Андрей Лаврухин (модератор): День добрый, коллеги, позвольте представить вам участников сегодняшнего круглого стола: Илья Николаевич Инишев, доцент НИУ ВШЭ (Москва), Владимир Владимирович Мацкевич, основатель и руководитель Агенства гуманитарных технологий, глава Рады Международного консорциума «ЕвроБеларусь», основатель программы создания современного университета в Беларуси «Летучий университет» (Минск) и Павел Всеволодович Терешкович, профессор, член Общественного Болонского комитета (Минск).

Сперва два слова о теме нашего разговора. В подавляющем большинстве аналитических обзоров, проектов и пр. рассматривается имеющийся в Беларуси status quo, а будущее видится преимущественно в иронически-негативном ключе (разного рода антиутопии, продолжающие логику настоящего положения дел в ухудшенном варианте). Между тем, для реформ и развития общества важно иметь не только трезвый взгляд на актуальное положение дел, но и позитивный образ будущего, привлекательный нормативный идеал, который окрыляет граждан (как внутри РБ, так и за её пределами) и задаёт ориентир для движения в другое будущее. Уважаемые коллеги, каким Вам видится этот образ другого, позитивного будущего (как для граждан внутри страны, так и за её пределами)?

Илья Инишев.Мне представляется привлекательной — и, что немаловажно, по-прежнему возможной — Беларусь, население которой было бы носителем гражданской идентичности, подразумевающей инклюзивность, ориентацию на индивида, определяющего себя перформативно, посредством практического конструирования определенного стиля жизни («structures of feeling»), а не через заданные категории, такие, как «нация», «этнос», «отечество» и т. д.

В стратегическом плане, Беларусь должна быть страной, экономически, инфраструктурно и политически ассоциированная с ЕС, поддерживающая тесные политические и экономические связи со странами Балтии. Важный элемент — рациональная и либеральная миграционная политика, сориентированная на аккумуляцию и развитие человеческого капитала, на формирование многонационального/поликультурного общества.

В плане внутренней политики Беларусь должна представлять собой децентрализованное государство (парламентскую республику) с сильными муниципалитетами, независимыми судами, образующими в совокупности систему институциональных препятствий для узурпации власти. Другая ключевая черта ­– свободная (т.е., прежде всего, публичная) культурная и политическая конкуренция. Национальное самоопределение в такой Беларуси осуществляется лишь на основе гражданского консенсуса и приоритета гражданских прав и свобод. Политические трансформации в стране параллельны культурной модернизации, но ни в коем случае не отделены от нее (т.е. желаемая трансформация — не прерогатива экспертов-технократов, и она не ограничивается лишь институциональными преобразованиями). Необходимо также обеспечить возможность для культурного самоопределения (разнообразия) регионов при космополитизме столицы и региональных (областных) центров. Из ориентации на принцип инклюзивности и гражданскую идентичность проистекает, как мне кажется, необходимость признания за русским языком статуса государственного языка. При этом белорусскому языку может быть придан особый статус, или, например, русский и белорусский языки — как в сегодняшней Беларуси — имеют статус государственных языков, однако документооборот и повседневная коммуникация в публичных институциях «по умолчанию» на русском). Необходимо также обеспечить государственную поддержку иным языковым сообществам. И, конечно же, Беларусь должна иметь диверсифицированную экономику с приоритетом IT, туризма/индустрии развлечений, культуры [экономика переживаний]), образовательных и медицинских услуг.

Павел Терешкович.Илья Николаевич, я вижу в Вашем предложении очевидное противоречие: государственный язык — это необходимый атрибут национального государства, тех заданных категорий (нация, этнос и т. д.), которым, на Ваш взгляд, не место в идеальной Беларуси. Если же ориентироваться на свободное самоопределение личности и космополитизм, то логичнее вообще отказаться от государственности какого-либо языка и, тем более, русского.

