Сторонники европейской идентичности в Беларуси (как некий идеальный субъект) связывают свое воображаемое движение по линии истории со значимым Реальным референтом — современной Европой как нормативным горизонтом, максимальное приближение к которому должно обеспечить белорусам желаемое социально-политическое переустройство и одновременно гарантировать его успех. Авторитаризм воспринимается как основная помеха на пути к слиянию с европейской семьей народов (ЕС), и сопротивление ему мыслится как движение из будущего к настоящему, в противоположность, например, национальному проекту как движению к настоящему из прошлого. Далекая состоявшаяся Европа есть предмет желаний и причина сожаления о собственной неудавшейся судьбе. Носители европейской идентичности в Беларуси или ее, так сказать, промоутеры, думается, в наименьшей степени озабочены национальным возрождением как таковым, и в своем сознании они уже живут европейскими ценностями космополитизма, глобализма и постнационализма. Можно предположить, что европейски ориентированные белорусы не обеспокоены издержками, которые несет новый мировой порядок для национальной государственности и экономики, и это верно в той степени, в какой они вовлечены в борьбу с главной помехой — установившейся властью.

Странствия европейской идентичности (или представления о ней) в белорусском символическом пространстве ретроспективно определяются исторически сформированным представлением о ней самих европейцев и, в особенности, тем, что она обладает универсально значимым измерением. Ценности, составляющие европейскую идентичность, значимы для европейцев ровно в той степени, в какой они применимы к не-европейцам. Соответственно, носители этой идентичности в Беларуси находят себя в центре диалектического процесса перманентной коммодификации результатов политико-культурных трансформаций, которые претерпевают ценности, составляющие субстрат европейской идентичности. Рассмотрим поочередно эти ценности, которые З. Бауман со ссылкой на Тодорова обозначает как рациональность, справедливость и демократия [1] и попытаемся увидеть, как эти ценности преломляются в социальном поле белорусского европо-ориентированного действия либо представления о том, каким оно должно быть.

При этом стартовой площадкой анализа выступает не политика властей; в данном случае валидность исследования достигается обращением к процедуре верификации самого белорусского общества на наличие и качество в нем ценностей, которые идентифицируются как европейские. И это тем более верно, что авторитаризм всегда появляется с позволения самого общества — и с этой точки зрения, анализируем ли мы авторитаризм — мы всегда анализируем общество и наоборот.

Двойное дно белорусского «дискурса сомнения»

Рациональностьесть вера в то, что все — от привычек и традиций до государственных законов и гражданских институтов — должно пройти оправдание судом здравомыслия, должно быть принято посредством убеждения и обсуждения, а не посредством силы, через частый обмен аргументами и с позиций критики и самокритики; причем вне зависимости от того, как понимается рациональность тем или иным ее агентом, в ту или иную эпоху, в той или иной стране, — сама презумпция рациональности по отношению к любому мнению сохраняется, и только в результате такого удостоверения мнение может стать рациональным, а значит — всеобщим. И даже после этого любое мнение и решение, принятое на его основе, всегда находится в тени сомнений, неуверенности и недовольства относительно того, правильно ли поняты и применены предписания разума и если нет, то что нужно исправить, причем срочно. [2]

На первый взгляд может показаться, что белорусское общество обладает устойчивым иммунитетом против разного рода сомнений в разумности гражданских институтов, форм политического самоуправления и организации образовательных, медицинских, муниципальных, судебных и иных учреждений. Тем не менее, здесь следует выделить неявную амбивалентность: в анализе любого общественного либо психологического факта как проявления работы института или эпифеномена устоявшегося белорусского этоса всегда присутствует — как на уровне официального дискурса, так и на уровне частного мнения — сомнение в качестве проделанной работы, в моральной благонадежности исполнителей, неуверенность в правильной организации дел, подозрение начальства в двурушничестве, а любого работника — в показном рвении.

Заметим, что данный «дискурс сомнения» артикулирует недовольство лишь на уровне результата, то есть: система здравоохранения задумана хорошо, но наличные кадры «все портят». Наше образование самое лучшее и ценится в мире, хотя профессорско-преподавательский состав сплошь и рядом коррумпирован: стать преподавателем без личных связей, а студентом без взятки — невозможно. Нигде в мире государство так не заботится о селе, но при этом пьющие комбайнеры все время саботируют показатели по сбору урожая. И, конечно, если бы президент не вникал во все проблемы сам, то все бы развалилось. Заметим: ретроспективный анализ порога опасности никогда не опускается до критики оснований и остается на уровне индивидуальных свойств критикуемых субъектов. Соответственно минимизация издержек «плохой работы» может быть выполнена только лично, лично Президентом. Не столько власть придумала эту круговую логику решения проблем, сколько воспользовалось той возможностью, которую само общество дало этой власти.

