У заслуженного певуна Пола Маккартни есть песенка «Hope Of Deliverance». Ничего особенного, обычный Маккартни. Клип тоже рядовой: сэр Пол поет друзьям у костра. Гитары, детки и буддийские монахи. Проще и вправду некуда. Но в песенке и клипе четко работает вечная тема: страх темноты. В которой остается сбиться в кучу, зажечь огни и петь погромче. Там вокруг, во тьме, может быть что угодно. Но мы-то уже решили, что нам не страшно. Сами себе все про себя объяснили.

I

Только в скверной школе учат, что мифы были выдуманы древними недоучками и были успешно преодолены в ходе победного шествия критического мышления. На самом деле все гораздо сложнее. В первую очередь потому, что критическое мышление никогда не было магистральной линией человеческой эволюции. Даже если предположить, что таковая действительно имела место.

Нам сложно мыслить двадцать четыре часа в сутки. А вот грезим мы постоянно. Фантазируем без остановки. Строим планы и загоняемся по пустякам. Ловим чужой бред и отвечаем своим. Ошибаемся и шизуем. Тормозим. Спотыкаемся. Вопим от восторга и хнычем втихую — нередко с интервалом в две-три минуты. Короче, живем полной жизнью. Большую часть которой нет ни смысла, ни желания, ни возможности воспринимать рационально.

Что это значит? Ровно то, что мы живем не в научной лаборатории, а в цветном кино. В магической реальности собственного разлива и фасона.

За пределами простых проверяемых действий нас окружает зона вероятного. Так на белых краях средневековых карт писали: «Возможно здесь обитают драконы». Может и так — а вот поди проверь! То, чего не знаешь и не понял, приходится принять на веру. То есть ступить на территорию мифа.

Два ключевых аспекта современного мифотворчества: самоорганизация повседневности и программирование коллективного бессознательного. Поэзия жизни и технологии влияния.

Первый и главный ресурс мифологического: острота переживания жизни, помноженная на неспособность ее объяснить. Как жить, если смерть? А что будет за ней? Откуда мы все, зачем и куда? Почему чувства умирают, а любимые не возвращаются? Что значит быть героем и сколько стоит жить по принципам? Да ладно: кто-нибудь видел электрический ток? Или знает, откуда картинки в телевизоре? Массу событий мы переживаем не желая. Массу вещей мы пользуем не понимая. Реальность живет своей потаенной жизнью, а мы в нее периодически вляпываемся. Движемся посреди житейских обстоятельств вечным ежиком в тумане.

Низовой пласт мифопоэтического: интуитивные опыты существования.

Практика — первичная ориентировка в предметном мире. Неизбежно фрагментарная и ограниченная. Мифотворчество идет дальше. Как сказал бы Лявон Артурович Вольский, фактурка обрастает культуркой, складываясь в непротиворечивую иррациональную картину всего сразу.

Миф в принципе совместим с самыми разными практиками, добавляя им второй смысловой этаж. И задавая поле возможных отношений с миром. Даже попсовый миф человека без цели — вечного easyrider’а — на деле не формула свободы, а система ролевых обязательств. Человек мифа обречен ей соответствовать. Иначе они с мифом друг другу не интересны.

Легенду примеряют как фасонный прикид. Как байкерскую косуху, которая равно к лицу модному дизайнеру, радикальному артисту и милицейскому чину. Всем, готовым принять чужую историю как свою. Это не просто костюмированный отвяз. Это способ публично заявить о согласии с той миссией, которой подлежит хозяин костюма. Групповой каминг-аут. И тут маска прирастает к лицу. За позой неизбежно сквозит судьба.

II

Посмотрев вокруг легко обнаружить мифологию политическую и рекламную, поп-культурную и информационную, мифы нации и мифы власти. Чем разнообразней и мозаичней культура, тем мозаичней и локутней ее мифология. Тем ярче полифония возможных миров. Тем жестче их схлест.

Нормальные машины мифов: быт, школа, мода, медиа, шоу-биз, политика.

Все они продуцируют конкурентные схемы реальности, вербуют адептов в режиме эмоциональной солидарности.

Война мифов — не вербальное бла-бла-бла, а звездные войны. Столкновение несовместимых вселенных. В котором компромиссов не бывает.

Логикой миф не убить. Поскольку миф — не там, где истина. Миф — там, где нам тепло и удобно. Это дом, где каждый из нас живет в паузах между упражнениями в рациональных суждениях. Почему? Да потому что бездомному страшно и пусто. А вот миф — всегда статус и алиби. Верная роль в океане хаоса.

