Сегодня в разгар коронакризиса и сопутствующей экономической рецессии власть предпочитает говорить не о повышении благосостояния и не о безопасности; она предпочитает рассуждать в терминах суверенитета и независимости. Что в данном случае под суверенитетом понимается?
Понятие государственного суверенитета как неотчуждаемого качества независимого государства, символизирующее его политико-правовую самостоятельность во внутренних и внешних делах, было введено в интеллектуальный оборот во второй половине XVIв. Жаном Боденом. Будучи сторонником наследственной монархии, Боден представляет монарха в качестве исключительного носителя суверенитета на государственном уровне как субъекта. Его «абсолютный» суверенитет, однако, не является в строгом смысле абсолютным: он ограничен, с одной стороны, божественным и естественным правом, с другой — нормами подвластного ему народа и его неотчуждаемых прав. Сразу отметим эти ограничения.
Концепция суверенитета почти на столетие старше теории общественного договора [1], родившейся в эпоху религиозных войн, когда освященная традициями феодальная регламентация стала постепенно уступать место рациональному регулированию гражданского общества. Деперсонализация власти как непременное условие расколдовывания социального мира у Бодена еще не фигурирует в качестве заметной интеллектуальной фигуры, однако предпосылки для такого эффекта имеются. Так, государственный суверенитет мыслится у него как независимость суверена и ввереного ему народа от церкви. Говоря коротко, достаточно было мыслителям позднего Возрождения предположить, что коллизии политики могут быть разрешены без ссылки на религиозный авторитет, просто за счет механики интеллектуальных принципов, — а мыслителям XVII–XVIII вв. довести эту идею до логического завершения (путем включением в политический процесс агентов, прежде на это не посягавших) — и королевский трон стал качаться.
Доктрина суверенитета в XVIII в. была модифицирована французским мыслителем Жан Жаком Руссо, для которого суверен стал коллективным существом, образуемым из индивидов и в совокупности поименованных народом. Доктрина суверенитета, таким образом, стала доктриной народного суверенитета. Так в Новое время «тело монарха» как носителя суверенитета и регулирующая инстанция, непостижимая в своем существе, метафизический центр власти, было заменено механической куклой политического саморегулирования, в фундамент которого, просились две конкурирующие идеи — социального контракта (Т. Гоббс [2], Дж. Локк, Жан Жак Руссо) и рынка (А. Смит, Д. Рикадро). Специально отметим, что руссоистская концепция народного суверенитета, пережив некоторые купюры, дожила до наших дней и была признана мировым сообществом — в частности в виде рекомендованного для всех стран-членов ООН «Международного пакта о правах человека» (являющегося частью Международного билля о правах человека).
Для Руссо и его последователей «воля народа» фигурирует в качестве внутреннего ограничителя власти суверена и одновременно — современного субститута божественного права королей; она является основой власти правительства и находит свое выражение в нефальсифицированных выборах при всеобщем и равном избирательном праве и свободном голосовании.
Фигурирующая у Бодена доктрина естественного права, признающая наличие у человека ряда неотъемлемых прав, которые принадлежат ему исходя из самого факта его принадлежности к человечеству, получила широкое распространение в Европе и США в XVII–XVIII вв. Идеям естественного права противопоставляется правовой позитивизм, согласно которому не существует никаких прав, помимо законов дарованных государством. После окончания Второй мировой войны мы наблюдаем возрождение естественно-правовых идей — отчасти как реакцию на юридический позитивизм, в качестве юридической идеологии главенствовавшей в фашистских и нацистских режимах. Сегодня к естественным правам относят многие политические и социально-экономические права, которые — добавим — чаще всего игнорируются или прямо отрицаются авторитарными режимами.
У монарха есть наследник, политический лидер демократической страны приходит к власти в рамках понятных и принятых обществом правил игры, для авторитарного лидера ничего такого нет, включая все божественные и естественные ограничители суверенной власти (которые одновременно являются и ее стабилизаторами). Установление правил преемственности в большинстве автократий невозможно по определению. Всенародные выборы сопряжены с переходом системы в критическое состояние (поэтому выборы могут быть только «надежными», то есть мошенническими), официальный наследник — прямая угроза автократу. Дефицит легитимности, понятного и принятого обществом объяснения, на каком основании авторитарный суверен управляют страной, — базовая причина неустойчивости авторитарных режимов. За спиной автократа не стоят ни устойчивая традиция, ни рациональная механика общепринятых процедур подтверждения законности власти.