Это двойное дно белорусского «дискурса сомнения», не доходящее до оснований, обнаруживает, тем не менее, модерные основания такого сомнения: Беларусь как Паноптикон, где надзор за индивидуумом осуществляет самым непосредственным образом власть. Личность подвергается муштре по идеологическим, моральным, производительным качествам; хорошие граждане и работники поощряются, плохим делается внушение, очень плохие либо изолируются, либо демонизируются, либо и то и другое в порядке очередности.

Тем не менее Беларусь не проходит полный круг модерна, замыкаясь на призрачном симулякре авторитаризма. Модерн исчерпывает себя в соответствии с логикой бесконечной, трансцендентальной, позитивно-утопичной критики, где сама власть и организация общества становятся проблематичными — классовое разделение, гендерные роли, национальное сознание, независимость государства, экономическая модель, пределы прав личности, уровень демократизации как свободы убеждения, веры, слова и действия. В результате промоутеры европейской идентичности видят проблему в половинчатой критике функционирования и организации институтов — власти, экономики и права. Задача состоит в том, чтобы разрушить старые конструктивистские практики функционирования институтов и восстановить подлинную стратегию модерного мышления: все видеть в перспективе задачи, а не данности, призвания, а не предопределения. Однако как раз это определяет мышление отечественных агентов европейской идентичности как мышление в краткосрочной перспективе. В порыве дойти в критике оснований до самого дна, они вряд ли отдают себе отчет в том, что контроль и порядок, с которым идентифицируется модерн, должен с необходимостью смениться неопределенностью/непредсказуемостью/нестабильностью, межстрановым и социальным неравенством. [3]

Интуитивно чувствуя это, многие белорусы предоставляют власти моральный и электоральный капитал для замораживания того относительно безопасного порядка вещей, который пусть и недостаточно эффективно, но работает. В этих обстоятельствах приверженцы европейской идентичности оказываются зажатыми с двух сторон: с одной — пеняющими на нестабильность, которую принесут либеральные реформы, соотечественниками, а с другой — критиками западных обществ изнутри самих этих обществ. И все же, понимая, что проиграть все равно придется, сторонники европейского вектора развития предлагают проиграть с наименьшими потерями. Это значит, что основания гражданских и политических институтов в Беларуси и экономическая модель развития износились и изжили себя настолько, что издержки либерализации в любом случае будут меньше, чем будущие издержки, которые несут с собой «белорусская экономическая модель» и политическое самовластие.

Демарш за границы прав гражданина: «батька» — «забота» — «наказание»

Справедливость, по Бауману, является судьей для других ценностей, уравновешивает и уточняет их, находясь на страже общего блага, фундируя любую солидарность и подталкивая человечество к единению в мире и дружбе. Это наиболее социализирующая из ценностей и, наверно, поэтому применительно к белорусскому обществу сразу же приходит на ум взятое из официального дискурса определение Беларуси как «социально ориентированного государства».

В Беларуси президент есть гарант социальной сплоченности, поскольку он гарантирует соблюдение всех прав белоруса в том, что касается обеспечения работой или пособием по безработице, медицинским обслуживанием, получением образования и вообще — он гарант безопасности, надежности, определенности/предсказуемости/стабильности и морального удовлетворения, которое непременно должен испытывать каждый, кто облагодетельствован судьбой жить в белорусском государстве. Идеологический трюк, совершаемый властью, обеспечивается обходным демаршем за границы очевидных прав гражданина: явным и само собой разумеющимся правам приписывается статус неявных, которые переносятся из области потенциального в границы актуального только личной инициативой и бескорыстной заинтересованностью президента. Данная логика базируется на динамике ретроспективной онтологии постмодерна, когда свойства бытия личности и государства вдруг замораживаются и переносятся в прошлое, которое должно совпасть с настоящим временем белорусской реальности.

