Продолжение экспертной дискуссия, реализованной по правилам Chatham House, посвящённая проектированию сотрудничества Беларуси и России в постлукашенковскую и постпутинскую эпоху. В рамках этого мысленного эксперимента рассматриваются четыре базовых сценария возможного будущего, условно названные: «консервативный», «оттепель», «диктатура» и «неуправляемый хаос».
Образование и наука
Судьба системы образования и науки в наибольшей степени обсуждалась применительно к сценарию хаоса и, наоборот, сценарию демократических реформ. В случае сохранения авторитарной власти все эти сферы остаются заложниками идеологии. Эксперты обратили внимание, что образовательные системы Беларуси и России сегодня представляют собой строго централизованные структуры, встроенные в государственную идеологическую вертикаль. Их устойчивость держится не на институциональной прочности, а на принудительной лояльности и контроле. Школы, вузы, научные организации подчинены политическим указаниям (вплоть до темников по истории, «патриотических» уроков и кампаний против «неправильных» исследований). Это значит, что при начале политической турбулентности именно эти сферы станут «точками разлома» — одними из первых ощутят кризис управления.
В сценарии «неуправляемого хаоса» — например, если режимы падают внезапно — в образовании и науке произойдут очень острые кризисные явления. После ухода авторитарных лидеров идеологический контроль над школами и вузами стремительно утратит легитимность, и буквально в считанные месяцы начнётся распад управленческой вертикали: директивы больше не работают, Министерство в растерянности, местные органы не получают указаний. Педагогические коллективы окажутся в состоянии дезориентации — привычные правила перестали действовать, финансирование нарушено, кадровые перестановки хаотичны. Начнётся отток квалифицированных кадров: часть учителей и учёных постараются уехать за границу или перейти в другие сферы в поисках стабильности. Учителя и исследователи, привыкшие действовать под административным давлением, останутся без ясных ориентиров, без методичек «сверху» — и многие просто не будут знать, что делать. В краткосрочной перспективе это действительно хаос в системе образования: расписания срываются, программы не выполняются, дети и студенты в некоторой степени тоже теряют мотивацию, поскольку будущее институтов неясно.
Но есть и обратная сторона: падение тотального контроля — это свобода. Эксперты ожидают, что часть педагогов, ранее вынужденных работать в рамках идеологической цензуры, воспользуется открывшимся окном возможностей, чтобы возрождать профессиональную автономию и связи с внешним миром. Иными словами, начнётся своеобразная «интеллектуальная оттепель». Учителя смогут открыто использовать современные методики, ученые — публиковаться и кооперироваться с зарубежными коллегами без оглядки на «политику партии». Особенно быстро, вероятно, оживится гуманитарная и социальная наука, до этого задавленная цензурой. Таким образом, среднесрочный эффект может оказаться положительным: очищение от идеологических догм и возрождение творческой мысли.
Переходный период, правда, будет болезненным. Потеря централизованного управления, разрыв связи с федеральным центром и возможная фрагментация государства вызовут различия в образовательных стандартах между регионами. Уже в первые годы могут появиться «локальные системы образования»: где-то местные власти и сообщества постараются восстановить научную и культурную независимость школ (вернуть в программы запретные темы, пригласить уволенных по «политике» преподавателей и т. д.), а где-то, напротив, будет не до высоких материй — лишь бы школы работали и давали минимальные знания. Эксперты предположили, что в таких условиях беларусская система окажется в более выгодном положении (при условии, что хаос затронет и Россию): уход Лукашенко разрушит административную зависимость от РФ и даст шанс вернуть академические свободы и международную интеграцию. Беларусь небольшая страна, ей легче выстроить единую образовательную политику заново, тем более, что даже сейчас беларусские школы сохранили относительно высокий уровень (например, преподавание математики, языков и др. в РБ котируется выше, чем в глубинке РФ). Россия же, будучи огромной и разнородной, рискует получить сильный разброс по регионам — где-то образование рухнет почти полностью, где-то удержится силами местных энтузиастов.
В сфере науки прогноз аналогичный: с одной стороны, возможен крах инфраструктуры — прекращение финансирования, утечка мозгов, распад научных институтов, особенно зависимых от госзаказа и оборонки. С другой — ослабление идеологического контроля может дать старт возрождению науки, особенно общественной. Исследовательские центры начнут искать сотрудничества с западными и азиатскими партнёрами, будут создаваться зачатки новых форм академической независимости. Уже сам факт снятия цензурных ограничений позволит учёным публично обсуждать ранее табуированные темы — историю репрессий, социологию власти, критическую экономику. Это может привести к интеллектуальному подъёму, подобному поздней перестройке 1980-х.
Отдельно участники отметили, что последние реформы образования в России (с 2022 года), которые провозглашали возврат к «советской» модели и фактически изолировали российскую высшую школу от Болонского процесса, лишь усилили зависимость отрасли от государства. Вводятся псевдопатриотические курсы, ликвидирована магистратура как отдельная ступень, урезаны возможности студенческих обменов. Все эти шаги ведут к бюрократизации, снижению мобильности студентов и утрате международного признания дипломов. По мнению экспертов, в условиях сценария хаоса такие реформы только ускорят крах образовательной системы — сверхцентрализованная и идеологизированная модель полностью зависит от устойчивости власти, а если центр ослабнет, мгновенно рассыплются и управленческие связи, и финансирование, и кадровая обеспеченность. Университеты, лишённые автономии, окажутся неспособны к саморегуляции и выживанию в кризисе. Более того, усиливающаяся сейчас изоляция (разрыв с международным академическим сообществом) оборачивается тем, что в момент хаоса российское образование не будет иметь внешних точек опоры и помощи — это только усугубит распад. «Реформы 2022–2026 годов не спасут систему, а лишь обнажат её уязвимость, превращая университеты из пространства мысли — в административные оболочки, не способные выдержать обвал», — отмечалось одним из экспертов, участвующий в дискуссии.
Теперь рассмотрим противоположный случай — когда после хаотического периода к власти приходят демократические силы и начинается курс на реформы (сценарий, который один эксперт назвал «через оттепель к полномасштабным демократическим реформам»). В таком случае образования и наука станут одним из ключевых приоритетов новой власти. Стратегическая цель — создание индустрии знаний как драйвера развития, то есть переход от милитаризированной сырьевой экономики к экономике, основанной на человеческом капитале. Для этого придётся проводить масштабные преобразования. В своих тезисах эксперты наметили первоочередные задачи поставторитарного правительства в сфере образования и науки:
Деидеологизация образования. Необходимо очистить школы и вузы от навязанных политических догм — убрать псевдопатриотические «уроки», отменить обязательные идеологические дисциплины, прекратить практику политических мероприятий (типа поднятия флагов и т. п.) на учебной базе. Также пересмотреть учебники истории и обществознания на предмет пропаганды — вернуть научный подход.
