Узники Гиперболеи

О вопрос, является ли Россия Европой, разбито немало лбов, а уж сколько копий вокруг него сломано — и вовсе не сосчитать. Даже с географией — и то непонятно. С одной стороны, 78% населения страны живет в ее европейской части, там же находятся и обе столицы. С другой — в Европе лежит лишь 23% российской территории.

С культурой и ментальностью тоже не проще. Несколько недель назад мне попалась на глаза статья, в которой утверждалось, что Россия — Европа, потому что русским понятны европейские культурные коды — Библия, Аристотель, Данте — и непонятны все остальные. Традиционная китайская музыка или индийские танцы — в лучшем случае занятная экзотика, в нюансах которой русские не разбираются. И в самой русской культуре нет ничего эзотерически-традиционного, ничего такого, чего не смог бы понять средний европеец.

Это действительно так, но с таким методом атрибуции есть одна проблема. Он доказывает то, что Россия не Восточная Азия и не Ближний Восток. Но не доказывает то, что Россия действительно принадлежит к Европе. Для иллюстрации этого достаточно одного контрпримера, и найти его совсем несложно. Латинская Америка тоже прекрасно понимает европейскую культуру и тоже не создала ничего такого, что не было бы понятно сумрачному германскому гению. Маркес с Борхесом известны в Европе не хуже, чем у себя на родине, танго в Европе танцуют не меньше, чем вальс, латиноамериканцы верят в того же Бога и даже говорят на европейских языках — испанском и португальском. Но никому не приходит в голову считать Латинскую Америку Европой — не только географически (это уж само собой), но и культурно.

На самом деле, чтобы понять, относится ли Россия к Европе, нужно для начала определиться в том, что мы считаем Европой.

Всем понятно, что когда мы спорим о том, является ли Россия Европой, речь идет не только о географии. Менее очевидно то, что речь идет и не о литературе, классической музыке, изобразительном искусстве, театре и подобных материях. Во всех этих областях Россия вполне принадлежит к европейской культурной традиции. Как принадлежит к ней сегодня большинство стран Латинской Америки и даже Азии, которая, хоть и усвоила европейские культурные традиции оперы и романа на 200 лет позже России, сегодня вписана в европейский культурный контекст как минимум не хуже, свидетельством чему переводы Мураками, концерты Yiruma и выставки Ай Вэйвэя.

На самом деле речь в этом споре идет о таком трудноуловимом понятии, которое называют «цивилизационной моделью», «вектором развития» и другими умными словами, обычно означающими определенное устройство общества. Это устройство общества характерно не для всех европейских стран — например, Албания и Румыния в ту Европу, куда-то стремится, то не хочет идти Россия, не входят. С другой стороны, такое устройство общества есть не только в Европе, но и на всем так называемом Западе, то есть еще и в США, Канаде, Австралии с Новой Зеландией и даже в дальневосточной Японии.

Что же отличает европейскую или, шире, западную цивилизацию от всех остальных? Ответить непросто. Это не богатство: Кувейт или Бруней по доходам на душу населения не уступают западным странам, но Западом все равно не являются. Это не демократия и права человека: Индия и Ботсвана — вполне демократические и свободные страны, но к западной цивилизации не принадлежат. Это даже не верховенство права — Сингапур занимает в соответствующем международном рейтинге почетное 10-е место, но и он к Западу не относится. Можно, наверное, сказать, что Запад — все это вместе: демократия, верховенство права и богатство в одном флаконе. Но и это мало что объясняет, потому что сразу же возникает другой вопрос — почему, например, в Норвегии или Новой Зеландии эта триада присутствует в полном составе, а в Никарагуа или Нигерии — нет?

Тут обычно всплывает модное нынче слово «институты», но и оно лишь добавляет вопросов — за последние 100 лет десятки стран пытались копировать западные институты, но прижились они почему-то только в Японии, да еще на Тайване и в Южной Корее, хотя про них говорить с уверенностью пока что рано. В других странах даже самые правильные конституции почему-то очень быстро превращаются в ширму, за которой сильные грабят и притесняют слабых.

Очень многие пытались решить эту загадку, вот и я, вскарабкавшись на плечи гигантов, попробовал в двух своих последних статьях ответить на вопросы что делает Запад Западом и почему Россия не Европа. В «Обществе договора» я писал о том, что главная отличительная черта западного общества — готовность людей договариваться и учитывать интересы других, в то время как в остальном мире действует право силы: жизнь там — борьба до победного конца, и горе проигравшим. В «Гиперболее» — о том, что европейцы и американцы планируют свою жизнь на годы вперед, в то время как население остального мира предпочитает жить сегодняшним днем, что вовсе не способствует устойчивому развитию. Две статьи — два вроде бы разных ответа на вопрос «Почему у Запада получилось, а у остальных — нет?».

На самом деле ответ один. Гиперболея и общество права силы — просто разные стороны той же самой, не слишком почетной медали.

Все, наверное, слышали о дилемме узника (также известной как «дилемма заключенного»), но не каждый сразу вспомнит, в чем ее суть. В шахматах, картах и прочих настольных играх побеждает только один. И он выигрывает столько, сколько теряет другой. Такие игры называются играми с нулевой суммой, потому что сумма выигрыша одного участника и проигрыша другого всегда равна нулю. Другое название игр с нулевой сумой — антагонистические игры: играющие являются антагонистами, их интересы противоположны.