И.И.Павел Всеволодович, я предлагаю рассматривать Беларусь как многонациональное государство (пусть даже эта многонациональность скорее потенциальна, чем актуальна). Соответственно, «нация» понимается на основе идеи единого гражданства и той системы отношений, которую оно подразумевает. То есть «нация» в моём понимании — это не субстанциальная (этническая) характеристика, а реляционная (культурная). Язык в этом случае — лишь универсальный коммуникативный медиум, наилучшим образом обеспечивающий возможность совместной жизни. Иными словами, он также не имеет неотъемлемой (национальной) субстанциальности, а вполне поддается (ре)апроприации в других культурных контекстах.

П.Т.Понятно, но я все-таки считаю, что к Беларуси скорее применимо понятие поликультурное, чем многонациональное государство. Но это отдельная тема. Я же хочу предложить скорее сценарий, который при всей апокалипсичности, на мой взгляд, представляется оптимальным. Отправная точка — констелляция геополитических и экономических детерминант существования Беларуси, а именно: в пост-углеводородную эпоху Россия утрачивает возможность и интерес к сохранению контроля над Беларусью; после этого Беларусь перестает быть интересной и условному Западу (в лице ЕС), что перечеркивает перспективы евроинтеграции; происходит де-индустриализация страны, крах агропрома, не востребованы минеральные ресурсы, логистические и транзитные услуги и пр.; вследствие демографической стагнации и деградации Беларусь уже не представляет интереса для ТНК ни как рынок рабочей силы, ни как рынок сбыта. Иными словами, Беларусь оказывается не нужна никому, кроме самих беларусов. И это замечательно. Есть шанс реализовать мечту Леви-Стросса — произвести редукцию культуры к природе. Наш путь — это высокотехнологичное натуральное хозяйство. Низкая плотность населения позволяет перейти к пост-урбанистичным моделям расселения (сейчас на каждого жителя приходится 2 гектара земли или 200 соток!). В результате может быть создана новая структура занятости: наиболее продвинутые индивидуумы поставляют некий контент на глобальный рынок, остальные занимаются обслуживанием их и друг друга в режиме не полной занятости. Учитель, священник, психолог, строитель, врач становятся наиболее востребованными профессиями.

Города теряют свое население — кому хочется обитать в этой уродской среде, где, к тому же нет работы, когда можно жить на природе на расстоянии сотен метров от ближайшего соседа (типа экопоселений в Латвии)? Роботизированное производство продуктов в каждой семье, наличие обрабатывающих комплексов с 3D принтерами в сочетании с пост-консьюмеристскими практиками формирует новый, рациональный тип потребления. Центр принятия политических решений смещается из столицы в самоуправляющиеся общины (по образу американских Community). На смену технократическим элитам приходит гуманитарная меритократия, что влечет за собой отказ от коммунистическо-милитаристкой идеологии. Востребованными становятся экологически ориентированное нео-язычество, традиционное мифологическое наследие, престижным становится владение беларуским языком, воспроизводятся локальные и иноэтничные культуры. В регенерированной природной среде вырастает новое, физически здоровое поколение беларусов, готовое к скучной, но счастливой жизни. Не знаю, кто захочет жить в этой экоутопии, но я, лично, созрел.

А.Л.Илья у меня к тебе вопрос относительно безусловной ценности русского языка — как ты мог бы аргументировать этот тезис и почему он так важен?

И.И.Начну с того, что я такого тезиса все же не формулировал. Единственная ценность любого языка — в его функциональности: работает он в качестве прозрачного универсального коммуникативного медиума, или нет. Под прозрачностью подразумевается неосознаваемость языка в качестве такого медиума в момент его «использования». В этом отношении — в плане его «инерционности» — язык ближе к природным феноменам, чем к культурным. Так сложилось, в Беларуси на сегодня только один язык подпадает под эти критерии: русский. Я предлагаю относиться к этому обстоятельству как к factum brutum, то есть нейтрально. На мой взгляд, такое отношение, как минимум, рационально и к тому же очень сильно сокращает «трансформационные» издержки.