Демилитаризация образования. Исключить из системы все формы милитаристской подготовки и пропаганды войны. Например, ликвидировать военно-патриотические игры и лагеря, офицерские классы в школах, отменить основы военной подготовки, заменив их на гражданскую оборону и миротворческие дисциплины. Прекратить практику вербовки старшеклассников и студентов в армию под видом «военно-спортивных» мероприятий.
Реабилитация жертв и люстрация. Провести реабилитацию репрессированных педагогов и учёных: вернуть им доброе имя, восстановить незаконно уволенных на работе, компенсировать моральный ущерб. Параллельно — люстрацию руководящих кадров, замешанных в политических кампаниях преследований: директора школ, ректоры вузов, завкафедры и чиновники, которые участвовали в изгнании инакомыслящих, должны быть отстранены от должностей. Это важно для очищения академической среды от страха и восстановления доверия в коллективе.
Репатриация кадров. Создать условия для возвращения уехавших специалистов: упростить признание зарубежного опыта, предложить гранты и места в университетах тем, кто эмигрировал по политическим причинам или после обучения за рубежом. Это касается как известных профессоров, так и молодых учёных, айтишников, инженеров. Без их притока будет сложно быстро поднять науку.
Помимо общих задач, выделены и специфические шаги для каждой страны. Для России важно обеспечить права национальных меньшинств в образовании: государственная поддержка программ на языках народов РФ, вплоть до создания школ и вузов, где обучение идёт на языке меньшинства. Это ответ на многолетнюю русификаторскую политику; подобная позитивная дискриминация поможет сохранить культурное многообразие и снизит сепаратистские настроения. Для Беларуси, напротив, ключевая задача — беларусизация: долгосрочная программа восстановления статуса беларусского языка и культуры в образовании. Фактически, вернуть беларусскому языку то место, которое он должен занимать как государственный (что было саботировано режимом Лукашенко). Также — восстановить в полном объёме образование на языках национальных меньшинств (польском, литовском и др.), где оно было урезано.
Конечно, все эти реформы требуют серьёзной проработки и ресурсов. Участники подчеркнули, что уже сейчас, не дожидаясь перемен, нужно разрабатывать конкретные программы транзита и развития образования и науки. Белорусские эксперты поделились, что у них имеются наработки — программы стратегического реформирования сферы, проекты беларусизации, схемы демократического управления университетами. Этот опыт можно использовать и российским реформаторам. Также важно поддерживать профессиональные сообщества — союзы учителей, ассоциации выпускников, независимые университеты в изгнании — они могут стать кадровым и интеллектуальным резервом для будущих преобразований.
Таким образом, поле образования и науки в обсуждаемых сценариях выступает как своеобразный индикатор. В консервативно-авторитарном сценарии эти сферы будут продолжать деградировать: из них вымываются лучшие люди, снижается качество, растёт идеологическое давление. В сценарии хаоса — они одни из первых ломаются, но и одни из первых, где начинается стихийное обновление снизу. В сценарии демократического перехода — образование и наука становятся приоритетом государства, без них обновление страны невозможно. Отсюда консенсус экспертов: независимо от текущей ситуации, нужно сохранять и поддерживать максимальные заделы в этих сферах. Учителя, преподаватели, исследователи — это тот социальный капитал, без которого ни реформы, ни нормальная жизнь в будущем невозможны. И хотя сейчас им приходится работать под давлением и внутри страны, и вне её (в эмиграции), важно «заложить возможность обновления именно в кризисный момент», когда старое рухнет. Образно говоря, сегодня следует подготовить семена, которые взойдут на обломках диктатуры — иначе интеллектуальная пустота станет фактором продления хаоса.
Гражданское общество
Состояние и перспективы гражданского общества — ключевой показатель глубины кризиса в обеих странах. Эксперты подробно разобрали эволюцию этого сектора, особенно в Беларуси, и обсудили, на что способны некоммерческие организации (НКО) и активисты в разных сценариях.
Гражданское общество Беларуси за четверть века при Лукашенко фактически утратило самостоятельность. До 2020 года в стране сложилась культура неучастия: подавляющее большинство граждан дистанцировалось от политики, а общественные структуры, даже независимые, существовали в гетто. «Граждане не имели значительного опыта гражданского участия до 2020-го» — эта констатация объясняет шок 2020 года, когда люди впервые массово вышли на протесты. Но почему так произошло? Дело в том, что весь «третий сектор» (между государством и бизнесом) у Лукашенко было изначально поставлен под контроль и деполитизирован. С середины 1990-х массово создавались имитационные структуры — GoNGO (лояльные «общественные объединения»), карманные партии, профсоюзы — которые имитировали гражданское общество, не будучи ими на самом деле. Одновременно реальные НКО допускались лишь в неполитические ниши (экология, социальная сфера, культура) и существовали в основном на западные гранты. В 2000-е сформировался неформальный консенсус: «не надо политизировать гражданское общество». Власть транслировала мессидж НКО: «работайте тихонько», «ваш голос будет услышан (когда-нибудь), только не лезьте в политику». Многие организации с этим соглашались — внутри самого NGO-сектора преобладали узкотематические или субкультурные установки, далекие от реальной политики. Появился термин «НГО-шное гетто», применявшийся и к оппозиции («оппозиционное гетто»). Широкую общественность такое положение дел устраивало — вернее, мало интересовало, — а заинтересованные стороны (режим, западные доноры, лидеры организаций) негласно поддерживали status-quo.
Если кто-то пытался «переместить забор гетто» — т. е. привнести больше политики в гражданские инициативы или, наоборот, создать лояльную власти квазигражданскую площадку — это эффективно пресекалось. Так, глава администрации президента (позже МИД) Владимир Макей попытался организовать альтернативный форум гражданского общества — его идею похоронила группа независимых интеллектуалов, посчитавших это ловушкой. С другой стороны, наиболее политизированные НКО, пытавшиеся вступить в диалог с властями и ЕС напрямую, блокировались уже европейцами: «Еврокомиссия разговаривала только с теми, кто официально имплементирует проекты» — то есть с GoNGO. Всё это происходило на фоне тотальной зависимости сектора от внешнего финансирования — частные доноры к тому времени почти ушли, остались только публичные гранты. Разумеется, КГБ и прочие службы внимательно контролировали НКО, требуя регистрации иностранной помощи, устраивая проверки и т. д.
