Существуют локальные группки, играющие с кинокамерой, со сценариями. Но нет каналов для их реализации. А это уже вопрос общекультурной ситуации.
Андрэй Расінскі: Любыя культурныя выбухі пачынаюцца з малых групаў аднадумцаў. Ліцэйскае кола Пушкіна, гурток вучняў Сакрата, Венскі філасофскі гурток, кола сяброў Эйнштэйна ці суполкі Джорджа Рамэра і Пітэра Джэксана. У нас, здаецца, таксама ёсць свае групоўкі. Але чаго бракуе, каб выбух адбыўся?
Максим Жбанков: Дело в правилах игры, по которым сообщество собирается. В случае с новой французской волной была любовь к киноаналитике. Американские трэш-сообщества — кампания по разбору американского поп-мусора. Там, где есть критичность, пестрота культурных предложений, там появляются и сообщества, имеющие перспективу роста. А это не наш вариант.
А: А спачатку з’яўляецца, калі заўгодна, музей, калекцыя. Новая хваля гуртавалася вакол сінематэкі.
М: Знаменитая цитата Тарантино: «Если ты сомневаешься в чём-то, сходи в синематеку и проверь по оригиналам.»
А: Таранціна гартаваўся на відэатэцы. Пра той самы Венскі гурток я маўчу — каласальны культурны багаж за спінай. Такім чынам, гэта першы момант — звязаны з агульнай культурай. Але у нас калекцыі таксама ёсць. Ёсць Музей кіно, праз сеціва людзі могуць знаходзіць, што заўгодна. І выбуху няма. Значыць, павінна быць яшчэ нешта.
М: Здесь даже на уровне культурных образцов есть о чём поспорить. Это музейные реликты искусства давно устаревшего. Белорусская кинокультура была стилистически и идеологически зависимой от имперского центра. Была ностальгия по сельской жизни, по партизанским сюжетам. И это несовершенные образцы. Если говорить о внешних ресурсах, тут ситуация ещё более жуткая. Большинство наших кинематографистов отличает необыкновенная необразованность: они не знают ни истории кино, ни современных трендов.
А: Нат з калекцыямі і ведамі праблема. Але, акрамя калекцый павінна быць яшчэ нешта. Нефармальная сувязь паміж людзьмі. Сяброўскія стасункі…
М: Да есть они у нас. Но это, в основном, бесконечное число славных собутыльников. К этому нужны ещё определённые отношения в креативных сообществах. Это предполагает жёсткую систему взаимокритики, активную дегустацию культурного материала. И создание проблемных творческих зон. А у нас чисто по-советски, по-деревенски торжествует взаимолюбование и взаимовосхваление. Помноженное на культуру интриг.
А: Я бы не пагадзіўся. У нас з’яўляліся крэатыўныя суполкі. Напрыклад, гарадзенская суполка: Быкаў, Карпюк і Клейн. Тры чалавекі, вельмі розныя, але разам яны падштурхоўвалі адзін аднаго ў творчасці. Потым мастацкая група «На паддашку» Яўгена Куліка, дзе збіралася вольналюбівая інтэлігенцыя — з яе вырасла суполка «Пагоня». Яшчэ спеўная «Майстроўня», дзе гадаваліся будучыя палітыкі і мастакі. Альбо Адам Мальдзіс, Уладзімір Караткевіч, Рыгор Барадулін, якія сябравалі — тут таксама суполка талентаў.
М: Можна и «Тутэйшых» вспомнить, и сообщество, возникшее вокруг Андрея Хадановича. Но не будем забывать, что это литература. Совсем другой формат. Писатель может существовать, как самостоятельная автономная боевая единица, читающая друзьям свои тексты. В кинотусовке подобные формы приватного малобюджетного контакта принципиально невозможны. Здесь самое важное происходит на старте. А у нас тут присутствуют либо зашоренный авторитарно-административный ресурс, либо хаотический, малообразованный и самонадеянный ресурс творческий. Когда ограниченность административного ресурса встречается с ограниченностью творческого ресурса, возникает «Дастиш фантастиш».
А: Рэсурсная абмежаванасць і абмежаванасць асяроддзя спрацавала супраць аўтара. Але ў рэжысёра Аляксандра Канановіча застаецца сур’ёзны творчы патэнцыял. Да таго ж гэта дэбют. Ёсць, дарэчы іншы, пазытыўны прыклад аўтарскага мінімалізма — партызанская «Акупацыя. Містэрыі» Кудзіненкі.
М: В «Оккупации» была очень чёткая стилистическая ориентация. Делалось сознательно анти-беларусьфильмовское кино — и по форме, и по содержанию. А в случае с «Фантастиш» мы видим совсем другую. С одной стороны, зелёный свет для государственного кинопоезда нового образца. А, с другой — истерику молодого машиниста Канановича, которому сказали: «Рули!» И он не знает, что и как ему делать. И вокруг него собирается такая же тусовка. «Фантастиш» — это или перевранный Кустурица (причём в своих поздних, худших версиях) или глючная версия «Белых Рос» и «На спине у чёрного кота». Но эти образцы изначально уже вторичные и пустые!
А: : Рэжысёр мусіць мець сваю канцэпцыю, звышзадачу. І вось тут пракол. Але гэта праблема ўсіх творчых групаў — у нас. Адсутнасць ідэі.
М: Проблема Канановича в том, что это талант, помноженный на белорусское малокартинье. На отсутствие нормальной площадки для творческого развития.