Апелляция к независимости и суверенитету (как аналогу полного суверенитета) — фактически единственной подпорке легитимности — является вполне «естественной» для авторитарного лидера наподобие Лукашенко. Суверенитет при этом понимается как абсолютный, исключающий все мыслимые ограничители, — своего рода радикальный суверенитет. В современном мире государственный суверенитет не мыслится без различного рода ограничивающих факторов, поэтому представление о полной свободе действий суверена даже в теоретическом плане выглядит абсурдным, тем не менее можно кратко обозначить, что имеет в виду белорусский правящий класс, когда рассуждает о ценности независимости и суверенитета.
- Пренебрежение неотчуждаемыми правами человека, которые понимаются как преходящие и вполне себе отчуждаемые. Из всего обширного спектра политических и социально-экономических прав признается только «право на труд», понимаемое как обязанность трудиться. В подобной оптике все естественно-правовые идеи и в особенности — попытки их практической реализации — рассматриваются как враждебные и имеющие склонность к покушению на «суверенитет». Что не случайно, поскольку органической частью естественного права является право на восстание (лат. jus resistendi), известное также как право на сопротивление угнетению.
- Свободное толкование международных договоренностей и международных обязательств, в том числе связанных с обеспечением прав человека, юридических гарантий прав инвесторов и т. д. Всякая апелляция к внешним нормативам, пусть и возложенных на себя Беларусью добровольно, в рамках местного понимания независимости зачастую трактуется как вмешательство во внутренние дела [3]. Введенная ООН в 2005 году новая норма международного права — инициатива «Обязанность защищать» (англ. The responsibility to protect), трактующая суверенитет не как привилегию, а как обязанность по защите людей, проживающих в пределах границ государств, делегирующая в некоторых случаях эту обязанность международному сообществу, — является здесь нормой, которую предпочитают не знать.
- Стремление к формированию совместных с Россией и другими странами ЕАЭС общих правил игры и/или созданию наднациональных органов рассматривается одновременно и как базовая угроза независимости, и как серьезная подпорка белорусского суверенитета. Этот «суверенный» принцип можно трактовать как свободу от законов логики.
- В рамках такой трактовки суверенитета туземная самоизоляция и закрытость от эффектов глобализации вполне уживается со стремлением суверена вернуться в лоно материнского (советского) народохозяйственного комплекса. Если чрезмерная зависимость от экономики России, т. е. ущербность суверенитета в его экономическом измерении и рефлексируется некоторым образом белорусским политическим классом, в практическим плане почти ничего не предпринимается с целью диверсификации экономики, а интенсификация интеграции с Россией мыслится как единственная возможная реакция на очередной экономический кризис.
- В конечном счете любые ограничители — будь то самим же сувереном принятые нормативные установления, экономические закономерности и законы природы (например, биологические) — рассматриваются как угрожающие власти суверена. Правовые нормы можно трактовать как угодно (в зависимости от конъюнктурных и прочих соображений), в борьбе с пандемией избрать собственный путь, и попросту игнорировать законы экономики. Так, с одной стороны, А. Лукашенко требует от правительства к 2025 году снизить долговую нагрузку в два раза, с другой — набрать кредитов, поскольку иначе никак, и это — вполне обычное его поведение.
В принципе понятно, что при такой «непосредственной» трактовке государственного суверенитета Беларуси ему постоянно что-то будет угрожать (по словам Лукашенко, «нас на части разрывают»), ибо некоторые ограничительные факторы действуют довольно жестко и неумолимо.
Является ли «гарант» суверенитета гарантом того, что страна не утратит независимость в результате имплементации мер, намеченных в «дорожных картах» интеграции, которые белорусская сторона готова обсудить с Россией уже в сентябре? Гарантирует ли он финансово-экономическую стабильность хотя бы до конца текущего года? Является ли он гарантом того, что будет спокойно править (то есть делать все, что ему понравится) еще 26 лет и, следовательно, вопрос преемственности власти можно отложить еще на четверть века? Является ли описанная идея суверенитета, функционирующая в качестве стержня избирательной программы Лукашенко, привлекательной для народа, который он и впредь намерен представлять? На эти и другие ответы так или иначе будут получены — на одни раньше, на другие несколько позже.
[1] «Шесть книг о государстве» Жана Бодена (Les six livres de la R? publique, в 6-ти кн. Париж) впервые увидели свет в 1576 г., «Левиафа? н, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» Томаса Гоббса — в 1651 г.
[2] Спустя несколько десятилетий после выхода в свет книга «Левиафан» Т. Гоббса была запрещена в Англии. Трактат, в частности, был включен в «Судебное решение и постановление Оксфордского университета в созыве от 21 июля 1683 г. против некоторых пагубных книг» и подлежал сожжению.
[3] Отсылка к Декларации ГА ООН «О недопустимости вмешательства во внутренние дела государств, об ограждении их независимости и суверенитета» (1965) может рассматривается здесь, в Беларуси, как юридическая подпорка вне зависимости от контекста.