Миф не ложь, а, скорее, надстройка. Он не конфликтует с фактами, а работает с ними как аранжировщик и ремиксер. А потому фактами миф не оспорить. Его можно лишь вытеснить. Чем? Другим мифом. Более ярким и эмоционально убедительным. Более резонансным наличному порядку вещей.

Смысл мифа — в формовке психологической комфортности, основанной на душевном согласии. «Болей за наших!», «Купляй сваё!», «Спасибо деду за победу!», «Самое чистое место на глобусе», «Можем повторить», «Каліноўшчына», «Будзьма беларусамі!»… Что продаем? Чувство семейной близости и кровного родства, помноженное на обещание исключительности. Силу клана. Психологическое крышевание.

Это жизнь племенного, архаичного по сути своей, сознания: за мной большая правда. Большая, чем я.

Собственно говоря, миф — это вербовка личности в подельники Большого Проекта. В рядовые глобального плана. Мифотворец — идеальный планировщик бытия. Он расписывает хаос по партиям. Препарирует реальность, отсекая лишнее и додумывая отсутствующее.

III

Миф не аргументирует и не убеждает. Он просто говорит и показывает. Транслирует картинку, понятную без специальной подготовки. Это утешение профанов и ментальный приют дилетантов. Миф работает в режиме глобального психоаналитика, реагируя на сдвиги коллективной души и помогая людям не слететь с катушек.

Миф — резонатор и толкователь. И растет не сверху, а снизу. Из коллективных фобий, комплексов, надежд и фантазий.

Тебе хреново? Обижен страной, а свалить не выходит? Акей, есть варианты. Целых три. Первый: понять себя нерадивым бестолковкой и стараться сильней, чтобы выйти из шестерок в семерки. Второй: принять миссию засланца не отсюда — евро-агента влияния, прогрессора в стае орков. Третий: освоить миссию культур-партизана и арт-диверсанта, автономного патриота вопреки очевидности.

Выбрал роль — и сразу запускается спектакль. Пошла тема. И уже в кармане паспорт виртуальной беларуской Шамбалы. И бритоголовые ламы поют Богдановича. А главнокомандующий цитирует депутатам Леонарда Коэна.

Смерть мифологического принципиально нереальна. Но реальны войны конкретных мифов, их ротация и смерть.

Миф умирает, когда разрушается социальный запрос на него. Когда распадается тот социальный порядок, что сделал его возможным. Когда исчезают те практики, которые он трактовал и поддерживал. И наоборот — он жив, пока реальность его терпит.

Что это значит? Ровно то, что жесткая демифологизация невозможна.Как и искусственное исправление коллективной души путем внедрения в нее «правильной» картинки мира.

Хочется как лучше — выходит как всегда. Как среда разрешит.

Изначально мифология — не пыльные саги о богах и героях. Это попытки человечества договориться с самим собой и окружающим хаосом. Важно понять, что попытки эти продолжаются по сей день. Поскольку договориться так и не удалось.

А потому каждое новое поколение продуцирует свои рабочие объяснялки мироздания и пробует ужиться с прежними. Поле мифологического живет как бесконечный квест с регулярным обнулением смыслов.

Существенно, что миф всегда — не персональный проект, а коллективное усилие. Даже если он (как современные политические, литературные или медийные мифы) имеет конкретного автора, суть мифологического сознания — в образно-метафорической маркировке реальности на базе сходных жизненных практик. В ритуалах эмоционального резонанса, мировоззренческой солидарности и бригадного энтузиазма.

Это публичная конвенция вокруг определенной модели существования. Мы так договорились. Нам всем вот так здесь и сейчас удобно. Чувство человеческой близости и командной работы, ощущение предельной прозрачности происходящего… Миф работает не только как машина образов. Он вписывает тебя в общий сюжет. И лечит от одиночества.

Поэтому миф никак не комментарий к жизни. И не история по поводу жизни. Тем более — не вторая реальность искусства или философии. Для человека, захваченного мифом, он и есть жизнь. Натуральная (или привнесенная) среда обитания. Эмоциональная Родина.

Так, на вильнюсских посиделках 2014-го вполне вменяемый москвич-дизайнер вдруг взвился ясным соколом и включил истеричный надрыв.

Что случилось? Да кто-то усомнился, что «Крым наш».

Из жизни человека, захваченного мифом, нельзя этот миф извлечь, не покалечив смысла его существования. И не разрушив, собственно, всей его жизни. Сдвиги парадигмы, ломка матрицы, переоценка ценностей, экзистенциальный кризис… Как ни назови, речь об одном — о травматичном апгрейде базовых житейских интуиций.

