Слово «ценности» может показаться нашему современнику весьма подозрительным. Этим мы обязаны ХХ веку, в течение которого ценности становились, по меньшей мере, предлогом для многочисленных преступлений. Более того, зачастую они и были истинным поводом для серьёзных злодеяний. Геноцид армян, нацистские лагеря смерти, большевистский террор — эти печальные явления проистекали в т. ч. из абсолютизации ценностей. Однако необходимо отметить, что они способны породить масштабное зло лишь в союзе с государственной мощью.
В наши дни самые яростные столкновения между людьми также бывают связаны с ценностями. Теракты 2001 г. в США были не столько ответом на действительные притеснения, сколько знаком неприятия определённой системы ценностей, связанной с ультимативным тоном и самодовольством. Самые значимые региональные противоречия зачастую также имеют ценностную компоненту. Например, противостояние между Ираном и Саудовской Аравией, определяющее ситуацию на Ближнем Востоке, можно рассматривать и как конкуренцию двух ценностных позиций. Внутренний динамизм иранского общества, оказавшегося способным провести консервативную, но всё же революцию 1979 г., вызывает отторжение у саудовских руководителей, позиционирующих себя как принципиальных хранителей религиозных первооснов.
Из-за всего этого увлечение ценностями, громкая полемика о них стали несколько предосудительными во многих странах. Однако «консервативный поворот» последних нескольких лет вновь поместил их в центр публичной политики. Достаточно взглянуть на Польшу, реставрирующую националистическую парадигму, чтобы убедиться в этом. Ещё один общеизвестный пример — США, президентом которых стал политик с лозунгом «Make America great again». Последний выражает, пусть и в изменённом виде, ту же максиму, которая вызвала террористические атаки 2001 г.
Вслед за этим происходит эрозия политической корректности. Последняя хоть и была представлена как выражение терпимости, возведённой в ранг высшей ценности, всё же является средством зачистки публичного пространства от ценностных суждений. В этом качестве она теряет своё значение, поскольку ценности переживают то, что с некоторой долей условности можно назвать возрождением. Этим объясняется тот факт, что современная публичная политика до крайности полемична и конфликтна.
Независимая Беларусь дважды пыталась определиться с собственными ценностями. Первая попытка пришлась на 1990-е гг., когда идеалистически настроенная интеллигенция предложила проект национального возрождения, вполне обычный для стран, недавно обретших независимость. Вторая попытка имела место в 2000-х, когда беларуские власти предложили в качестве краеугольной ценности относительно благополучную обыденность. Оба начинания провалились. Первое не нашло понимания в русифицированных массах. Второе не предполагало пафоса — без него всякая ценность вырождается в практическую установку.
Едва ли эти прежние инициативы имеют значение на рубеже 2010-20-х гг. Утомлённость общества от персоналистской системы управления государством делает невозможными любые идеологические построения, спущенные «сверху». Это кратно усиливается если не явной экономической стагнацией, то чем-то похожим на неё. Ситуацию могла бы исправить насыщенная политическая жизнь, которая, как показывает опыт той же Польши, способна «вытянуть» из масс населения экстракт консолидирующих ценностей. Но в условиях нынешней Беларуси это чисто умозрительное заключение. В свою очередь, длительное вырождение националистически окрашенной оппозиционности привело к тому, что любые проекты соответствующего толка стали синонимами слабости. Их политическая перспектива не воодушевляет.
Один из распространённых штампов утверждает, что беларусы — люди приземлённые, не склонные к отвлечённым построениям и восприятию ценностных, идеологических конструкций. Но всё совсем не так. Действительно, беларусы в массе своей не приняли ценности, предложенные им в конце 1980-х — начале 90-х гг. националистически ориентированной интеллигенцией. То же случилось в 2000-х гг. со всеми ценностно-идеологическими построениями властей. Так вышло потому, что оба проекта были порождениями авторитарного мышления. В этих проектах беларусы считались реципиентами того или иного подхода, но не его активными участниками или «исходными единицами». Разумеется, это вызвало явное отторжение.
Возрождение конкурентной политики, независимо от его первопричин, станет отправной точкой для стихийного ценностного строительства, которое в конечном итоге будет кодифицировано управленческим классом. Это будет дисгармонировать со столь привычным образом жизни беларусов, озабоченных лишь обыденными проблемами. Но эта дисгармония будет и началом реабилитации нации.