Жизнь, политика и экономика устроены не так, как настольные игры. В них играющие не всегда являются антагонистами и могут выигрывать или проигрывать одновременно. В теории игр это называется игрой с ненулевой суммой. Самым известным примером игр с ненулевой суммой и является дилемма узника.

Смит и Джонс грабят банк на миллион долларов. Они прячут деньги, а потом идут в бар обмыть дело. В баре они напиваются, устраивают дебош с мордобем и попадают в полицию.

Полиция уже знает ограблении и подозревает Смита и Джонса. Но доказательств у нее нет. Поэтому следователь предлагает каждому из бандитов сделку: если он сдает напарника, а напарник не сдает его, то стукач выходит, а молчун садится на пять лет. Если же оба настучат друг на друга, то сядут оба, но каждому скостят по полсрока — за то, что они помогли посадить друг друга.

Смит и Джонс знают, что если они оба промолчат, то получат по шесть месяцев за хулиганство, а потом выйдут и поделят деньги. Но все равно сдают друг друга и садятся на два с половиной года каждый.

Почему?

Смит знает, что Джонсу предложили такую же сделку, как и ему. Он думает: «У Джонса, как и у меня, два варианта. Предположим Джонс промолчит. Тогда если я тоже промолчу, я получу полгода тюрьмы, а потом мы выйдем и я получу половину добычи — полмиллиона. Но если я сдам Джонса, то я выйду не через полгода, а сразу. И заберу себе не половину добычи, а всю. Лучше сдавать. Но, предположим, Джонс свалит все на меня. Тогда, если я промолчу, то получу пять лет, а Джонс выйдет и заберет себе все. Если же я его сдам, то сяду только на два с половиной года. Получается, если Джонс промолчит, мне выгоднее его сдать. И если он меня сдаст, мне выгоднее его сдать. Как ни крути, надо сдавать».

Джонс рассуждает точно так же, в результате оба неизбежно сдают друг друга и садятся на два с половиной года. Хотя гораздо выгоднее было бы промолчать, выйти через полгода года и поделить деньги.

Интересным — и неприятным — следствием дилеммы узника является то, что стучать друг на друга при таких условиях будут даже совершенно невиновные люди.

Эта конструкция применяется не только для объяснения поведения преступников, но и во многих других областях: экономике, политике, социологии и даже в эволюционной биологии.

Вы можете подумать, что это чисто умозрительная конструкция, оторванная от реальной жизни. Что-то вроде парадоксов Зенона, как про Ахиллеса, который никогда не догонит черепаху. Красиво, конечно, придумано, но мы-то знаем, что Ахиллес черепаху догонит и перегонит. Что в жизни регулярно встречаются ситуации, в которых бандиты будут молчать вместо того, чтоб стучать друг на друга, крупные корпорации будут делить рынок и задирать цены, вместо того, чтобы конкурировать и заниматься демпингом, соседи не станут рвать сирень и будут три недели наслаждаться цветущими кустами во дворе вместо того, чтобы оборвать ее всю в первые же дни и любоваться ей дома три дня.

Это и так и не так. Дело в том, что классическая дилемма узника возникает тогда, когда оба игрока (в нашем примере — бандиты) уверены, что имеют дело друг с другом в последний раз. Но в жизни встречается и другая ситуация — игроки предполагают, что они еще встретятся, возможно неоднократно. Такая ситуация называется повторяющейся дилеммой узника, и стратегии игроков в ней другие. Самая простая из них называется «Око за око» и заключается в том, чтобы в первый раз не выдавать партнера, а потом поступать так, как поступил партнер в предыдущей игре. То есть если в первый раз Смит не сдал Джонса, а Джонс сдал Смита, то в следующий раз Смит Джонса сдает. Если Джонс перестает сдавать Смита, то в следующей игре Смит опять не сдает Джонса. Через некоторое время Джонс начинает понимать, что ему хотят сообщить, и игроки перестают проводить годы в тюрьме и начинают наслаждаться богатством. Или, соответственно, нетронутой сиренью во дворе.

Существуют и другие, более сложные стратегии, которые позволяют игрокам договориться быстрее. Но все они работают лишь при соблюдении двух условий. Во-первых, оба игрока должны верить, что вероятность их повторной встречи довольно высока. Во-вторых, у обоих игроков должно быть низкое временн? е дисконтирование, то есть для них должно быть важно то, что произойдет с ними через месяц, год или десять лет. При нарушении хотя бы одного из этих условий игра сводится к классической одноразовой.

Поэтому в Гиперболее не получается построить общество договора, даже если в ней действуют самые прогрессивные законы. Ее обитатели живут лишь сегодняшним днем, и хотя они знают, что завтра и послезавтра им придется общаться с теми же партнерами, у них нет серьезного стимула договариваться, ведь завтра и послезавтра их не волнуют. Так что все договоры, в том числе и тот, который называется конституцией, в Гиперболее регулярно нарушаются. Гиперболейцы обречены жить по праву сильного и раз за разом выбирать стратегию, которая запирает их в тюрьму, построенную из их собственных предпочтений. Хотя оптимальная стратегия, ведущая к свободе и благополучию, находится у них перед носом.

Источник:inLiberty