Разумно воспользоваться сложившейся коммуникативной средой для инициации важных социальных и культурных трансформаций, вместо того, чтобы расходовать и без того весьма ограниченные человеческие ресурсы на бессмысленную и безнадежную борьбу с хорошо работающим механизмом. На мой взгляд, в первую очередь, необходимо сформировать институциональные условия для сосуществования, сотрудничества и конкуренции имеющихся в стране на сегодня культурных проектов. И для этого следует воспользоваться той языковой средой, которая на сегодня наилучшим образом выполняет функцию посредника во всебеларусских делах.

Как работающий язык, русский в Беларуси, как мне кажется, «не маркирован» (в семиотическом смысле этого слова). Он вполне себе выполняет функцию генерирования и диссеминации любых содержаний и эмоциональных реакций, в том числе «антирусских». То есть он «работает» так, как только и должен работать язык. Белорусский же — опять же на сегодня — сильно маркирован, и в этом отношении зачастую выполняет функцию установления различий, а не столь актуального на сегодня устранения их.

Другими словами, курс на обретение белорусским того статуса, каким на сегодня пользуется русский, непомерно дорог. Собственно, функциональное отношение к русскому языку для меня — основной маркер того, удалось отодвинуть РФ на периферию культурного воображения белорусов (резидентов РБ), или нет. Коллеги, наверное, скажут, что это тоже давно свершившийся факт.

А.Л.Павел Всеволодович, с одной стороны, Вы говорите, что идеальным вариантом была бы квази-романтическая хуторская анархия с аграрным типом самоорганизации (если я Вас правильно понял, и это не шутка). С другой стороны, Вы настаиваете на сохранении национального государства с достаточно устойчивой языковой и пр. идентичностью, но ведь одно противоречит другому: хуторская анархия по определению предполагает отсутствие государства или такое его ослабление, где все макроидентификационные коды не работают.

П.Т.Маргарет Мид в свое время предлагала использовать детские фантазии для конструирования образа светлого будущего. Так что, Андрей Владимирович, моя идея хутризации Беларуси — это не шутка, это мечта детства и юности. Если серьезно, то ничего экстраординарного в возврате к социальным моделям прошлого нет. Современный тип семьи, например, чрезвычайно похож на тот, который существовал до неолита, о чем, впрочем, большая часть человечества сегодня не догадывается. Высокотехнологичные хуторские хозяйства it-ишников, банкиров и т. д. видел своими глазами на севере Массачусетса и в Южном Тироле. Речь идет именно о хуторах, а не о пригородах городских агломераций. В Японии численность сельского населения многократно превышает число занятых в сельском хозяйстве. «Удаленная работа» в всем мире становится все более популярной — издержки во всех отношения тут меньше.

Что же касается анархии, то лично я, совсем не против: убежден, что власть государства — это наиболее омерзительное изобретение человечества за последние 5 тысяч лет. Но в моем проекте речь идет не об анархии, а о местном самоуправлении — универсальном компоненте любого стандартного современного государства и никаких противоречий здесь нет.

Владимир Мацкевич.Я не знаю про «подавляющее большинство», но в круге моего чтения как раз довольно много материалов с обсуждением будущего, проектов, прожектов и утопий. Антиутопии, правда, тоже попадаются. Может быть потому, что я сам инициировал волну таких обсуждений. Три года назад в Летучем университете началась серия конференций с линией «Начало-Настоящее-Будущее», сезон публичных лекций был посвящен этой теме, на сайте EuroBelarus открыт спецпроект со статьями беларусских интеллектуалов о будущем. Среди авторов и участников обсуждений есть представители НАН РБ, БГУ, ЕГУ, Варшавского университета и других центров мысли. Разумеется, массовая мода несколько запаздывает, поэтому в том круге чтения, который распространён в СМИ и Интернете, эта тенденция ещё не очень заметна. Что касается официальной науки, то она запаздывает даже по сравнению с публицистикой. Не стану пересказывать всё то, что можно обнаружить в этих обсуждениях, обозначу только несколько моментов.

Во-первых, возможное будущее для Беларуси чаще всего рассматривается не через отталкивание от статус-кво, но как разворачивание имеющихся в зачаточном состоянии тенденций, к которым привлечено внимание авторов, то есть, как альтернатива настоящему.