Тем не менее, даже в таких стеснённых условиях, к концу 2010-х наиболее прогрессивные лидеры гражданского общества начали формировать стратегические документы, дорожные карты реформ, т. е. думать о будущем. Также установились горизонтальные связи с зарубежными партнёрами, в том числе с российскими, но строго по узким темам (права человека, экология и др.). Целые пласты тем выпадали (развитие национальной культуры, повышение организационного потенциала и т. д.), однако несколько ярких исключений (проекты типа CHOICE, CAN EECCA) показывают, что потенциал взаимодействия был.
2020 год стал переломным. Он взорвал прежний консенсус пассивности. Миллионы беларусов обрели опыт участия — сначала в избирательной кампании, а затем и в уличных акциях, забастовках, дворовых инициативах. Произошёл всплеск самоорганизации: возникли новые структуры (координационные советы дворов, волонтёрские сети помощи пострадавшим и др.), финтех-сервисы для сбора средств (краудфандинг), петиционные платформы показали огромную активность. Люди самых разных взглядов (условно левых и правых) объединились перед лицом общей беды — репрессий. Появилась даже национальная гордость — IT-сектор, который показал, что «мы, беларусы, достойны лучшего» (беларусские IT-компании поддержали протест информационно). На фоне этой самоорганизации традиционные НКО и оппозиционные структуры в значительной мере потеряли свою прежнюю роль. Они оказались парализованы (многие лидеры арестованы или выехали). По сути, произошёл разрыв: низы активизировались без прямого руководства верхов.
В 2020–2022 годах в Беларуси было время одновременно и надежд, и трагического отката. С одной стороны, массовое участие достигло невиданного уровня — сотни тысяч лично включились в протест и солидарные действия. С другой — после августа 2020-го режим обрушил волну репрессий, уничтожив или вытеснив почти все институцианализированные структуры гражданского общества. К началу 2023 года более 7 000 волонтёров, активистов, журналистов и правозащитников сидели в тюрьмах или были вынуждены эмигрировать. Большинство независимых НКО ликвидировано властями. Возникли боевые группы сопротивления — Полк Калиновского (беларусский полк в составе ВСУ), «Кибер-Партизаны» (хакеры) и др., — чья деятельность носит подпольный или внешневоенный характер. Их героизация среди части общества происходит параллельно с демонизацией со стороны режима, использующего их существование как оправдание ещё больших репрессий.
Одновременно беларусская диаспора за рубежом начала строить новые политические структуры — офис Светланы Тихановской, объединение BYPOL, народные посольства и т. д. — которые, однако, вертикализировались и воспроизвели многие недостатки старой оппозиции (закрытость, борьба за статус). Широкое базовое движение внутри страны тем временем практически разгромлено. К 2023 году: «крах массового движения, исчерпание политической повестки» — общество деморализовано и стремится просто выжить. Новая «эмигрантская оппозиция» хотя и сохранила свою вертикаль, но внутри страны у неё мало реального влияния. В самой Беларуси регистрируются новые НКО, но аполитичные и часто прорежимные, тем самым идет «новая институционализация и деполитизация» гражданского сектора. Многие активисты эмигрировали и постепенно интегрируются в жизнь других стран («успех эмигрантских сервильных инициатив — тренд на ассимиляцию»). В итоге мы имеем возвращение к исходной точке (как было до 2020-го), но с поправкой на массовую эмиграцию и травму репрессий. Беларусское общество, пережив всплеск самоорганизации, откатилось в состояние апатии и страха — только теперь значительная часть наиболее активных граждан находится за пределами страны.
Россия шла своим путём, но итог очень похож на случай Беларуси. К 2025 году гражданское общество там если не уничтожено полностью, то загнано в глубокое подполье. После волны репрессий 2021–2022 гг. (закрытие «Мемориала», «ОВД-Инфо», ликвидация десятков НКО и СМИ, признание «иноагентами» сотен людей) общественно-политическая жизнь в России подавлена полностью. В дискуссии подчёркивалось, что «гражданское общество разрушено, все общественные движения парализованы». Большинство россиян, если и занимаются взаимопомощью или волонтёрством, то предпочитают не афишировать это или делают в лоялистских форматах (например, помощь фронту, а не жертвам репрессий). Даже благотворительные фонды оказываются под подозрением, если не поддерживают официальную линию. Известные правозащитные организации закрыты или эмигрировали (например, комитет «Гражданское содействие» — в мае 2023 г. перевёл деятельность за рубеж). Люди, активно выступающие против войны или власти, либо уже в тюрьме, либо уехали, либо вынуждены замолчать. В этом смысле общество РФ действительно вернулось в состояние «общество-государство», как выразилась одна экспертка: когда практически не осталось независимых площадок вне контроля государства.
Однако, как и в Беларуси, полностью деятельность гражданских активистов не прекращена. Эксперты подчёркивают, что даже сейчас важно «не сворачивать эту деятельность, продолжать, пусть и в нитевидных форматах», потому что всегда найдутся люди, нуждающиеся в помощи. Например, в России продолжается (полуподпольно) работа по поддержке политзаключённых, отправке передач, оплате адвокатов — эту миссию выполняют волонтёры и фонды. И хотя возможности сведены к минимуму, эти структуры нужно сохранять любой ценой. Говорилось, что главная задача в тёмные времена — сохранить и передать профессиональный опыт новым поколениям. Когда придёт время перемен, понадобятся люди, умеющие проводить независимые наблюдения на выборах, организовывать забастовки, вести медиа, лечить пострадавших на акциях протеста и т. д. — все те навыки, которые сейчас могут не востребоваться. История показывает, что подобные системы копят внутренние противоречия, которые рано или поздно приведут к кризису (пусть и через годы). Значит, пока перемены не происходят, гражданское общество должно выжить и подготовиться. Особенно подчёркивалась роль независимых СМИ и контрпропаганды в диаспорах. Сейчас прокремлёвская пропаганда активизируется среди русскоязычных общин за рубежом, и очень важно создавать медиа на национальных языках диаспор, чтобы ей противостоять.
Огромное значение имеет и адвокация — то есть работа с властями других стран для поддержки гражданского общества Беларуси и России. Между октябрём 2023 и октябрём 2025 произошли знаковые события. С одной стороны, создана группа представителей российской оппозиции при ПАСЕ, что даёт надежду на координацию с европейскими институтами. С другой — в Литве озвучено намерение приостановить работу офиса Светланы Тихановской после того, как власти Литвы понизили уровень её охраны. Последнее названо крайне негативным событием, показывающим, что даже союзники (Литва — одна из опор беларусской эмиграции) могут менять приоритеты в зависимости от внутренней политической конъюнктуры. Эксперты призывают учитывать подобные вещи: «при любом расхождении локальных интересов помнить, что от режима в России и Беларуси исходит угроза для всей Европы, поэтому решения должны вести к объединению, а не к разъединению». Гражданскому сектору важно налаживать диалог с западными правительствами, объяснять, почему поддержка эмигрантских институтов (офисов, фондов, СМИ) — это инвестиция в будущее демократизации.
