В своей концепции агонистической модели демократии современные социальные теоретики Ш. Муфф и Э. Лакло предложили определять политическое как перманентный антагонизм (друг/враг), избежать которого никакому обществу никогда не удастся. Соответственно, задача политики, по их мнению, заключается в том, чтобы перевести антагонизм в единое символическое пространство, в котором антагонизм преобразуется в агонизм (мы/они), признающий разность идентичностей и «нормальность» их противостояния в борьбе за право всегда частичной и временной конституализации гегемонистской версии своего демократического проекта. [1]

Демократия, по мнению Муфф и Лакло, является универсальностью, которая обретает себя как таковую через акты временных преобразований в конкретную партикулярность, которая, в свою очередь, сама привязывается к универсальному как открытому горизонту, но не как к определенному принципу. Таким образом, «универсальность несовместима с какой-либо партикулярностью и, тем не менее, не может существовать вне партикулярного». Идентичность — это всегда незавершенный проект, поскольку не имеет универсального референта, обладающего необходимым телом и необходимым содержанием, так что различие никогда не может быть полностью конституировано как различие, а дистанция между универсальным и партикулярным — преодолена. [2]

Страсть, не доходящая до ненависти

Осознание этого принципа как работающего уже само по себе генерирует демократическое взаимодействие идентичностей в том случае, когда оно осуществляется аффективно и честно во множественных публичных пространствах, что и должно блокировать антагонистическую перверсию. Природа демократии является в этой концепции всецело перформативной, что значит: она находит себе место среди людей лишь в моменты агональной борьбы, в которой вовлеченные стороны признают свои требования как краткосрочные и рассматривают друг друга как соперников за власть; соперников, которые, с одной стороны, признавая факт отсутствия рационального разрешения конфликта, с другой стороны, признают оправданность и легитимность действий и позиций своих оппонентов. [3] Данное признание составляет горизонт единого символического пространства, в котором антагонистическое измерение — всегда присутствуя — регулируется демократическими процедурами.

В результате мы видим, как у Муфф и Лакло все элементы системы работают по принципу технических взаимоопознаний: демократические процедуры есть тогда, когда наше действие находит себя в едином символическом пространстве, которое, в свою очередь, конституируется самими процедурами. Агональное противостояние избегает своего избытка, то есть антагонизма, за счет взаимного признания сторонами права на власть для своего оппонента, при этом данное право само-легитимно только по факту участия в агональной борьбе. Демократия в данной концепции, наверное, сродни любвикак житейской реальности: любовь как бы сразу задает символическое пространство для примирения влюбленных, однако и сама любовь обретается как такая через акты перманентного возобновления-преодоления конфронтации и вражды. Любви нет, когда из нее не исходят, но ее и не будет, если из нее не исходить. Получается, что мы принимаем лишь ту демократию, которая генерируется страстью, не доходящей до ненависти.

Эта интересная метафизика страсти на самом деле довольно просто поддается «разметафизированию» через представление о ее конкретном воплощении посредством «приверженности совокупности правил и практик, которые требуют особой языковой игры, языка модерного демократического гражданства» (свобода и равенство). [4] Речь идет не о политическом проекте как таковом, а о пределах критического отношения к политической идентичности сторонников радикальной плюралистической демократии: данная идентичность, обременяя акторов необходимостью подчинения определенным авторитетным правилам поведения (принцип артикуляции), конституирует тем самым условия (не инструменты), которые индивиды должны соблюдать при выборе и достижении своих личных целей и тем самым обретает абсолютный онтологический статус универсального горизонта.

Не-бесхитростная целесообразность

Муфф и Лакло всегда сразу оговариваются, что их универсальность всегда идет в имманентной связке с партикулярным, однако из их концепции достаточно очевидно следует, что процесс идентификации относится только к партикулярному и никогда к — универсальному, которое всегда-уже-идентичность. Непонятно, правда, следующее: следование политическим принципам модерной плюралистической демократии называется принципом артикуляции или «открытым горизонтом», но не определенным принципом. Ясно, что универсальное не имеет определенного тела и что именно это тело смещается в партикулярное, перманентно претерпевая идентификацию. Однако, даже с элиминацией тела из универсального, мы тем не менее остаемся с универсальным, которое не менее погружено в трансцендентное, нежели его критикуемые предшественники — Европа, народ, партия.

Как представляется, данная апория непреодолима: партикуляризм не может стать принципом обоснования в виду наличия множества идентичностей, некоторые из которых посягают на сами принципы модерной гражданственности [5], а значит, перед нами по прежнему стоит дилемма: как «разграничить различия, которые существуют, но не должны существовать, и различия, которые не существуют, но должны существовать» [6]? Выход, на деле далеко не бесхитростный, опять же — в практической целесообразности: партикулярности опознаются лишь как лежащие в горизонте универсальности, погружаясь таким образом в дискурс самоотсеивания через самопознание в перспективе потенциальных претензий на временную власть.

Здесь обозначим три ключевых момента:

1. Понятием идентификации теоретики показывают, что они учитывают исторический опыт демократического прихода к власти тоталитарных и авторитарных сил.

