«Сацыялізм альбо сьмерць!..»
Фідэль Кастра
«И де я… И де я… И хде это я нахожусь? Л. И. Брежнев»
З анэкдотаў
«Круці не круці — трэба памярці…»
Прыказка
Андрэй: Стары й лядашчы Фідэль Кастра, якога асьцярожна паказала кубінскае тэлевізія, рэвалюцыйная рыторыка, якая ніяк не заглухне, Рух Недалучэньня зь левымі выбрыкамі й ўдзел Беларусі ў вэнэсуэльска-антыамэрыканскіх закалотах — усё гэта ставіць рубам пытаньне пра «рэвалюцыйную» геранталёгію. Што адбываецца з гвалтоўнаю палітычнай рэвалюцыяй у глыбокай старасьці? І ці ня ёсьць сёньняшні беларускі рэжым спарахнелай герантакратыяй?
Максим: Мы благополучно пережили парад старейшин времён позднего Брежнева, видели престарелого чудодея Ельцина, который отважно дирижировал военным оркестром. Нынешние руководители нашей страны и Большого Брата за восточной границей — люди спортивные, молодые. Но в самом деле, когда смотришь на происходящее, приходит на ум: власть стариков. Власть людей уставших, угасших — то, что можно назвать «геронтократией» власти.
А.: Я назваў бы гэта «рэвалюцыйнай» герантакратыяй. Фідэль Кастра ўжо больш за сорак гадоў уладарыць на Кубе. Спачатку рэвалюцыйны імпэт, калі ўсё зьнішчаецца, напрыканцы — паступовае спарахненьне й распад рэжыму знутры. Дарэчы, прыход Лукашэнкі да ўлады называлі «электаральнай рэвалюцыяй».
М.: На самом деле идеальной революцией оказывается та, которая завершается отстранением от власти экстремистов-революционеров. Та, которая вовремя умирает и растворяется в буднях демократии. Если говорить о режимах советском, корейском или кубинском (да и о нашем, ускоренно за 12 лет прошедшем путь от энтузиазма до апатии), во всех случаях бунт завершался авторитарным личным правлением. Для победившей революции левого толка — что в России, на Кубе и у нас — характерен культ вождей, стремление к максимальной централизации власти и упор не на логику развития страны, а на личную харизму и индивидуальное обаяние лидера. Важным становится не «это нужно стране», а «я так сказал». Не логика развития с опорой на культурные традиции, а «мы решили, и так будет». При этом физическое здоровье лидера превращается из его частного дела в общественную болезнь и общественную проблему. Вспомните, как после мартовских событий исчез Лукашенко. Поднялась невероятная волна социальной обеспокоенности!
А.: Дарэчы, я хацеў бы прыгадаць клясычную фразу Леніна, толькі яе прыстасаваўшы — і да савецкіх часоў, і да нашых: «Імпэрыялізм гніе зажыва». Рэжымы — камуністычныя, лукашэнкаўскія, кубінскі парахнеюць зажыва. І мы гэта ўсё назіраем…
М.: Хочу добавить: они гниют точно так же, как загнивает, цветёт пруд, в который нет доступа свежей воды. Нет реального обновления, возникает сначала ступор режима, а потом его кома.
А.: А вось тое, што адбываецца пад паверхняй гэтай зацьвілай багны, вельмі цікава, таму што ў межах сыстэмы, рэжыму высьпявае намеклятурная кляса людзей, якім зацесна, якія вонкава абсалютна ляяльныя рэжыму, але яны абмежаваныя ў сваіх правах на маёмасьць. І яны натуральным чынам імкнуцца легалізаваць тое, чым фактычна валодаюць, а ня быць залежным ад бздураў аднаго чалавека. І гэта той незаўважны працэс, які вельмі эфэктыўна разбурае рэжым, незалежна — ці разам з вонкавымі, апазыцыйнымі, дысыдэнцкімі акцыямі супраць рэжыму.
М.: Самая драматичная, неприятная ситуация в семье, когда все зависят от старого самодура. «Революционная» геронтократия возникает, когда лидер нации оказывается в её арьергарде. Он не двигает общество вперёд — напротив, всячески тормозит естественное развитие. И делает это по злой воле. Он просто не видит и не понимает реальных процессов. Налицо ситуация гиперактивного пенсионера — а все пенсионеры у нас почему-то гиперактивны, — когда старик начинает вмешиваться в дела других поколений, чтобы всё исправить на свой вкус.
Неадекватность властных структур по отношению к реальным социальным процессам — это и есть признак геронтократии. Кстати, этой неадекватности есть очень простое объяснение: реальное развитие общества — любого — всегда ставит под вопрос монополию конкретных персонажей на власть. Всегда приводит к ротации управленцев. Задержаться искусственно у власти — а именно эту задачу ставит себе победившая группа амбициозных революционеров — можно только тормозя развитие страны. Или навязывая ей свой сценарий. Победившая революция становится регрессивным инструментом, который превращает страну в общество одержимое идеологическими мифами.
А.: Мы выкарыстоўвалі слова «рэвалюцыя» ў дачыньненьні да Лукашэнкі — правільней было б казаць так: з самага пачатку існаваньня гэтага рэжыму гэта была «старэчая» рэвалюцыя, рэвалюцыя пэнсіянэраў — авангардам гэтага рэжыму заўжды былі пэнсіянэры. Былі — і застаюцца. Самыя разбуральныя памкненьні па зьнішчэньні беларускай культуры агучваліся рэжымам на сходах вэтэранаў. Людзі, якія сыходзяць на пэнсію, становяцца залежнымі ад дзяржавы — і прыстасоўваюць свае меркаваньні пад «бацькін» патэрналізм.