Если связать всё вышесказанное со сценариями, то получается следующая картина:
В консервативном сценарии гражданское общество остаётся загнанным и вынуждено выживать в полуподполье. Эксперты говорят о «замкнутом круге»: НКО, действующие из-за рубежа, признаются нежелательными на родине и не могут работать открыто, а внутри страны их преследуют, поэтому остаётся путь ухода в подполье и постоянного обновления протоколов безопасности. Всё же даже в таких условиях «нельзя останавливаться»: помощь жертвам репрессий, эвакуация активистов, поддержка политзаключённых — эти две задачи особенно выделены как приоритетные на «тёмный период». Они, по сути, гуманитарные, но без них не сохранится ткань общества.
В сценарии оттепели роль гражданского общества мгновенно возрастает. Если репрессии хотя бы частично ослабевают, НКО получат шанс выйти из подполья и заново заявить о себе. Уже сейчас (в случае консервативноого сценария) обсуждается, что делать, если в Беларуси или России вдруг откроется окно возможностей. Один из важнейших уроков — не допустить раскола и конкуренции между демократическими силами. Было указано, что кейс с офисом Тихановской является очень тревожным и симптоматичным.
В сценарии диктатуры (усиления репрессий) гражданскому обществу, увы, остаётся только глубже уйти в подполье или эмигрировать. Но даже тогда оно не исчезнет. Примеры тому — советские диссиденты (беларусские и российские) 1970-х или польская «Солидарность» в подполье 1980-х. Эксперты отметили: несмотря на репрессии, сегодня существует широкий спектр НКО, правда, теперь уже в изгнании. То есть в принципе структуры сохранились — просто они разобщены и вынуждены работать извне. Если диктатура ужесточается, придётся выстраивать новые форматы (тот же «четвёртый сектор») и ещё строже конспирироваться внутри стран. Но это временная мера.
В сценарии хаоса гражданское общество — парадоксально — может сыграть спасительную роль. Ведь хаос — это, по сути, вакуум власти, и если государственные институты рушатся, их функции может частично взять на себя самоорганизующееся общество. Так было в некоторых странах Ближнего Востока и Северной Африки во время «арабской весны» в начале 2010-х, в Украине 2014 года (волонтёры снабжали армию, когда она была дезорганизована). Эксперты предложили целый ряд мер, что нужно делать уже сейчас, чтобы не приблизить хаос, но использовать его шанс. Иначе говоря, как подготовиться к возможной революции. Прежде всего, необходимо создать или укрепить пул институционализированных оппозиционных структур — политических, общественных, медийных — даже если они вынужденно действуют в изгнании. Причём в случае с Россией речь шла и о готовности к силовому сценарию — «в идеале подготовить свои военные или парамилитарные структуры», готовые выступить на стороне демократии в критический момент. Это очень смелое и не очень релевантное реальности предложение, учитывая актуальный контекст. На практике таких структур пока почти нет, исключение — уже упомянутый полк Калиновского на стороне Украины, который позиционируется как беларусское подразделение в рамках СВУ, а также добровольческое формирование «Русский добровольческий корпус» (РДК). Кроме того, ситуация хаоса может быть использована эффективно, если будет создана система устойчивых связей со сторонниками на местах, включая проникновение в разные уровни власти. Если начнётся распад, такие «спящие» сети смогут быстро обеспечить порядок на местах и координацию действий (вспомним народные дружины или комитеты спасения). Крайне важно для РФ иметь контакты в регионах и муниципалитетах, чтобы предотвратить анархию или сепаратизм. Связи с международным сообществом — ещё один существенный фактор успеха: необходимо заранее получить обещания поддержки демократических сил в момент X (политической, финансовой, информационной, а может, и силовой помощи) — это серьёзно повысит шансы, что после хаоса станет возможен переход к демократии, а не к новому, более жёсткому авторитаризму или даже диктатуре. Наконец, необходимо иметь комплекс стратегий для переходного периода: буквально программы действий на первые 100 дней, а затем на первый год, по всем отраслям и направлениям. В этом контексте неслучайно упоминался «принцип Бальцеровича» — тезис, что в окне возможностей выигрывает тот, кто готов предъявить план реформ. Поэтому уже сейчас надо разрабатывать и согласовывать между разными оппозиционными центрами подробные «дорожные карты» на случай внезапного падения режима.
Таким образом, несмотря на подавленное состояние, гражданское общество остаётся носителем надежды на позитивный сценарий. Если в ближайшее время, как ожидается, продолжится консервация режимов, то главная миссия НКО — выжить, сохранить людей, сети, знания, умения и навыки. Если же откроется возможность для перемен (будь то оттепель или крах старого режима), то гражданское общество должно стать тем каркасом, на котором страна удержится, — обеспечить хоть минимальную самоорганизацию, взять на себя функции, с которыми не справится разрушающееся государство (как минимум гуманитарные, как максимум — управленческие). Для этого и нужна сейчас подготовка: «систематически политизировать общество, превращая его в гражданское». Иными словами, учить людей самоорганизации, солидарности, вовлечённости — даже, если в нынешних условиях это будет происходить очень маленькими шагами. Так, в России ещё до войны были инициативы дворового самоуправления, местных петиций, наблюдения на выборах — всё это не пропало даром, сегодня сотни тысяч граждан имеют этот навык и могут снова его применить, если представится случай. В Беларуси опыт 2020 года жив в памяти миллионов — и они снова готовы будут выйти на улицы, но уже с учётом прежних ошибок. Как подчеркивали участники, нельзя позволить обществу впасть в окончательную апатию: «возвращение доверия к общему миру — шаг за шагом, через восстановление той самой веры в возможность политического смысла» — таков рецепт сопротивления возможному распаду.
Экономика
Экономическое измерение рассмотренных сценариев наиболее подробно было проработано для случая неконтролируемого распада России и его влияния на Беларусь. Этот сценарий один из экспертов назвал «упорядоченным хаосом» — то есть управляемой фрагментацией страны. Вопреки пугающему слову «хаос», речь идёт не о полной анархии, а о превращении унитарной экономики РФ в полицентрическую систему. После ухода авторитарного лидера политическая власть становится полицентричной, а экономика — регионализированной при высокой способности акторов адаптироваться к новым правилам. Проще говоря, центральная вертикаль слабеет или распадается, но ключевые экономические игроки продолжают функционировать — только уже координируются не через Москву, а через сеть горизонтальных связей, сделок и переговоров.
