами», а «безопасность» повернулась другим крылом. «Донор безопасности», «стабильность», «диалог с Западом», «рука Москвы», «будет как в Украине», «не нужно раскачивать лодку» (я бы рассказал, кто тут действительно раскачивает лодку, но не буду) ect. — все это маркеры стремительно устаревающего контекста.

Согласно Плану «А» (неизвестно, располагает ли власть Планом «Б») выборы должны пройти в спокойной и расслабленной летней атмосфере, для которой характерен избирательный пофигизм. Вместо того, чтобы действовать в логике потакания политическому абсентеизму, власть сделала что? Провела серию массовых мероприятий, включая субботник и помпезный парад Победы, тем самым послав потенциальным и актуальным политическим активистам сигнал: грядет горячее политическое лето. SARS-CoV-2 нам не помеха (к тому же его практически нет). Теперь же люди читают в социальных сетях отповеди представителей Федерации профсоюзов Беларуси (которые, напомню, входят в ядро избирательного штаба Лукашенко): «вместо того, чтобы писать тут всякие гадости, шли бы вы лучше работать». Этот узнаваемый упор на «труде» (видимо, тяжелом и физическом) — еще одна метка оттуда, из «стабильного» прошлого.

Следует подчеркнуть: ошибки неизбежны в работе любого правительства. Но авторитарные режимы более склонны генерировать ошибки, чем демократические, или, во всяком случае менее приспособлены к тому, чтобы купировать последствия неверных решений. Во-первых, плохую помощь оказывает история минувших реальных или фиктивных успехов автократа, создавая иллюзию его непогрешимости.

Во-вторых, авторитарные режимы в меняющихся обстоятельствах склонны к социальному регрессу — к воспроизводству мифической социальной стабильности какой-либо эпохи (советского прошлого или «жирных» 2000-х). По сути это возвратное движение общества к более раннему способу адаптации [2].

Наконец, «редукция к простоте» — это ключевая характеристика авторитарных режимов вне зависимости от степени их уникальности. Автократии имеют слабое институциональное оформление, т. е. выстраивают простую структуру государственной власти. В силу этого обстоятельства к принятию решений допускаются очень ограниченное число «информаторов» и «планировщиков». Сами решения при этом не проходят тестирования со стороны внешних инстанций, будь то экспертные пулы, парламент или публичные дискуссии. «Простые формы правления, — замечает Э. Бурке, — фундаментально ущербны, если не сказать — хуже» [3].

Быть может, белорусское общество уже созрело для более сложных форм правления? Ответ на этот вопрос пока неясен. И далеко не очевидно, что конечный пункт прибытия — это устойчивая демократия. Более того, едва ли следует рассматривать транзит в линейной логике (свойственной многим политологическим работам), при которой «авторитаризм» — точка отправления, а «демократия» — пункт прибытия. Всякое развитие предполагает сложное взаимодействие двух тенденций-антиподов: впервые сформулированный Р. Михельсом «железный закон олигархий» (любая форма социальной организации неизбежно вырождается во власть избранных [4]) действует столь же универсально, как и демократизация (диффузия власти) — глобальный процесс, обусловленный экономическим развитием, ростом потребления, информационными обменами и сопутствующими эффектами «расколдовывания» власти.

Так или иначе, срок правления А. Лукашенко истекает. Он истекает по объективным причинам — и в частности из-за снижения адаптивности политического режима, а вовсе не потому, что сторонники соискателей президентского поста «нарушают порядок» или «все это кем-то проплачено». У этого спектакля нет режиссера.

Четверть века — это довольно длительный срок для авторитарного режима, родовой особенностью которого является внутренняя неустойчивость. В своей книге «Гибель империи. Уроки для современной России» [4] Е. Гайдар приводит данные А. Пшеворского (и соавторов): средняя продолжительность жизни авторитарных режимов, завершивших свое бытие к 1990-м годам, составляла 9,3 года. На сегодняшний момент этот период, вероятно, необходимо корректировать в сторону увеличения — и, в частности, из-за наличия «долгоиграющих» режимов постсоветикума. Но это все равно не будет кардинальной корректировкой.

[1] Treisman D. Democracy by Mistake. Working Paper 23944. Cambridge: National Bureau of Economic Research, 2017. https://www.nber.org/papers/w23944.pdf.

[2] См. Фурс В. «Белорусская „реальность“ в системе координат глобализации (постановка вопроса)», Наше мнение, 7.06.2005, https://nmnby.eu/news/analytics/2165.html.

[3] Burke E. Reflections on the Revolution in France. Chicago: Regnery, 1955. P. 92.

[4] Михельс Р. Социология политической партии в условиях демократии, http://v4.conf.udsu.ru/files/1303479468.pdf.

[5] Гайдар Е. «Авторитарные режимы: причины нестабильности». Общественные науки и современность. 2006. № 5. С. 50-62.