2. Имманентное самообоснование партикулярностей посредством принципа артикуляции как минимум позволяет увидеть, что диалектические отношения универсального и партикулярного избегают головоломки курицы и яйца — универсальное (свобода и равенство) постулируется в начале битвы за власть и одновременно ее завершает. Партикулярное, таким образом, только личная цель и благо (человека или группы), которая имеет право на свою версию поведения и представления только по результатам борьбы, в которой оставляется место для любых других версий, оставляющих, в свою очередь, место для других любых версий и т. д. Данный круг перспективно мыслится завершенным по принципу самого универсального, которое не важно на каких моральных (религиозных) основаниях покоится, тем не менее, не поддается деконструкции относительно мотивов его «сотворения». Иными словами, мы вынуждены избегать суждения о справедливости «безысходной наличности» свободы и равенства в качестве условий для воплощения любых наших интересов. Данный круг суждений претерпевает интересное когнитивное замыкание, которое Муфф и Лакло на деле хотят выдать за практическое применение принципов радикальной демократии. Речь идет о том, что сам вопрос о справедливости конституирован (даже если нами не опознан) модерным дискурсом гражданства, следовательно: любая критика его основы лишена собственной и потому безосновательна, пустотна, не-референтна, само-аннигилирующа, — поскольку таким вопросом признает правоту оппонента, а оппонент базируется на принципах модерного гражданства.

3. Это вопрос о предельном интересе, который якобы ставится авторами концепции во главу угла, но по сути элиминируется своего рода конструктивистским эссенциализмом (я бы так обозначил их позицию), от которого они, тем не менее, настоятельно отмежевываются.

Чистая трансценденция

Я хочу сказать, что вопрос о справедливости не вытекает, как показали рассуждения героя «Записок из подполья» (название одного из романов Достоевского) из некоего кодекса, по которому предписано наказание за реализацию наших интересов, ведь вопрошающая сторона руководствуется экзистенциально, то есть через некое внутреннее самопредписание. Иными словами, не просто волюнтаристски, по принципу краткосрочного хотения («свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить»), а по принципу идейности, которая может находить себе источник в болезни воли (убежденность нациста, террориста, Родиона Раскольникова).

Вполне возможно, что если бы Муфф и Лакло не закладывали в основание своей концепции помимо принципа артикуляции еще и такое мощное теоретическое подспорье как агонизм, то можно было бы — после кратких критических заметок — подвести их теорию под один старый, но непреложный во все времена довод о сущностной цели политики — не превратить землю в рай, но не допустить ей превратиться в ад. Тем не менее, авторы, политически экстраполируя результаты философской работы Делеза, открыли — а не закрыли, как им казалось, — трансцендентальную проблематику и показали еще раз, что социализация философии нисколько не сделала философию более имманентной в сравнении с ее старыми версиями, а скорее трансцендировала интерсубъективность. Так что, по существу, онтология универсального оказывается здесь ничем иным как всего лишь более радикализированным изданием до-постмодерной метафизики власти: «невозможность установления какой-либо связи конкретного и конечного выражения разнообразной субъективности с неким трансцендентальным центром позволяет нам сосредоточить внимание на многообразии как таковом» [7].

Итак, свобода и равенство есть не подлежащие суду базисные понятия актуального и, надо полагать, всемирного гражданства; они не подлежат суду, поскольку любой суд возможен только с позиций этих базисных понятий. Данный круг универсалистских полаганий размыкается всякий раз, как только мы выходим в очень конкретное поле партикуляристских практик. То, что последние могут и должны осуществляться в горизонте универсалистских полаганий, с одной стороны, подтверждает справедливость суда только с позиций свободы и равенства, но, с другой стороны, по-прежнему лишает надежды осуществить внятную рациональную деконструкцию этой ценностной системы координат. Во всяком случае, хотя и остается неясным, как Муфф и Лакло вписывают понятие партикулярного в разные конституционные государственные модели, но если бы такая артикуляция партикулярного (их принцип артикуляции) действительно эффективно заработала в долгосрочной политической перспективе, это могло бы стать гарантией как против того или иного вида издержек демократического рвения различных держав, так и против типических тоталитарных соблазнов.

В случае с данной концепцией агональной демократии, камнем преткновения (антагонизм) оказывается изначальное преимущество (агонизм) — страсть всегда может разорвать кокон имманентного (нормативность), а значит способна перевернуть любые основания (свобода и равенство) на противоположные, сделав уже их изначальной точкой отсчета, пока, наконец, кто-нибудь не заявит, что за основаниями не скрывается никакой мысли, только чистая трансценденция. И если мы признаем, что за свободой и равенством стоит чистая трансценденция, тогда опасность представляет именно страсть, потому что только она не принимает никаких обоснований, из чего следует: концепция модерной гражданственности по-прежнему испытывает трудности философского обоснования.

Примечания:

[1] Муфф Ш. Пространства публичной полемики, демократическая политика и динамика настроений: [Электрон. ресурс]. — Режим доступа: http://politzone.in.ua/index.php?id=220

[2] Laclau E. Universalism, Particularism and the Question of Identity // Rajchman, J. (ed.) The Identity in Question. New York: Routledge, 1995. P. 101.

[3] Муфф Ш. Пространства публичной полемики, демократическая политика и динамика настроений: [Электрон. ресурс]. — Режим доступа: http://politzone.in.ua/index.php?id=220

[4] Mouffe, C. ‘Democratic Politics and the Question of Identity’, in Rajchman, J. (ed.) The Identity in Question. New York: Routledge, 1995. P. 37.

[5] Laclau E. Universalism, Particularism and the Question of Identity // Rajchman, J. (ed.) The Identity in Question. New York: Routledge, 1995. P. 100.

[6] Mouffe, C. ‘Democratic Politics and the Question of Identity’, in Rajchman, J. (ed.) The Identity in Question. New York: Routledge, 1995. P. 39.

[7] Laclau E. Universalism, Particularism and the Question of Identity // Rajchman, J. (ed.) The Identity in Question. New York: Routledge, 1995. P. 93.