Тем не менее, эта ситуация называется «хаос», поскольку с точки зрения нынешнего иерархизированного, централизованного, вертикально управляемого порядка — это распад, поскольку ничто не контролируется единым центром. Однако, в рамках установления нового порядка появляется горизонтальная, полицентричная, гибкая система договорённостей между региональными властями, корпорациями и даже внешними партнёрами. Такой сценарий считается более вероятным, чем мгновенный коллапс и гражданская война, ибо последние невыгодны большинству элит. Гораздо рациональнее тихо «разойтись с миром», перераспределив функции управления по экономическим «островам» (территориальным и отраслевым) без формального распада страны.
Факторы, делающие управляемую фрагментацию возможной:
Структура институтов РФ. Персоналистская власть при слабых независимых институтах не гарантирует передачи полномочий новому центру. Наоборот, при ослаблении федерального ядра влияние неизбежно сместится к регионам, сырьевым корпорациям и силовым группам. Но, как отмечалось, это не обязательно Югославия-2.0, где всё кончилось войной и распадом на национальные государства. В России нет выраженных границ по нациям (за исключением Кавказа, да и там экономическая интеграция с другими регионами очень высока). Реалистичнее вариант «постепенного перераспределения управленческих функций по экономическим „островам”“. То есть Москва теряет роль главного диспетчера, а новые диспетчеры появляются на местах.
Региональная экономическая инерция. Уже сейчас Россия де-факто живёт как совокупность макрорегиональных экономик. Есть богатейшие ресурсные регионы — Урал, Ямал, Татарстан, Сахалин, Дальний Восток — со своими экспортными потоками, своими налоговыми базами и инфраструктурой. Они вполне способны поддерживать экономическую активность даже при ослаблении роли центра. И наоборот, есть депрессивные дотационные области, которые привыкли жить на трансферты — при ослаблении Москвы им станет хуже, но они не имеют ресурса для бунта, они просто будут стагнировать или искать новых покровителей.
Материальный интерес элит. Как уже отмечалось, полномасштабная «война всех против всех» невыгодна региональным политическим и бизнес-элитам — слишком велики риски потери богатства. Гораздо выгоднее мирный переход к «гибкой системе сделок и неформальных договорённостей». То есть элиты, скорее всего, разделят сферы влияния и договорятся о новых правилах игры (например, регион X поставляет нефть региону Y по такой-то цене, а регион Y взамен обеспечивает X продовольствием и не мешает транзиту и т. д.). Это лучше, чем война, для всех рациональных акторов.
Что означает такой сценарий для Беларуси? Прежде всего, что привычная экономическая связка с Москвой усложнится. Беларусь больше не будет иметь дела с одним контрагентом (Москвой), а получит несколько самостоятельных центров экономической власти в России. Урал, Поволжье, Юг, Сибирь, Дальний Восток — многие из этих регионов потенциально смогут выступать самостоятельными участниками внешнеэкономической деятельности. Минску придётся выстраивать отношения не с Кремлем, а с этой картой «экономических островов». В таком контексте появятся свои плюсы и минусы, а именно:
Торговля и ресурсы. С одной стороны, это возможность диверсифицировать отношения, чтобы не зависеть от одного поставщика нефти (нефтепроводы могут перейти под контроль разных регионально-корпоративных альянсов). Можно будет вести прямые переговоры, например, с Тюменской или Оренбургской группировкой по закупкам сырья, возможно, на более выгодных условиях в силу наличия конкуренции. С другой стороны, появятся разные правила доступа на рынки, разные таможенные и налоговые режимы в РФ. Однако, для Беларуси это означает рост транзакционных издержек: больше сложностей в торговле, потребность содержать больше переговорщиков, юристов, понимающих законы каждого конкретного региона РФ и т. п. Особенно непросто будет с газом — есть риск менее выгодных условий закупки, если, скажем, «газовая» республика Саха (Якутия) или новый ответственный субъект за газ, решит поднять цену. С нефтью, наоборот, возможно Беларуси удастся сторговаться на скидки. Однако в любом варианте тем самым наступит конец предсказуемости централизованных связей.
Финансы. При ослаблении центра межбюджетная система перестанет работать. Регионы, вероятно, начнут оставлять себе большую часть налогов, а Москва не сможет заставить их делиться. Это приведёт к фискальной фрагментации: появятся несколько де-факто валютных зон (рубль везде останется рублём, но его курс может различаться, возникнут суррогатные денежные единицы, бартер). Для Беларуси это значит, что её рубль (если он сохранится) тоже будет под ударом нестабильности — торговля с таким раздробленным РФ потребует оперативного создания механизмов хеджирования, мультивалютных расчётов и защитных буферов. Надо быть готовыми к множественным налоговым юрисдикциям в РФ, нестабильности курса прежде всего беларусского рубля (как привязанного к РФ) и появлению параллельных расчётных систем. Беларусь придётся значительно гибче подходить к финансовой политике — взаимодействовать с несколькими финансовыми центрами, диверсифицировать валютные операции, возможно, шире использовать юань, индийскую рупию, турецкую лиру и т. д. для торговли, чтобы снизить зависимость от распадающегося рублёвого пространства.
Энергетика и логистика. Энергетика станет одной из самых чувствительных сфер. Управление нефтепроводами, газовыми маршрутами, железными дорогами перейдёт от федеральных структур к региональным или квази-региональным альянсам. Сейчас Беларусь получает газ по единой цене от «Газпрома» и нефть от «Транснефти». В сценарии фрагментации ей, возможно, придётся договариваться с каждым маршрутом отдельно. Это несёт риски перебоев поставок (если регионы не смогут между собой согласовать транзит). С другой стороны, появляются и новые возможности: например, какой-нибудь условный «Южно-Русский альянс» может предложить Минску более дешёвую нефть в обмен на политическую поддержку или долю в переработке. По газу, правда, прогноз менее оптимистичный — скорее всего, цена для Беларуси вырастет (Москва субсидировала газ, а новые владельцы трубы могут захотеть мировую цену). В любом случае, роль собственной логистической инфраструктуры для Беларуси резко возрастает — «расширение пропускной способности собственных портов, трубопроводов, ЖД — ключ к снижению зависимости». То есть надо будет срочно достраивать терминалы в Прибалтике, думать о новых трубопроводах в обход РФ, модернизировать свои железные дороги, чтобы уметь работать напрямую с каждым регионом РФ или искать альтернативы. Кстати, отмечалось, что Беларусь может стать важным транзитным узлом для регионов Центральной и Западной России. Если, скажем, Смоленская, Брянская, Псковская области начнут жить самостоятельнее, им нужен выход на Европу — и тут Беларусь (с её таможней и дорогами) приобретает новую ценность. Это для Минска шанс торговаться за преференции.