Однако, авторитаризм никак не может быть самодостаточным игроком даже в собственной стране, поскольку логика его действий с этой страной по большому счету никак не связана. Солидарность общества основывается на этической составляющей правильно понимаемой справедливости, которая, однако, полностью ускользает от автономного использования в качестве понятия в границах самого общества. Газеты, теле- и радио эфир большую часть времени и сил посвящают обоснованию действия властей, главная забота которых состоит именно в справедливом распределении общественных благ, борьбе с саботажем и ленью любого работника (от директора до сторожа) и любым недоброжелательным государством, стремящимся разрушить или дискредитировать идиллию белорусского президента и народа. Приверженцы европейской идентичности берут на себя миссию показать настоящее положение дел и обнажить логику власти, предлагая противопоставить «белорусской реальности» только свободу риска и тут же попадают под обстрел уже описанной двойной критики — идеологической и клаустрафобной изнутри и лево-ориенрированной извне.

С другой стороны, идеологическая машина государства успешно использует как внешнюю, так и внутреннюю критику себя для рекрутирования врагов из недр самого общества, что является необходимым условием для поддержания собственной идентичности «батьки», важный компонент которой — «забота» — эффективно работает только при наличии его негативного второго — «наказания» провинившихся. В некотором смысле сам Лукашенко подвергает деструкции собственный дискурс «заботы» или справедливости, вскрывая «невозможность быть справедливым» вне критики своих критиков.

Это значит, механизмы контроля и дисциплины, релевантные модерному самосознанию, невозможно отстраивать внутри белорусской реальности в обход — пусть и неявных — допущений о существовании другого уровня реальности, которая может быть проинтерпретирована по-разному, но от этого не становится менее реальной. И все же, успех риторики справедливости не был бы возможен в Беларуси, если бы в общественном сознании не было в свою очередь интернализировано модерное представление о государстве благосостояния как естественном состоянии современного общества. Но опять же, успешное «освоение» этого представления со стороны власти стало возможным только потому, что государство благосостояния приходит в упадок в результате диалектики глобализма и разъединения этики и политики. И это открывает для носителей европейской идентичности в Беларуси перспективы для позитивной критики режима и движения навстречу космополитичному мировому сообществу.

В лаве белорусского авторитаризма

Демократия как ценность и политический порядок покоится на убеждении, что поиск блага для всех осуществляется всеми через дискуссии и споры, при этом, во-первых, понятие блага всегда подлежит переопределению, поскольку наше знание о нем может быть неполным или совершенно ошибочным; во-вторых, демократия предполагает общественную автономию, то есть видит общество как исходящее в своих действиях не из гетерономной ретроспективы, но из актуальной перспективы; в-третьих, первые два момента предопределяют вечное брожение «тоталитарных молекул», поскольку все цели и средства автономного общества подчинены воле составляющих его людей и значит само общество может однажды самоопределиться как тоталитарное и начать действовать как единый кулак на основе специфически понятого блага; это означает, в-четвертых, что подлинная демократия покоится на либеральной предпосылке автономии граждан, что предполагает: (1) демократические процедуры — «собрание и народ» — не заканчиваются «собранием», но растягиваются во времени и пространстве через публичную сферу, где (2) находит себя и реализует жажда свободы мнения, участия, слова (свобода совести),которая в свою очередь покоится на демократии «полиса». [4] Но поскольку эти два элемента — автономия гражданина (либерализм) и автономия общества (демократия) — взаимообусловлены и могут в краткосрочной перспективе совпасть в движении к тоталитаризму, то, в-пятых, демократия в долгосрочной перспективе не может быть выражена локально, но лишь в космополитической перспективе, где усилия всех стран координируются с учетом критики и самокритики.

Школу демократического «наукоучения» белорусский народ проходил еще в советское время. Коммунизм, в принципе, невозможен без демократической риторики, но практически реализуем только при отсутствии публичной сферы и гражданской автономии. Нынешняя Беларусь есть в некотором смысле реинкарнация СССР в несколько, правда, ином обличье, но с тем же нормативным основанием — автономной гетерономией. Упразднение старого политического (советского) режима происходит в результате открытых обсуждений в обществе, основанных на свободном высказывании, и проходит демократическую процедуру — референдум. Как итог, к власти приходит легитимно и открыто избранный президент, будущий диктатор, упраздняющий те самые базовые основания, которые позволили ему прийти к власти. Мимолетная вспышка демократии застыла в гетерономной лаве белорусского авторитаризма, где понятие блага определено надолго, причем определено за нас; где институты права, дипломатии, политики, образования, медицины и т. д. созданы «не нами», поэтому их нельзя ни разрушить, ни реформировать.