IV

Обучение новому порядку вещей может быть натуральным или принудительным. Но в любом случае это ментальная эмиграция и культурный шок. Острота которого зависит от степени свободы, которой ты владел в прежней жизни.

Часто говорят о мифологизации среды как о культурной инерции, интервенции прошлого в настоящее. Трактуют ее как проблемное наследие ментального раздрая и тоталитарной системы. Частично это так. Но столь же верно и другое: новое время создает собственные массовые иллюзии и манипулятивные эффекты.

Монотонный социум воспроизводит монохромный миф. Мозаичное общество генерирует мозаичную мифологию.

Градус мифотворчества, его плотность и интенсивность прямо пропорциональны нескольким вещам:

При этом степень веса мифа в наличном социуме обратно пропорциональна уровню рефлексивности коллективного сознания.Отключив критическое мышление, нация неизбежно начинает грезить. И зависает в мифологическом пространстве вечного вчера.

Поскольку миф не растет. И способен лишь к перманентному риплэю. Зовите это стабильностью.

Отличный маркер: «новое средневековье». В разное время его пользовали Умберто Эко и Николай Бердяев. Для Бердяева объектом атаки был политический тоталитарный миф. Эко думал про новый информационный порядок. В чем они едины? В понимании главного: новое средневековье возрождает и тиражирует практики магического конструирования реальности.

Собственно, это не новость. Раскрученный в последнее время термин «пост-правда» всего лишь напомнил давно известное: в нашей глобальной деревне рядом с мыслителями живут уличные племена, политические кланы, поп-секты и информационные культы.

Инфо-потоки гонят апокрифы и версии. Факты фильтруются и ложатся в матрицы управляемых смыслов. Достоверность проблематична — есть лишь разные степени адекватности суждений.

Правды нет не потому, что ее убили. А потому, что ее — если честно — толком никогда и не было. Были события и интерпретации. Или нехватка и тех, и других.

V

Что дал новый информационный порядок?Смерть культурных матриц старого образца. Резкий рост виртуальности. Приватизацию шизы и одновременно ее массовый доступ в сетевой космос. Пришли, как сказал бы покойный панк Куллинкович, аффтары правды. Виртуозы шумовых посланий.

В этом мире все больше фэйка, все меньше смысла. Поле культуры мутирует в файер-шоу измененных состояний и инстаграмные хроники повседневного джаза. Вместо утопии тотального контроля — утопия глобальной прозрачности.

Как бы знаем как бы про все. Так и хочется прибавить: как бы мы.

Мир без плана оставляет нас на растерзание цветным драконам коллективного бессознательного.Словно в недавнем фильме из мира Гарри Поттера: открой саквояж и выпусти любимого носорога.

К слову, вот отличный смысловой сдвиг и реальный повод вдохновиться: от средневекового общего страха «опасного чужого» мы нынче перетекаем к персональному управлению процессом.

Что есть миф сейчас? Ориентировка в поле тотальной неопределенности. Психологическая зависимость с уклоном в экзистенциальный голод. Мозаичный ролевой серфинг с переходом в ступор перед настающим настоящим.

Но где наше место на этой карте рассыпающихся смыслов?Беларуский вариант можно обозначить так: бедные мифы обесценившегося авторитаризма и размытой идентичности.Любимый жанр: апокрифы и реконструкции. Реанимация утраченного смысла и апгрейд недостроенного пантеона конструкторов нации. Дефекты запоздалого транзитива в вечном stand by.

Нашибазовые истории — все вдогонку, все с малой буквы: победа / курапаты / европа / мова / партизан / погоня / русский мир / калиновский. Плюс легенды помельче: драники / джинсы / батька / вольский / алексиевич / шенген / батэ / водка / песняры.

Смыслы плывут и дробятся. Даже Калиновских у нас, по меньшей мере, четыре: героический националист, боец с буржуями, смутьян с неясной культурной пропиской и поп-икона. Есть еще, кстати, и пятый: пустое место, пробел в официальном смысловом поле. Фигура умолчания.

Как построим образ героя, так его и поймем: кому знамя, кому страшилка, кому вышимайка. Любого персонажа тянут в разные стороны война культур, дефекты образования, рыночный спрос и политический интерес.

Бывает ли по другому? Да, но не здесь и не сейчас.

И потому миссия на завтра — практиковать ментальный дизайн. Учиться не «духовным скрепам», а мозаичной отдельности. Строить свои истории. Выпускать своих драконов.

А общего — одного на всех — мифа нет и не будет. Потому что мы– архипелаг. Архипелаг Беларусь.

Нация смысловых сквозняков. Сборная по сборке.