Инвестиции и бизнес-климат. Вместо единого российского рынка появится «карта экономических островов» с разным уровнем риска. Для внешних инвесторов это вызов, но и возможность — можно выбрать самый стабильный и богатый регион (условный «Сибирско-Уральский протекторат») и вкладываться туда, игнорируя депрессивные территории. Сырьевые экспортные регионы будут более устойчивыми, внутренние — менее. Для Беларуси же может сложиться парадоксальная ситуация: ослабление центра может усилить защищённость прав собственности на крупные бюджетобразующие предприятия внутри РБ. Минску уже не надо будет опасаться, что завтра Москва потребует продать «Беларуськалий» или МАЗ за копейки кремлёвским олигархам — у Кремля не останется такой возможности. Соответственно, Беларусь может стать более привлекательной для инвестиций, чем неопределённые российские окраины. Беларусские компании тоже получат «окно для выборочной интеграции» — они смогут строить прямые связи с наиболее предсказуемыми и богатыми регионами РФ, минуя нестабильные зоны. Это не уберёт риски полностью, но позволит ими управлять, а не быть заложником единой кремлёвской политики. Например, вместо всероссийского рынка, который сейчас закрыт из-за санкций, МАЗ может заключить пакет эксклюзивных соглашений, скажем, с Татарстаном и Ханты-Мансийским округом на поставку техники, обойдя конкурентов.
Чтобы использовать плюсы и минимизировать минусы фрагментации РФ, необходимо готовиться к различным кризисным сценариям заранее. Конкретные рекомендации, озвученные экспертами для Беларуси имели следующий вид:
Построить «карту экономической фрагментации РФ», то есть иметь чёткое представление, где какие региональные центры силы, чем они располагают (экономика, логистика, экспортная структура, уровень самостоятельности). Иначе говоря, разработать региональную стратегию: понимать, с кем выгодно дружить — с Тюменью или с Новосибирском, и по каким вопросам.
Наладить прямые каналы с регионами. Уже сейчас дипломатам и торговым представителям Беларуси стоит активнее работать не только с федеральным центром, но и с региональными администрациями и корпорациями РФ. Пусть пока Россия едина — лишним не будет иметь контакты в Казани, Екатеринбурге, Владивостоке. Эти договорённости могут стать своего рода страховкой на будущее. Некоторые эксперты отметили, что даже политика Лукашенко, который налаживает прямые связи с главами регионов РФ, в этом контексте стратегически верная.
Разработать гибкие контрактные механизмы: юридические и финансовые инструменты для работы с несколькими валютами, налоговыми режимами, формами собственности. Например, научиться заключать сделки в юанях или в региональных валютах, иметь шаблоны контрактов, учитывающие разницу законодательства областей РФ, предусмотреть арбитраж в нейтральных юрисдикциях и т. п.
Достигнуть логистической автономии. Нужно вкладываться в собственную инфраструктуру — порты в Балтике (например, в сотрудничестве с Латвией), модернизацию «трубы» через Украину (в случае окончания войны это станет снова актуально), усиление пропускной способности ж/д на западной границе, развитие IT-инфраструктуры для таможни — всё это позволит Беларуси самой управлять потоками и быть менее зависимой от российских маршрутов.
Для беларусского бизнеса также прозвучали следующие советы:
Строить сценарные планы по регионам. Стратегии компаний должны быть географически адресными: не абстрактная «работа с Россией», а, условно, план работы с Уралом, отдельный — с Поволжьем, отдельный — с Дальним Востоком и т. д. То есть ориентироваться на конкретику: изучать законы субъектов РФ, ключевых игроков на местах, налаживать связи с местными дилерами и т. п.
Финансовая диверсификация. Быть готовыми работать через несколько валютных каналов и платёжных систем. Например, иметь счета и в рублях, и в юанях, и в тенге, и в беларусских рублях — чтобы при сбое одной системы быстро перейти на другую.
Прямые контракты. Ослабление федерального центра откроет возможность для менее политизированных сделок, особенно в энергетике, сырье, сельском хозяйстве. Беларусским компаниям стоит готовиться к прямому сотрудничеству с российскими региональными предприятиями, минуя московских посредников, и это может быть выгодно всем сторонам.
Страхование рисков. Работа с региональными контрагентами потребует новых мер безопасности: использовать эскроу-счета, международный арбитраж, требовать региональные гарантии, подключать страховые механизмы. Т.е. выстраивать контракт так, чтобы минимизировать риски, связанные с внезапной сменой власти в регионе или его отключением от SWIFT.
В целом, как было сказано, «сценарий упорядоченного хаоса — это не катастрофа и не крах экономики, а её радикальная реструктуризация». Если Беларусь (и рациональные силы в самой РФ) будут заранее готовы к экономической регионализации, то они относительно безболезненно адаптируются к новой ситуации. Для Беларуси это означает, правда, «конец предсказуемости централизированных связей, рост транзакционных издержек и необходимость гибкости и быстрой адаптации». Но одновременно — это «окно возможностей: диверсификация поставок, укрепление собственной логистики, более выгодные и гибкие условия торговли, ослабление монополии Москвы». Иными словами, минус — потеря привычных гарантий, плюс — свобода манёвра и шанс заново, с более выгодных позиций, выстроить экономические отношения со всеми российскими регионами и не только с ними.
Для России фрагментация — это шанс, наконец, реализовать свой огромный внутренний потенциал, когда регионы перестанут быть «кормовой базой» для центра, а смогут развиваться, опираясь на собственные преимущества. Россия в перспективе может сохраниться как территория, но исчезнуть как жёстко централизованная вертикаль, превратившись в нечто вроде конфедерации регионов. Парадоксально, но Беларусь уже сейчас во многом выполняет роль такого конфедеративного звена в Союзном государстве. Ей легче будет встроиться в новую конфигурацию, чем многим российским субъектам.
Важно подчеркнуть, что все эти рассуждения о довольно сложном и многофактороном сценарии развития. Он может и не реализоваться, если центральная власть в РФ удержится или если, наоборот, всё скатится к открытому распаду и конфликтам (в последнем случае экономике будет уже не до сделок). Но, как отметили эксперты, ключ к успешной адаптации — заранее готовиться, а не реагировать постфактум. В рамках дискуссии Беларусь получила своеобразный «дорожный знак», как действовать, чтобы пережить возможный хаос у соседа.
