Прежние расклады на то и живут, чтобы умирать в срок. Империи зла шлют гуманитарку, славянские братья выставляют счета, идейные противники садятся рядом в телевизор, инкубаторы свободы «в изгнании» плодят конформистов и растратчиков, борьба превращается в фишку, дизайн — в национальную идею… Кажется, еще немного — и главнокомандующий примерит вышимайку да споет под баян нечто из «Ляписов». А пока — странная пара знаков перемены мест: концептуальный словенский бэнд Laibach не так давно отыграл в Северной Корее, а дедушки из Rolling Stones по весне окучили Остров Свободы. Что дальше? Лявон Вольский в кремлевском Дворце съездов? Tiger Lillies на съезде БРСМ? Вопрос о смысле контракта с властью особенно значим в беларуском контексте. И потому стоит отдельного разбора.
Раунд первый: капитаны сердец, вербовщики душ
Публичная политика и массовая культура появились практически синхронно: индустриальному обществу с его массами «одномерных» работников оказались равно необходимыми технологии идеологического программирования и механизмы управления коллективными вкусами и мнениями. Попс и политика были, в принципе, заняты общим делом: промышленным производством харизматиков и конструированием социальной мифологии. И те, и другие учили жить эмоциями и «голосовать сердцем». И те, и другие работали с «простецами». Оба народных проекта действуют на разных площадках — но способны периодически объединяться для усиления эффекта. И тогда Ельцин пляшет на сцене с попсовиком Осиным, разворачивается на марше британский поп-альянс под вывеской «Долой Мэгги Тэтчер!», бригада «Любэ» славит Путина, Вацлав Гавел братается с богемным Лу Ридом. Да, это все публичные жесты — но в разных условиях они имеют разный вес.
Как полноценный партнерский контракт такое возможно лишь при наличии двух относительно независимых конкурентных «фабрик звезд» — многопартийной политической сцены (делающей реальной борьбу за голоса) и культурного рынка (как фабрики звезд и глобального гипермаркета). В таком случае возникает временный союз двух ветвей поп-культуры (типа «Барак Обама + Брюс Спрингстин»), каждая из которых в своем обычном режиме вполне обходится без другой. Ситуативный общий сюжет, не предполагающий долгосрочных обязательств. Со стороны политических структур — разовое коммерческое предложение и симпатия к артисту, со стороны артистов — простой коммерческий заказ. Возможно, симпатия к платформе политика. Или иначе: личная инициатива плюс частная гражданская позиция. Нормальная такая рабочая ситуация. Без войны культур. Без жесткого распила на «своих» и «чужих». Просто встретились два харизматика. Две громких репутации. И на пару вышли под объективы. А ты, лузер, можешь и дальше играть свой гаражный пост-фолк для пары сонных обкурков.
Раунд второй: диверсии и интервенции
Сюжет радикально меняется в ситуации страны с авторитарно-бюрократическим типом власти. Здесь диктатуре политической соответствует диктатура культурная. Совместим ли с закрытым режимом артист из открытого мира? Как ни странно, да. Но лишь на условиях принимающей стороны.
Самый ранний пример подобного рода — Rolling Stones в варшавской Зале Конгресовой (1967). Тот нашумевший визит собрал публику по приглашениям, распространенным среди партийцев, рекордное количество милиции перед сценой, толпу фанатов перед Дворцом науки и техники (разогнанную дубинками и брандспойтами), жесткое ограничение контактов с местным населением («роллинги» бросали свои диски прохожим из окон авто), проблемы с аппаратурой (шнур от органа отказал на первой же песне) и самые смешные гонорары в истории группы (по некоторым данным, акурат покрыть счет в варшавском отеле).
Собравшись в 1985-м в красный Китай, поп-группа Wham! 18 месяцев вела переговоры и получила жесткие указания насчет желаемой тематики песен, поведения на сцене и характера сценических костюмов. Недавний северокорейский тур Laibach прошел по той же схеме: наполовину урезанный цензурой плэйлист (в итоге сошлись на самом пушистом — песнях из мюзикла «Звуки музыки», битловской «Acrossthe Universe» и корейской народной мелодии), идейно выдержанная публика, четкие временные рамки, минимум контактов и никакой отсебятины. Фото из поездки зафиксировали статичных музыкантов у микрофонов, столь же застывшую публику (белый верх, черный низ) — никаких танцев в партере! — и абсолютно пустые площади во время выхода группы в город.