М.: Ленин, Сталин, Фидель — стареющие харизматики. Они прошли путь от энтузиазма к усталости. От радикального стремления преобразовать реальность — к стремлению её полностью законсервировать в форме, обеспечивающей максимальное господство. Случай Беларуси совершенно обратный.
Радикализм депутата Лукашенко охватил очень сжатый период, в который вошли драки с милиционерами, оторванные рукава и доклад о коррупции. Это было ничтожно малым процентом его карьерного роста, о котором уже никто практически не помнит. Придя к власти, президент изначально заявил о полном развороте назад. Удивительный пример ностальгирующего революционера, ретрореволюционера, ретрореформатора, если хотите. Лучшее оказывается всегда позади, в советском прошлом. Как у любого старика, которому кажется, что раньше, в его 20 лет, всё было гораздо лучше. Трава зеленей, девушки красивей и колбаса вкусней.
Режим родился уже пенсионером. Он никогда не был по-настоящему молодым. В отличие от кубинской истории. В отличие от советского режима.
А.: І зараз ён спрабуе стварыць пад сябе моладзь…
М.: Придумать себе детство, придумать себе юность. «Звёздные дилижансы», все эти дутые программы поддержки молодых талантов… Официальная культура — это парад имитаций. Как в «Неоконченной пьесе для механического пианино», где персонаж Табакова имитировал крик марала, гордо издавая невероятные вопли. Имитация литературы в лице господина Чергинца и его Союза писателей, имитация молодёжной музыки в лице абсолютно тупой «Фабрики звёзд», имитация кинематографа в лице либо абсолютно диких «костюмных» проектов, либо не менее нелепых военных фильмов. Имитация интеллектуальной жизни, научного творчества, прежде всего в сфере гуманитарной, — в конечном счёте, имитация истории и имитация настоящей реальной жизни.
Можно говорить не просто о чувстве острой культурной неполноценности, а о культурной импотенции. Это, увы, тоже черта старости.
А.: Перамога на дзіцячым конкурсе падавалася як перамога ўсяго ідэалягічнага апарату пад патранажам Праляскоўскага і самога бацькі. Пасьля першага рэфэрэндуму, які зьнішчыў сымболіку й мову, ужо не было на што абапірацца культурна — культурная пустыня атрымалася, вось і сталі шукаць чужое…
М.: Существующая система есть агрессивно-провинциальный проект, основанный на хитроумно, деланно-простодушном диалоге с Россией. И здесь тоже черты политической старости. Два президента — Лукашенко с Ельциным –разговаривали не как два шахматиста, а как два старика на завалинке: «А что, Семёныч, отдашь ты мне колесо?» — «Может быть, Прокопыч… У тебя там самогоночка есть, ты мне её проставишь?» Так разговаривал Лукашенко с Ельциным.
Путин начал брать с собой на встречу не пол-литра, а калькулятор. И сразу направление разговора стало совсем иным. Идея простодушного старичка, деревенского человечка перестала работать. И тогда пришлось разучивать новые игры. Режим стал носить красивый костюм, громко выступать на трибуне Организации Объединённых Наций и представлять Европу на встрече Движения неприсоединения. Режим «омоложения» проявляется не только в играх с молодёжью, но ещё в изменениях рисунка политического движения.
А.: Спроба купіць моладзь прыводзіць рэжым для небясьпечнай для яго сытуацыі. Узяць хаця бы непазьбежны канфлікт паміж маёмаснымі жаданьнямі й цэнтралізаваным аўтарытарным рэжымам…
М.: Это конфликт, из которого нет выхода в рамках существующей системы. Необходима радикальная реконструкция, реорганизация системы, чтобы создать свободные места для о нового поколения. Настаивая на собственном единовластии, режим вызывает мощный отток молодёжи из страны. Это бегство менеджеров завтрашнего дня. Которые, кстати, могли бы стать пролукашенковскими.
А.: Сапраўды, рэжым герантакратыі можа падтрымлівацца і за кошт масавай эміграцыі актыўнай моладзі…
М.: За счёт вытеснения амбициозной молодёжи. И за счёт активного запугивания оставшихся. Когда на Октябрьской площади к двум девочкам подходят три омоновца и начинают говорить, «что вы тут стоите, тут стоять нельзя, быстро на станцию метро», «на площади улыбаться нельзя», «сейчас заберу и посажу» — яркие примеры такого рода. Молодёжь системе необходима. Но режим её страшно боится!
А.: І паказальна, што амапаўцы такога ж веку, як і студэнты, якіх яны спрабуюць запалохаць…
М.: Не совсем так. ОМОН — это 23-25 лет, а дети на улицах — 13-17 лет. В черной форме ходят активные мигранты из деревни. У них гораздо более низкий уровень запросов. И тут конфликт двух представлений о нормальной жизни.
А.: Мы прыходзім да высновы, што рэжым па ўсіх параметрах тэарэтычна вырачаны на паразу. Але ёсьць прыклад, калі герантакратычны рэжым застаўся на даволі доўгі тэрмін — і невядома, калі ён скончыцца. Гэта Паўночная Карэя.
М.: Существуют диктаторы-долгожители, существуют режимы-долгожители. Поэтому определение существующей системы как геронтократии не приближает нас к пониманию реальных перспектив её смерти. Сколько проживёт система — зависит от массы факторов, которые не поддаются простому подсчёту.
А.: Паколькі гэтая сыстэма нарадзілася старой, паколькі яна ўжо нават пасьпела ў нейкай ступені памерці і знаходзіцца ў стане клінічнай сьмерці й комы, падтрыманай звонку, атрымліваецца так: рэжым — зомбі. Але ад нас залежыць, наколькі хутка ён будзе пахаваны.
М.: Главное, чтобы ему никто не подарил молодильных яблок.