Выводы
Подводя итоги, можно сделать несколько обобщающих выводов из состоявшейся экспертной дискуссии.
1. «Консервативный» (иначе — инерционный) сценарий был поддержан 3-мя экспертами из 10 (30%) и квалифицирован как один из наиболее вероятных в ближайшей перспективе. И Беларусь, и Россия сегодня демонстрируют высокую способность своих режимов к самовоспроизводству и подавлению альтернативы. Как отмечалось, внутри властных элит нет акторов, мотивированных на демократизацию, а снаружи у режимов нет сильного давления — общество запугано и демобилизовано. В результате, базовый вариант на момент 2025 года — это продолжение status quo: Лукашенко и Путин (или их преемники из ближнего круга) сохраняют власть, политические реформы не проводятся. Возможно некоторое смягчение беларусского режима (возвращение к более «мягкому» образцу 2010-х), тогда как в России — статическая автократия без либерализации. Такой сценарий означает для обществ «затягивание тёмных времён», возможно, на годы. Главный вызов здесь — избежать деградации национального потенциала (человеческого капитала, независимой мысли), пока авторитаризм топчется на месте. Эксперты отмечают, что даже в условиях застоя системы копят внутренние противоречия, и рано или поздно наступает перелом. Значит, нужно быть морально готовыми к тому, что перелом может наступить не скоро, и использовать это время для подготовки к нему.
2. Сценарий «оттепели» — ограниченной либерализации без смены режима — был поддержан двумя беларусскими экспертами из 10 (20%) и квалифицирован как возможный в Беларуси (особенно после ухода Лукашенко), но маловероятный в России. Беларусь уже переживала периоды оттепели, а травма 2020-го создала большой общественный запрос на послабления, так что преемник Лукашенко почти неизбежно будет вынужден хоть немного открутить гайки в машине репрессий. В России же, напротив, никакого запроса на либерализацию у масс нет, элиты консолидированы вокруг жёсткого курса, и исторические параллели (например, смерть Сталина) там не работают из-за иной структуры власти. Оттепель в РФ может наступить лишь как следствие серьёзного кризиса — военного поражения или экономического коллапса, — когда самосохранение системы потребует уступок. Но на момент обсуждения эксперты таких предпосылок не видят: война продолжается, экономика РФ просела меньше, чем прогнозировалось, силовой блок силён. Таким образом, беларусское будущее при базовом сценарии — это «консервативная оттепель», т. е. небольшое потепление при сохранении авторитарного строя, а российское будущее — «инерционное самовоспроизводство режима» без перемен. Оба эти варианта, по сути, продлевают существующее положение вещей, просто в Беларуси оно будет ощущаться чуть легче, чем пик репрессий 2020–2021 гг., а в РФ — примерно так же, как сейчас. Общество в таких условиях, по словам участников, рискует впасть в апатию и гражданский инфантилизм, но внутри накапливается скрытое раздражение. В частности, беларусские силовики, осознавая, что бесконечно «мстить за 2020-й» невозможно, могут сами выступить инициаторами смены декораций — допустив оттепель, чтобы выпустить пар. Российские же силовики, напротив, могут стоять за ужесточение (см. сценарий диктатуры), но у них нет достаточно харизматичной фигуры, чтобы повести за собой страну в новый массовый террор в сталинских масштабах.
3. Сценарий «диктатуры» (в смысле — приход к власти ещё более репрессивных сил, чем текущие) был поддержан наименьшим количеством экспертов (1-м экспертом из 10 или 10%-ми) и квалифицирован как наименее вероятный. По крайней мере, на пространстве Беларуси и России не просматривается сил, которые могли бы установить более жёсткий режим, чем существует. Экстремисты-националисты маргинализированы и контролируются, армия как институт политической власти отсутствует, технократические номенклатурные элиты, наоборот, склонны ослабить давление, а не усилить его (ради сохранения своих комфортных условий). Популярная гипотеза о «военной диктатуре» в РФ после Путина не находит своего подтверждения. Если пытаться её реализовать, генералы неизбежно столкнутся с ФСБ, с региональными кадрами, да и между собой не договорятся. Превратить Россию в условную «Северную Корею» также не представляется реальным. У режима нет единой мобилизующей идеологии, а у общества — ресурса терпеть ещё худшие лишения взамен на эфемерные цели. Более вероятен другой вариант — частичное усиление диктаторских практик в период хаоса, за которым последует откат (т.е. жёсткая диктатура как промежуточная фаза). В этом смысле правильно говорить, что «в рамках предложенных планов будущего нет сценария изменения политической системы» — даже если к власти придёт новый сильный человек, он лишь сохранит систему. Эксперты отметили, что персоналистская диктатура без своего персонификатора изменится: Путин построил вокруг себя уникальную систему баланса, и без него она непременно трансформируется, пусть и оставаясь авторитарной. Это может быть как относительно мягкий вариант (коллективное руководство с постепенно назревающей либерализацией), так и более грубый (борьба силовых кланов и появление нового «решателя»). Оба могут произойти в рамках консервативного сценария. Единственный «чёрный лебедь» — если сформируется коалиция радикальных силовиков, которая через конфликт захватит власть и на короткое время закрутит гайки до упора (массовые казни, тотальный военный режим). Но такую коалицию ещё надо представить: сегодня силовые структуры РФ разобщены, ни одна из них не имеет решающего перевеса. Таким образом, вероятность строгой диктатуры, по мнению специалистов, минимальна. Для самих обществ это слабое утешение (ведь остаётся диктатура нынешняя, «серая»), однако оно имеет значение перед лицом угрозы тоталитарной мобилизации в строгом смысле этого слова.