Вопрос: зачем это нужно? Есть несколько аспектов возможного ответа. Первый, символический: культурная политика как продолжение дипломатии. Знаки открытости и готовности к диалогу. Так в СССР на волне очередной «разрядки» залетали Элтон Джон и Клифф Ричард, Scorpions встречались с Горбачевым, а господин Медведев до сих пор клянется в любви к Deep Purple. Второй, стратегический: любая тоталитарная идеология неспособна к развитию и апгрейду. Она неизбежно стареет и теряет молодежь. Блиц-инъекция модной чужой энергии — средство хоть на время сохранить лояльность новых людей. Третий, концептуальный: подписываясь на заведомо невыгодные условия, визитеры решали свои задачи. Юные «роллинги» выходили в короткий диверсионный рейд по недрам соцлагеря. Простаки Wham! по-туристски хотели сфоткаться на Великой китайской стене. А арт-провокаторы из Laibach просто расширили зону поражения, срежиссировав очную ставку двух тоталитарных проектов — собственного, эстетского и северокорейского, политического. Васек Трубачев в логове орков. И то правда: когда еще выпадет спеть по-корейски? Да так, чтобы в зале мундиров было больше, чем на сцене?
И, конечно же, все это чистая самореклама. Захват новых рынков. Сетевой маркетинг с необратимой возрастной девальвацией бунтарского шарма, политического романтизма и баррикадной лексики. Stones на Кубе прозвучали запиленным винилом с блошиного рынка — как привет бывших бунтарей бывшим революционерам.
От социальной озабоченности молодого Джаггера до демонстративной сдержанности нынешних Laibach дистанция в полвека — а кажется, что в сотни световых лет.
Раунд третий: партизан порционно
В спарринге власти и рока, таким образом, есть две сильных схемы: ситуативный альянс политики с культур-индустрией и концептуальная интервенция. Все прочее — прогибы разной степени позорности: Czerwone Gitary, сочиняющие гимн польского комсомола, венгерский Illes, отбивающийся от цензурного прессинга альбомом «Права человека», киношный Макаревич на подпевках у Ротару, хиппово-блюзовый Breakout, славящий Олимпиаду-80, «Крама» в телевизоре с красно-зеленым задником во весь экран… Такое кажется логичным, когда ты согласен, что: а) система всерьез и надолго и б) вне системы тебе жизни нет и не будет. И возникает сюжет долгого и мучительного торга с властью. Что автоматически делает артиста подчиненной и зависимой стороной.
А было ли у нас когда-то иначе? Здесь партнерство инертной власти и бойцов рок-н-ролла невозможно по определению (если только тебя не зовут Дядя Ваня). Здесь главный арт-проект — санслужбы и пожарная инспекция. Тут процветают культура борьбы и борьба за культуру. Тут еще долго любимым жанром останется геройская кричалка. А маркер мовы с успехом заменит все прочие достоинства. Или недостатки (в зависимости от точки зрения).
В отличие от англо-американских контркультурщиков, наши рокмэны никогда не диктовали повестки дня и никогда не были главными. Они всегда были частью чего-то большего, чем городской электрический фольклор: в мягкой версии — рядовыми державного марша, лояльной подтанцовкой, в более радикальной — национал-романтиками, гитарными партизанами и ментальными бомбистами. Но на сегодня оба эти проекта (державный и змагарскі) содержательно исчерпаны. Наш рок-н-ролл лишился внятной прописки. А сам писать сценарии пока не научен: прежде вполне хватало знаков солидарности и соучастия.
В результате имеем странный пейзаж с державой без национальной идеи, политиками без власти, дотационной культурой на бюджетном пайке, шоу-бизом на вынос и музнеформатом без алиби — уже нулевым как полит-ресурс, еще неочевидным как поп-концепт. Здесь любой путь пока выглядит проигрышным: смешно делать поп-продукт в стране без поп-рынка (если ты не транзитный Макс Корж). Нет смысла в лояльности несуществующей идеологии. И не менее странно играть в борьбу. Олдскульный стиль музыкальной конфронтации, сложившийся в эпоху уличных боев 1990-х, посреди нынешней стагнации звучит как сигналы из космоса. Партизан-рок без привязки на местности — просто упражнения в риторике. Декоративное дефиле татушек. Мастер-класс муай-тай для пуховичских домохозяек.
Мы живем в тени прежних мифов борьбы, которые значат все меньше. Кто искренне верит, что Вайтюшкевич — враг народа и опасный экстремист? Кто всерьез считает Михалка гигантом мысли и всебеларуским гуру? Кому мешает Вольский? Кого пугает национал-алко-панк «Дзецюков»? Срабатывает эхо боевых 1990-х плюс обычный чиновный ступор. Для нынешней пугливой и идейно невнятной власти неформат — не враг, а техническая проблема. Ровно как и власть для неформата. Но так ли они нужны друг другу?
Проблема культурной политики в том, что мы ее делегируем режиму. Сдаем инициативу. И автоматически попадаем сперва в просители, затем в аутсайдеры, а потом в партизаны.
Как быть? Не ждать амнистий от пустоты. Не спекулировать на бунте. Думать дальше. Делать постзмагарскі саунд посттоталитарной нации. Работать с неудобным контекстом с сильных позиций.
Партизан победит лишь тогда, когда перестанет быть партизаном.