Однако, анти-демократическая неопределенность нынешней власти лишает ее стабильной эпистемологии, заставляя всякий раз действовать политически, то есть полагаясь на прагматику момента и с учетом результатов и последствий этого действия. Думается, никакая власть — ни монархическая, ни советская, ни западная демократия — не жила и не живет в состоянии такого идеологического вакуума и такой степени напряженности и готовности к мобилизации каждую минуту, как это происходит с белорусской властью. Монархия была откровенно гетерономным обществом и по сути легитимным (что не означает демократическим); советская власть была откровенно тоталитарным обществом с «вялой» легитимностью, то есть «обществом-в-остатке» (предполагающей элиминацию оппозиционно настроенных и вообще неблагонадежных для режима граждан), члены которого были идеологически накачаны и никогда не заглядывали за границы коммунистической эпистемологии. Западная демократия постулирует либерализм и демократию как свои базовые ценности, и тем лицам/группам/обществам, которые выпадают в своей критике власти за эти ценностные «ограничения», навешивается ярлык тоталитаризма, авторитаризма, коммунизма и прочее. Самым сложным обществом оказывается белорусское (наряду с подобными авторитарными демократиями), поскольку обладает потенциалом порочной двусмысленности, обусловленным, с одной стороны, демократической инъекцией, полученной в 1990-х, а, с другой стороны, «генетически» сгенерированным нерефлексивным подчинением государственной машине, полученным в наследство от советского периода — которые в равной мере подтачивают и подпитывают установившийся политический порядок.

Как ни странно, но эти два элемента, производящие политическую реальность, оба являются (а) местно усвоенными идеологическими продуктами европейского происхождения и (б) взаимообусловленными: только в связке со вторым компонентом образуется питательная среда для возникновения и функционирования авторитаризма как самого, пожалуй, парадоксального явления нынешней политической жизни. Авторитаризм — это перманентное несовпадение эпистемологии и практики, мотивов и действий, преступления и наказания (то есть законодательной и судебной власти) [5], и, наконец, либерализма и демократии.

К свободе без альтернатив?

Несовпадение пронизывает все общество, которое провозглашает ценности либерализма как свободы совестии демократии как автономии общества, но при этом втягивает эти ценности в замкнутый круг взаимного переменного поглощения, в результате которого ни одна ценность не может работать не вхолостую, поскольку ее функциональность обеспечивается только в связке со второй ценностью. Чтобы заявить свое мнение и «запустить» его в работающую публичную сферу, которая призвана скорректировать издержки массовой демократии и обусловить адекватный — как институту личной свободы, так и институту всеобщности/народности — результат, необходимо преодолеть «помехи» общественной автономии, поскольку общество в целом «решило», что негативная критика в адрес существующего порядка вещей и в адрес проводимой политики — заранее деструктивна, а потому излишня. В иных случаях может иметь место апелляция к единичному голосу (пенсионера, ветерана, комбайнера — маргинализированных слоев населения, слова которых выдергиваются из контекста их речи, либо заранее эта речь для них готовится), когда узор белорусского общества не совпадает с геометрически выверенным рисунком снежинки из учебника по идеологии. Таким образом, именно публичная сфера и свобода совести, образующие стержень либерализма, постепенно элиминируются из этоса общественной жизни, как бы приносятся в жертву демократии, которая в виду этого и приобретает характер автономной гетерономии. То есть, белорусская реальность действительно свободно (даже если и пассивно, потому что пассивность — это тоже проявление свободы) кристаллизуется в «парадоксальную единицу» — в автономное общество, где альтернатив не существует; в демократию с забегом в квази-монархическое прошлое, которого нет.

Задача сторонников или промоутеров европейской идентичности в таком случае состоит в том, чтобы разбудить «вирус европейскости», отвечающий за понятие индивидуальной свободы — в белорусском теле, донести идею того, что критика властей — это нормальная ситуация, и наоборот, что отсутствие этоса критичности — это знамение отсутствия самокритики со стороны самого общества. Это признак самодовольства общества, нежелания увидеть патогенные процессы внутри себя. Как итог: власть ущемляет свободы в обществе ровно в той мере, в какой это позволяет само общество, то есть конкретно сами люди, каждый человек в отдельности.

[1] Бауман З. Европейский путь к мировому порядку // Свободная мысль — XXI. — 2004. М. — № 9, с. 37.

[2] Там же.

[3] Бауман З. Индивидуализированное общество. М., Логос: 2002, гл. 6, с. 2.

[4] Бауман З. Европейский путь к мировому порядку // Свободная мысль — XXI. — 2004. М. — № 9, с. 38.

[5] В качестве примера можно привести повторяющиеся судебные процессы против «революционеров», которых порождают каждые следующие президентские выборы, а также беспрецедентное давление на адвокатов, как недвусмысленный сигнал о том, что с резонансными делами лучше не связываться.