2016-й начался с некролога: 10 января умер белый клоун с Марса Дэвид Боуи. И закончился тоже — аккурат на Рождество ушел Джордж Майкл. Тот самый, что «La-a-ast Christmas I gave you my heart…». Все остальное было немногим лучше. Черные даты шли косяком: Грег Лейк, Джордж Мартин, Леонард Коэн, Гленн Фрэй, Леон Рассел, Принс… Будто кто-то там, наверху, дал отмашку на отстрел самых ярких из старой поп-гвардии. В здешней бюрократической практике такое зовут «кронирование высокорастущих». Это когда калечат зеленый пейзаж, отсекая вершины. Но что не так с нашими вершинами? Отчего так часто стало пусто и больно? Ссылки на возраст, драгз и ракенрол смешны и ничего не объясняют. Думаю, дело в другом. Нас настиг кризис жанра: машина богов нынче работает только на вылет.

Главное случилось в конце 1950-х: первое послевоенное поколение захотело своей культуры и звезд-ровесников. В одночасье обесценились прежние матрицы смыслов — хорошие манеры, киношный гламур («ты — как Гарри Купер, я — как Ингрид Бергман») и приличные джентльмены у микрофона. Плэйбойские распевы Дина Мартина и мягкий мафиозно-бродвейский шик Фрэнка Синатры вдруг оказались милым архивом, папиными песенками. Чуваков старой школы легко убрал провинциальный самородок с дерзкой повадкой хулигана — Элвис Пресли. И это было только начало.

Попс 1960-х запустил конвейер идолов, превратив молодой бунт и юную шизу в коммерческое предложение с постоянным обновлением ассортимента. В моду вошли радикализм и неформат. Уютный беспроблемный поп-мир пережил настоящее вторжение варваров — буйных дилетантов с гитарами наперевес и пластинками черных блюзменов под мышкой. Уличные парнишки и босоногие девочки получили хорошую прессу и вышли в лидеры продаж. Главными по индустрии вдруг стали «неправильные» кадры: политически озабоченный фолксингер Дилан, четверка лохматых ливерпульских шпанят, несостоявшийся киношник Моррисон, обкуренные сан-францискские хиппи, перспективный романист Коэн и черный экс-десантник из Сиэттла Хендрикс. То, что они делали — вопреки всем правилам — определяло стиль жизни и тип восприятия.

Музыка стала главной. Ее сделали главной. Не знать новый альбом всеобщих героев было позорным. Взрывной спрос рождал интенсивное предложение: новые имена возникали в хит-парадах чуть ли не каждую неделю, свежие попстеры выжимали с первых страниц глянцевой прессы кинозвезд и аристократов, очередной наивный ангел легко становился глобальным трендсеттером, а члены королевских семей заискивающе улыбались патлатым недоучкам.

К чему это вспомнилось? К тому, что мы до сих пор живем в зоне действия той самой разноцветной поп-сцены, придуманной и отыгранной в 1960-х. И перманентно прощаемся с ее призраками.

Запущенный тогда конвейер идолов еще какое-то время работал по инерции, выдав в 1970-х пачку титанов глэма, воителей прогрессива и гигантов харда. Последний призыв глобальных героев гитары и вокала прошел десятилетием спустя — со стадионным угаром Марка Нопфлера, ломанными ритмами Poliсеи пурпурным дождем имени Принса. А потом случились информационная революция и сетевое общество. Как и пророчил медийный гуру Маршалл Маклюэн, главным событием стал не контент, а канал его прокачки. Собственно, канал как конструктор смыслов и стал главным из контентов. Поп-иконостас середины прошлого века — герои яркого грима и тяжелых ротаций — был бы невозможен без активной работы масс-медиа. Но именно эта связка его погубила — когда айтишники стали важнее тех, кого они прокачивали.

Сетевое общество с его фрагментарными виртуальными группировками и мозаичной коммуникацией не просто уничтожило прежнюю модель поп-культуры, рассчитанную на промышленное конструирование ажиотажного спроса, системную режиссуру репутаций, массовый резонанс и дружное усвоение однотипных посланий. Случилась жесткая рокировка: медиа-всплески, прежде работавшие в режиме информационной поддержки основного продукта, сами превратились в ежедневный главный продукт и регулярное основное событие. Любовь к героям модной сцены мутировала в инфо-зависимость.

Моделирование поп-икон трансформировалось в генератор вау-эффектов. А тусовка селебритис стала его расходным материалом. Ресурсом одноразовых инфо-шумов и быстрорастворимых персон.

Самыми основными оказались не бешеные фронтмэны с микрофонной стойкой наперевес. Не депрессивные умники-сонграйтеры с личной коллекцией комплексов и детских глюков. Не скорострельные гитаристы с чародеями клавиш. А режиссеры информационных потоков, предпочитающие держаться в тени. Кто я? Минни Маус. Енот в ермолке. Вот лучше видос зацени!

Ротация музгероев сменилась чехардой постов, стадионный успех — счетчиком лайков, долгосрочные схемы продвижения — скоростным фэйсбучным пинг-понгом. Глобальный плэйлист разлетелся на миллионы частных преференций и локальных пристрастий. Прежние чемпионы сердец очутились в перенаселенной пустыне — где каждый занят своим. Ясно, зачем динозавры из RollingStonesметнулись в 2016-м на Кубу: чистая ностальжи. Там еще жива воспитанная Кастро послушная массовка.

Новых героев Галактики больше не делают. А старым остается немногое: жить на проценты с прежних побед, колесить бродячим цирком для таких же инвалидов рок-н-ролла, искрить остатками харизмы. И — как ни жаль — уходить один за другим в небесные луга.

Счетчик прощаний не стал в 2016-м крутиться быстрей. Просто пришла очередь звездной россыпи, сделанной в лучшие времена поп-культуры. Их когда-то серебряными нитками вшили в наши джинсовые души. А сейчас вырезают по-живому. И в прорехи хлещет сквозняк.

Уходят не главные, уходят значимые. Старые значимые. И новых старых (как заметил еще один динозавр — из московских) не будет.

А теперь запости свою фоточку возле ёлочки. И поплачь всем, что в отчетном году мало съездил за кордон и недобрал любви.