Во-вторых, будущее в глобализированном мире в большей степени индивидуализировано, и в меньшей степени связывается с коллективной судьбой. Человек самоопределяется глобально, а сообщества, нации и государства — локально. Поэтому будущее Беларуси и беларусов всё чаще рассматриваются отдельно друг от друга, человек может пребывать в стране, а жить и действовать в открытом мире. В-третьих, все прожекты и утопии недавнего прошлого в той или иной степени сохраняют свою актуальность, но уже не имеют той предзаданности и однозначности, с которыми к ним относились в 1990-е годы, и даже позже. Это относится и к либерально-рыночным утопиям, и к националистическим во всех их вариантах, даже к социалистической утопии.

В-четвёртых, среди новых утопий можно выделить то, что условно можно назвать «программистско-оффшорным оазисом» или «раем для программистов» русскоязычного региона мира, в котором Беларусь, с одной стороны, наделяется лучшими чертами постсоветской культуры, с другой стороны, рассматривается как «как бы Европа». То есть по европейски комфортная страна с сохранившимися привычками и отношениями. Наконец, еще одной новинкой (правда, со своей предысторией) можно считать идею Межморья, восстановления конфедерации Польши, Литвы, Украины с особым положением, и даже лидерством Беларуси.

Что же касается моих собственных размышлений, то они сейчас связаны с теми вызовами, перед которыми в самое ближайшее время придется иметь дело «первому миру», в который должна стремиться Беларусь. Эти вызовы можно свести в три главные группы. Первая связана с климатом — всё что связано с «глобальным потеплением» и ускорением экологических изменений. Вторая — с демографией: «великое переселение народов», которого следует ожидать в ближайшие десятилетия в связи с демографическим давлением Юга, где родится два миллиарда новых жителей Земли, при отрицательном приросте населения Севера. Третья — с идеологией: мировоззренческие установки Европы и первого мира, обеспечивавшие прогресс и быструю динамику научно-технического и гуманитарного порядков будут подвергнуты испытанию различными вариантами фундаментализма, которые культивируют народы, откуда будут происходить все новые поколения жителей Земли. Все эти вызовы будут предъявлены миру в контексте и на фоне ускорения научно-технологических изменений, к которым мы не успеваем привыкать и адаптироваться.

А.Л.Коллеги, спасибо за интересные проекты и содержательные встречные соображения. Я бы предложил теперь конкретизировать их, исходя из более определённого контекста отношений с двумя наиболее важными соседями — ЕС и Россией. Судя по полемике Ильи Николаевича с Павлом Всеволодовичем, есть принципиально разное видение формата наиболее оптимальных отношений между РФ и РБ. Вот давайте и уточним, ответив на следующий вопрос: какими, на Ваш взгляд, должны быть отношения между Россией и Беларусью в этом возможном будущем?

И.И.Прежде чем ответить на второй вопрос, одна небольшая ремарка к реакции коллег на первый вопрос. Мне показалось, что мои собеседники все же несколько отклонились от темы вопроса, сосредоточившись на идентификации внешних (по преимуществу геополитических, а также глобальных) условий, в которых Беларусь оказалась или окажется в обозримом будущем и которые коренным образом (по)влияют на ее трансформацию как государства (тема вне всяких сомнений важная). Такой сдвиг, помимо прочего, имплицирует позицию «внешнего» эксперта-наблюдателя. «Позитивный» же образ Беларуси предполагает, с моей точки зрения, несколько иную перспективу: перспективу индивида, «ставящего на кон» весь свой «жизненный мир».

