Продолжение. Начало см. Чрезвычайное положение. Часть I
Антагонистическое расхождение суверена-народа с сувереном-диктатором сопровождается обострённым переживанием незаконности действующей власти. Проявление общей воли народа наталкивается на противодействие, которое и есть доказательство незаконности власти, ибо по закону она должна представлять интересы народа. В этом заключается уникальная эвристика текущего политического момента:народ выявляет незаконность действующей власти именно постольку, поскольку заявляет о своей политической субъектности.
Только утверждение нашей субъектности разоблачает незаконность власти. Таким образом, для всех, кто присоединяется сегодня к слогану «Я/Мы 97%», чрезвычайное положение, в котором мы оказались, приобретает другой смысл — другой масштаб и другую политическую перспективу. Мы видим, что утвердившаяся в Беларуси «суверенная диктатура» идёт на нарушение закона потому, что не выполняет и не намерена выполнять представительские функции, которые единственно только и легитимируют эту власть. В этих обстоятельствах Чрезвычайной является необходимость возвращения нам, гражданам Беларуси, суверенного — конституционного — права делегировать властные полномочия тем, кто будет представлять наши интересы.
Понимание законности наших притязаний, нашей правоты — это основа нашего протеста, нашей настойчивости в отстаивании собственных прав; это то, что нами движет и придаёт силы. Власть движима иным аффектом — она отстаивает саму себя, то есть собственное беззаконие. Поэтому чем больше мы настаиваем на собственной правоте, тем больше насилия и беззакония следует в ответ. Эта жестокая закономерность вытекает из разного понимания конфронтирующими сторонами чрезвычайности текущей политической ситуации: в то время как народ добивается законности, власть рассчитывает на нарушение закона. Такая диспозиция не оставляет места переговорам: закон или соблюдается, или нет; страной правит или суверен, или узурпатор. Складывается самая опасная для политической жизни ситуация, когда сила и насилие отделяются друг от друга и оказываются в оппозиции.
Различение силы и насилия восходит еще к древнегреческой традиции, где они были персонифицированы соответственно как Кратос и Биа и выступали как служители божественной власти, олицетворяемой Зевсом. В трагедии Эсхила «Прометей прикованный» они первыми появляются на сцене, при этом Кратос/сила заговаривает первой, а Биа/насилие молчит на протяжении всего действа. Эсхил показывает тем самым, на чём держится власть. Сила и насилие выступают в паре. Обе уполномочены властью на выполнение соответствующих действий. Сила уполномочена говорить и распоряжаться — таким образом она обеспечивает реализацию власти, даёт утвердиться её авторитету. Физическое насилие — это немое дополнение к силе. Эта мифологическое изображение способов проявления власти вполне приложимо к деятельности государства, в структуре которого всегда есть органы, уполномоченные применять физическое насилие. При этом сила власти заключена в её дееспособности и авторитетности. Сила власти заявляет о себе через речь, обращенную к тем, кто должен этой власти подчиняться: слушая, они выказывают уважение к власти. Пока авторитет власти сохраняется, насилие не требуется. Точечное применение насилия остается оправданным до тех пор, пока оно опирается на закон, то есть поддерживает авторитет власти.
Суть нашего Чрезвычайного положения заключается в том, что, утратив авторитет, власть сделала ставку на беззаконие: утратив силу, она обратилась к насилию. Предвыборная кампания сопровождается такой эскалацией насилия, которая свидетельствует только об одном — о критическом бессилии власти: она больше не способна ничего авторитетно говорить, и эту пустоту, эту немоготу власти заполняет физическое насилие. Угрозы и предвыборные демагогические пузыри — жалкая карикатура на authority. Жалкая и зловещая, потому что осуществляется на фоне постепенного погружения «суверенной диктатуры» в немоту насилия: омоновцы прочесывают страну, протоколы составляются, карцеры заполняются.
Немота с пеной у рта: вот он, «эпилептический» образ действующей власти. Сказать нечего (ни программы, ни аудитории), остается только махать дубинкой. Немота тем более конвульсивная, чем сильнее и солидарнее звучит голос гражданского общества. Наше Чрезвычайное положение — это время коллективной парресии.