Беларусские власти ведут себя так, словно в стране на закрытом правительственном совещании принято решение о введении чрезвычайного положения:действие правопорядка приостановлено, к протестующим гражданам и оппозиционным активистам применяется форсированное насилие, незаконность которого очевидна для всех сторон. Судебные спектакли, устраиваемые ради псевдолегитимации избиений, задержаний и античеловеческих условий содержания в заключении, — ритуальная часть наступившего времени «Ч».
В политической практике чрезвычайное положение объявляется в случае возникновения внутренней или внешней угрозы для целостности и безопасности государства (при нападении другого государства, при назревании политического переворота внутри страны и т. п.) или угрозы для безопасности его граждан (например, в случае эпидемий). Объявление чрезвычайного положения — это проявление исключительных полномочий лица или инстанции, возглавляющих государство, ибо чрезвычайное положение предполагает отмену действия обычных правил общественной жизни. Именно поэтому общество может воспринимать чрезвычайные меры как должное только постольку, поскольку власть является законной, то есть по праву представляющей интересы народа.
Когда президент Беларуси на совещании с новым правительством, сославшись на пример Каримова, недвусмысленно обозначил свою готовность использовать оружие против протестующих, он тем самым действовал как лицо, уполномоченное принимать такого рода меры «в интересах безопасности государства». Этот эпизод со всей наглядностью показал, что в нашей стране Президент имеет статус суверена-диктатора в том самом смысле, который был проанализирован в политической теологии Карла Шмитта. Мы и ранее знали, что в руках Президента сосредоточена исключительная полнота власти над функционированием государства. Сейчас мы имеем возможность наблюдать предельные следствия такого политического устройства: Суверен пользуется своим исключительным правом на введение чрезвычайного положения — тотального санкционированного беззакония в масштабах страны.
Формально, в политико-правовом отношении мы оказались в ловушке парадокса суверенной власти: «Суверен в одно и то же время находится внутри и за пределами правовой системы» (Агамбен). В описании Шмитта, которое очень хорошо накладывается на нашу ситуацию, это означает, что у нас «нет конфигурации власти, которой было бы по силам прервать череду суверенных решений». Мы знаем, что такое положение дел сложилось в нашей стране после пересмотра Конституции 1994 года. Поэтому, читая у Шмитта, что «суверен /…/ компетентен решать, может ли быть intoto приостановлено действие конституции», мы хорошо понимаем исторический генезис установившейся у нас «суверенной диктатуры».
Чередуя на протяжении четверти века периоды «потепления» с периодами «ужесточения», беларусский авторитарный режим пришёл в итоге (привёл страну) к чрезвычайному положению — санкционированному беззаконию, имеющему целью восстановление и переутверждение (через выборы) сложившегося политического порядка. Примечательно, что в логике «суверенной диктатуры» даже фальсификация выборов может, в конечном счёте, рассматриваться как политически оправданное решение, необходимое для восстановления порядка, ответственность за которое несёт Суверен.
Выход из этой ловушки можно вычитать в нашей Конституции, согласно которой сувереном Республики Беларусь является народ, а Президент как глава государства позиционируется как полномочный представитель интересов беларусского народа. Ход предвыборной кампании и протестная динамика последних месяцев позволяют говорить о глубочайшем кризисе доверия в отношении действующего Президента. Между сувереном-диктатором и сувереном-народом обозначилось антагонистическое расхождение, которое с неумолимой очевидностью разоблачает диктатора скорее как узурпатора суверенной власти, нежели как представителя народа.
Нужно подчеркнуть, что нынешняя ситуация структурно отличается от злоупотребления властью, которое имело место со стороны государственного аппарата в отношении лидеров оппозиции и участников политических протестов в прошлые годы. Отличие в том, что в силу комплекса политических и социально-экономических причин («последней каплей» стало шокирующее сочетание бессилия и цинизма государственной власти, вынужденной как-то реагировать на пандемию) потерпел крах «социальный контракт», который многие годы обеспечивал политическую лояльность/пассивность большей части общества. Торжество беззакония, в которое стремительно провалилась наша страна, — главное политическое следствие этого краха. Не имея ни авторитета, ни ресурсов, государственная власть прибегает к чрезвычайным мерам, которые выявляют существо нынешней «суверенной диктатуры»: чем меньше она репрезентирует народ, тем больше насилия и беззакония она задействует.