4. Сценарий «неуправляемого хаоса» вызвал самую высокую поддержку среди экспертов (40% или 4 эксперта из 10) и вызвал наибольшие опасения и разногласия. С одной стороны, предпосылки для распада системы реально существуют: чрезмерная централизация и персонализм создают вакуум при исчезновении лидера; деградация институтов приводит к тому, что при снятии страха ничего не работает; война опустошает ресурсы и может спровоцировать цепную реакцию кризисов; элиты взаимно не доверяют друг другу, а общество ожесточено и фрустрировано. Все эти факторы присутствуют в обеих странах в разной мере. Как констатировал один эксперт, «после ухода Путина и Лукашенко политические системы могут войти в фазу неуправляемого распада». С другой стороны, есть и факторы, препятствующие затяжному хаосу: отсутствие чётких линий раскола (РФ — не СССР по национальному составу), интерес большинства акторов в сохранении целостности (хотя бы конфедеративной), инерция государственных структур, наконец, элементарная усталость населения от потрясений (желание порядка). Беларусы в этом плане определены как наиболее склонные к наведению порядка. Поэтому звучали аргументы, что даже если хаос начнётся, он довольно быстро закончится — либо возвращением к авторитарному порядку (см. диктатура как выход из хаоса), либо оформлением новой конструкции (см. управляемая фрагментация). Для Беларуси хаос может оказаться «стартовой точкой, которая далее приведёт к варианту оттепели или диктатуры», т. е. переходным эпизодом. Для России — аналогично: после Путина страна может войти в период дезинтеграции, но далее либо силовики наведут порядок (диктатура), либо элиты договорятся о переформатировании (конфедерация), либо общество прорвётся к реформам (демократизация). Какой из этих путей реализуется — во многом зависит от субъективных факторов: готовности демократических сил, позиции внешних игроков, случайности (чья харизма выстрелит). Эксперты подчеркнули, что исход войны на Украине станет решающим триггером для сценариев будущего. Если война закончится условно ничьей (заморозкой) лет на десять, то никакой быстрой развязки ждать не приходится: Беларусь и Украина надолго останутся вне европейской интеграции, а Россия — под санкциями, но без смены режима. Европа, в свою очередь, может потерять интерес к восточным соседям, решив, что «не удалось сломить авторитарный режим», и уйдёт в себя. Тогда консервативный сценарий только укрепится. Если же Украина добьётся явной победы, а РФ потерпит явное поражение, то хаотизация РФ почти неизбежна — вплоть до «состояния системного кризиса, ведущего к внутренним конфликтам и утрате управляемости». Беларусь в этом случае, скорее всего, тоже испытает шок (утрата российского патронажа, выход народных масс из оцепенения и т. д.). Но такой шок таит в себе возможности для демократических перемен — и участники дискуссии много внимания уделили тому, как к этому подготовиться.
Подготовка к будущему
Несмотря на разный опыт и взгляды, эксперты едины в одном: уже сейчас необходимо делать всё возможное, чтобы приблизить реализацию позитивных сценариев или хотя бы смягчить негативные. Даже консервативный сценарий не бесконечен, а режимы не вечны. Придёт момент, когда откроется «окно возможностей», и важно, чтобы оно не захлопнулось безрезультатно. Поэтому ключевой вывод — работать на перспективу перемен нужно уже сегодня. В частности:
Гражданскому обществу — сохранять кадры, организации, сети солидарности (пусть даже в эмиграции), поддерживать репрессированных и поддерживать связь с населением, насколько это возможно. Особо выделялись задачи помощи политзаключённым и эвакуации преследуемых — это нравственный императив и одновременно вклад в будущее, ибо спасённые люди потом внесут вклад в реформы. Также важно противостоять пропаганде, в том числе на внешнем контуре, чтобы сохранялось ядро критически настроенных граждан.
Оппозиционным политическим структурам — координировать усилия, отбросить мелкие распри, выработать общую позицию по ключевым вопросам транзита. Не повторять ошибок 2020 года, когда у беларусской оппозиции не оказалось чёткого плана, и она растерялась. Сегодня, как прозвучало, «элементы стратегий для переходного периода необходимо разрабатывать, потому что выиграет тот, кто скажет: я знаю, что делать». И беларусские демократы, и российские (в эмиграции) уже этим занялись — существуют проекты по реформе образования, по судебной реформе, конституционные проекты и т. д. Но нужно ещё больше междисциплинарных площадок и постоянного диалога — «создать открытые международные площадки для обсуждения… в регулярном режиме», как предлагалось, — чтобы мыслить на опережение.
Для внешнего мира — сохранить вовлечённость в проблему демократии в Беларуси и России. Европа и Запад в целом должны понимать, что их безопасность тоже зависит от исхода борьбы за свободу в этих странах. Если пустить всё на самотёк, то авторитаризм может закрепиться на десятилетия или выплеснуться ещё большей агрессией наружу. Поэтому необходима поддержка (политическая, финансовая, экспертная) гражданских и оппозиционных инициатив. Конкретно упоминалось, что, например, независимые СМИ на языках диаспор — это очень важный ресурс и фактор перемен, которому Запад может помочь предоставлением площадок и финансирования. Также крайне важно не мешать работе эмигрантских беларусских и российских организаций — хотелось бы надеяться, что случай с офисом Тихановской в Литве является досадным исключением, а не началом тренда.
Для самих режимов (если думать на шаг вперёд) — разумнее допустить управляемые изменения, чем ждать катастрофы. Хотя дискуссия велась в среде независимых экспертов, некоторые из них отмечали: даже исходя из позиций и логики режимов консервативный сценарий не вечен, нужны реформы сверху, иначе политические элиты рискуют всё потерять. Но это — больше надежды, чем ожидания. По крайней мере, очевидно, что стратагемы вроде «ещё сильнее закрутить гайки» не сработают — в долгосрочной перспективе они приведут к ещё более тяжёлым последствиям, чем открытый мятеж. Пример СССР, мирно сдавшего позиции под грузом апатии, очень поучителен для нынешних правящих элит. Пока признаков понимания этого ими не видно, но эксперты об этом публично говорят — а значит, это рано или поздно дойдёт и до «башен Кремля», и до дворца в Минске.
Лейтмотив: сохранение субъектности и надежды
Несмотря на мрачные сценарии, встреча экспертов завершилась не на пессимистичной ноте. Общий вывод можно сформулировать так: «Неуправляемый хаос, конечно, опасность. Но с другой стороны, это окно возможностей, на которое я бы ориентировался и с которым можно работать. Нужно готовить себя и ситуацию к этому». Эти слова отражают настрой многих участников. Сегодня Беларусь и Россия погружены в мрак репрессий и милитаризма, но это временно. Главное — не терять веру в возможность перемен. Из самых тяжёлых ситуаций народы выходили — вспомним послевоенную Европу, Албанию и Португалию после диктатур. Беларусы и россияне выберутся из той ситуации, в которой находятся, потому что продолжающаяся война спровоцирует системный кризис, который приведёт к изменениям. Но нужно встретить эти изменения подготовленными. Как говорится, «лишь через возвращение доверия к общему миру — шаг за шагом — можно противостоять распаду». А доверие строится на солидарности и правде. В этом смысле задача экспертов, журналистов, активистов — продолжать говорить правду, связывать людей, распространять знания. Тогда, когда откроется историческое окно, вместо разобщённых, запуганных масс будет гражданское общество, готовое взять на себя ответственность. Шанс на будущее, основанное не на диктатуре, а на свободе и сотрудничестве, есть — и ради него стоит трудиться уже сейчас.