Что касается второго вопроса, вероятно, многое обусловлено тем, в каком состоянии будет Россия к тому моменту, когда для «будущей Беларуси» возникнет необходимость ясного определения своего отношения к ней. Я согласен с Павлом Всеволодовичем, что экономическое и политическое ослабление России (происходящее уже в настоящее время) увеличивает шансы Беларуси на освобождение как от внешних, так и от внутренних факторов, препятствующих ее развитию. Но на мой взгляд, этого недостаточно. Асинхронность политико-экономической и социально-культурной модернизации с высокой вероятностью вернет страну — mutatis mutandis — на прежний круг. В этой связи я бы предложил следующую стратегию построения отношений с Россией, учитывая наметившиеся тенденции ее развития в обозримом будущем (это лишь несколько пунктов, к тому же недостаточно продуманных). Прежде всего, это выработка беларусской версии русскоязычной (не российской) культуры и, соответственно, «отцепление» русскоязычного от российского и русского. Речь идёт о «творческой» апроприации культурных новаций, произведенных в русскоязычной среде. Крайне важна либерализация и плюрализация культурной сферы, стремление к культурной автономии без культурного изоляционизма, создание среды для конкурентного развития разнообразных культурных проектов. Это могло бы привести к продуктивному размыванию контуров давно сформировавшихся «зон консенсуса», устранению ситуации наличия четко очерченных лагерей (инклюзивная политика, политика диалога) и готовности нынешних лидеров общественного мнения покинуть центральные позиции в публичном пространстве. В результате может произойти оттеснение вопроса об отношении к России на периферию беларусского публичного и приватного воображаемого.

В.М.Я полностью согласен с тезисами Ильи, но у меня одна ремарка. Илья говорит: «я бы предложил…». Но это уже не надо предлагать, это уже происходит. Это не про будущее, а про настоящее, в строгом смысле слова, даже про прошлое, или ставшее. Ну, а то, что мы запаздываем с рефлексией происходящего, тут уж приходится мириться. Всё большое видится на расстоянии. Настоящее имеет рефлексивную природу, чем выше уровень рефлексии, тем шире пространство настоящего.

П.Т.Я соглашусь и с Ильей, и с Владимиром, особенно в том плане, что «это не про будущее, а про настоящее». Единственное, я бы не сводил проблему исключительно к трансформации и креолизации «русскоязычного». Пост-колониальные сценарии, как правило, предполагают, восстановление коммуникативных функций языка титульной нации. В этом отношении, опыт Финляндии, потратившей на решение этой проблемы почти столетие, для нас крайне полезен. Я хотел бы подчеркнуть, что, в отличии от гэльского или ирландского, у беларуского языка больше шансов: русский в Беларуси сохраняется, скорее в силу привычки, он, в отличие от английского, сегодня уже не несет нового знания. Я добавлю еще, что я далек от мысли, что «заданные категории этнос, нация и т. д.» исчерпали себя, также как и «nation-state». По крайней мере, ни в Японии, ни в Финляндии (и этот список можно продолжать), одних из первых, создавших экономики знания, кризиса этих категорий не наблюдается.

Я бы еще добавил к перечню вызовов, обозначенных Владимиром, вызов обеспечения массовой занятости и критически бы отнесся к списку перспективных направлений экономики, сформулированных Ильей. Я не думаю, что сфера IT способна ответить на этот вызов, т. к. не только не предполагает массовой занятости, но и наоборот, ее сокращает. У меня весьма скептическое отношение к перспективам развития массового туризма: Беларусь не может предложить ни песчаные пляжи, ни горнолыжные трассы с устойчивой погодой. Лесов, озер и болот хватает и у наших соседей. Наше культурное наследие интересно, главным образом нам самим. Для примера, в Чехии — 2,5 тысячи замков. Угадайте с трех раз, куда предпочтет поехать турист из США или Японии, к чехам или в Мир с Несвижем. Я не менее скептически отношусь и к международным перспективам развития здравоохранения: без серьезных вложений в науку тут ничего сделать нельзя, у нас же куда больше вкладывали в агрогородки.

Единственно с чем согласен, — и это, пожалуй единственный выход в состоянии стремительных перемен и неопределенности — это вложения в образование: люди, получив адекватные знания сами определятся, как стратегию жизнеобеспечения выбрать. При этом, начальная и средняя школа (и это тоже опыт финнов) значит не меньше, если не больше, чем сфера образования высшего. А ее развитие было и остается задачей национального государства.