А.: Але ёсць яшчэ адна дзіўная рэч. Таленты канцэнтруюцца адначасова ў пэўным месцы — і ў пэўны час. Узяць старажытную Грэцыю — там жа асноўны выбух фактычна на працягу аднаго-двух пакаленняў адбываўся. Платон, Арыстоцель — яны адзін аднаго асабіста ведалі. Можа, нам не пашанцавала, што не той час, не тая эпоха? І мы існуем у поўным правале, калі ўжо нічого і зрабіць нельга?
М: Я абсолютно отказываюсь думать в таких категориях: «А вот Греция, а вот Рим!» Дело в том, что и Греция, и Рим сегодня воспринимаются нами, как фантастические по успешности эпохи — задним числом. Мы склонны проецировать на прошлые эпохи наши сегодняшние представления. Процент одарённых людей в любую эпоху примерно одинаков. Другое дело, может ли себе эпоха позволить Ботичелли или Данте? Способна ли заметить белорусского Феллини?
Драма нашей ситуации, что это время, не рассчитанное на креатив. Мы попали в ситуацию жёсткой стагнации. Суматошного и зачастую беспорядочного разбора музея белорусской культуры в личных нуждах. Пар уходит в гудок. «Фантастиш» — это разрешённая смелость. Пустой выброс как бы творчества. Там есть всё, что угодно, кроме концептуальной основы. Это разрешённый креатив времён декоративной либерализации.
А: А што мы будзем дакараць дзяржаву з «крывавым рэжымам», калі ўжо на тое пайшло! Уся справа ў гэтых малых крэатыўных групах.Там усё вырашаецца. Але не складваюцца ў нас гэтыя групы. Чаму? Быццам людзі ёсць.
М: Нельзя делать вид, что нет государственной культурной политики. Нельзя делать вид, что всё разрешено, всё может быть, а дело в том, что мы не такие собранные и никак не можем скреативить. Это обычные интеллигентские штучки: вот, мы не доработали, мало стараемся, а все вокруг только и ждут, что мы очередной шедевр придумаем. Посмотри с каким трудом делает Кудиненко свой новый фильм. Посмотри на фильм Канановича, который был связан с массой доработок, исправлений, монтажных правок уже на уровне госприемки. Здесь сами по себе креативные сообщества ничего не решают. Они-то у нас есть. Но мы о них ничего не знаем. Существуют локальные группки, играющие с кинокамерой, со сценариями. Но нет каналов для их реализации. А это уже вопрос общекультурной ситуации.
Творческие группы существуют в формате партизанских отрядов на чужой территории…
А: Тры партызаны, а з іх адзін здраднік…
М: А из окружения всегда удобней прорываться в одиночку. Кто-то, как Качан, — на Украину, а Курейчик — в Россию. Нет причины объединяться. Ибо у нас такие объединения подпадают под разряд, не хочу сказать, экстремистских, но провокаторов — точно. Относительно свежий пример — недавний как бы легальный показ «Оккупации» в минском кино «Пионер». Сколько времени прошло после выхода фильма, и до сих пор он вызывает ту же самую истерично-нервную реакцию. Ничего, по большому счету, не изменилось: среда не растёт. В ней креативному сообществу вырасти тоже невозможно. Оно, как в болоте. Оно, пропадёт и исчезнет.
А: Дык што рабіць?
М: Посмотреть вокруг — и попытаться создать фильм, симметричный тому бреду, который мы наблюдаем. В том же «Фантастише» возникают совершенно глючные ситуации, когда Настя Шпаковская поёт в дыму на фоне Дворца Республики. Или голые девицы, прикрытые зелёными и красными звёздочками, начинают скакать по экрану. Подобного рода вещи могли бы «стать началом большой дружбы» («Касабланка»). Началом нового белорусского стиля. Но проблема в том, что автор сам не понимает, что он делает. И он свои любопытные интуитивные находки сам же и забалтывает. Он не знает, что делать с реальными приметами времени. И в этом проблема.
А: Мовы бракуе, няма адпаведных словаў…
М: …лексикона для чтения современности…
А: …значыць, мы вінаватыя, што не назвалі.
М: Автор неграмотен, потому что сам не умеет читать эпоху. А нас он, кстати, и не спрашивает. Люди занимающиеся тут креативом, убеждены в собственной безусловной правоте. И это одно из проявлений советской школы, когда из них выращивали пророков. Однозначных гениев. Сомнений, которым был полон тот же Тарковский, не видно. Нет той невероятной тяги к перфекционизму, которую демонстрируют Алексей Герман или Юрий Норштейн. Нет понимания спорности своей позиции и стремления максимально чётко её озвучить.
А: І што мы можам?
М: Я бы сказал, что мы точно не можем. Мы не можем однозначно определять культурную политику и «строить» авторов. Мы не можем сделать в одночасье нашу фрагментированную, ограниченную и в каком-то смысле ущербную культурную среду, разноцветной и гиперинформативной.
Нужно обустраивать свой собственный оригинальный местный стиль. На кого ориентировался Кустурица? Подозреваю, что на своё детство, на рок-н-ролл, который он играл в кабаках по молодости. Кустурица — пример локального лирика с очень чётким чувством исторического времени и национальной души. Вот сочетание, которого у нас нет. А без него любой фильм будет превращаться в дурацкий перепляс на палубе пустого корабля, с которого давно ушла команда.
Мы можем называть вещи своими именами. Мы можем называть неудачу — неудачей. Мы можем называть безвкусицу безвкусицей. И надеяться, что нас услышат — и сделают потом всё по-своему.