Память отсекает главное, фиксируя сор. Факты превращаются в фактоиды, герои — в выцветшие постеры, прежние страсть и боль — в «суперзвук 70-х», типовую начинку радио пожилых полуночников. Помятый жизнью политик под виски слушает «Smoke On The Water», главный редактор грустит под Сержа Гейнсбура, сетевой обозреватель влюблен в старый польский постпанк — и никак не потому, что новых вибраций мало. Напротив, они в избытке. Но вот те, прежние, кажутся самыми правильными. Поскольку с ними мы делали свою жизнь. Или то, что таковой казалось. Недавнее прощание с Гленном Фреем — одним из авторов легендарной «Hotel California»– повод оценить наш общий плэйлист.
Давно замечено: на территории «Союза нерушимого» музыкальные преференции серьезно отличались от среднеевропейских. Здесь в суперзвезды выходили хрипатые простаки из Smokie, проходные Sweet и второй эшелон евродиско — дергунчики Boney M. Здесь слушали Black Sabbath вперемешку с ABBA — делая выбор далеко не всегда в пользу первых. Здесь любили сладкого пьерошку Элтона Джона и смеялись над гнусавым вокалом Боба Дилана. Брутального итальянца Челентано сделали всеобщим любимцем. И сформировали свой парад лоскутной народной любви, где первой шла, натурально, «Шизгара» (в миру — «Venus» от Shocking Blue). А где-то совсем рядом с ней — «Hotel California» от калифорнийских Eagles.
Беверли Хиллз Отель, изображение которого было использовано для графического оформления альбомаEagles «Hotel California»
Понять ее успех как будто легко. Роскошный медляк с драматичным вокалом, мутным текстом, сбоями ритма (рабочее название — «MexicanReggae») и взрывной гитарной дуэлью Джо Уолша и Дона Фелдера под занавес. Глобальный хит. Но за кордоном и у нас его слышали по-разному.
Там песенка звучала для всех уцелевших в рок-н-ролльном шторме. Орлы из Eagles сочинили свою историю ночного трипа с тревожным пунктом назначения, отпевая эпоху шестидесятых со всеми ее иллюзиями и надеждами. Тогда толпы волосатых братьев и сестриц со всего мира валили в Калифорнию — за солнцем, сексом и новым духовным опытом. Считалось, что так делается революция. Считалось, что она уже победила. А потом пришли похмельные семидесятые. И джинсовый народ вдруг проснулся в отеле «Калифорния». По разным версиям трактовки текста «Отеля» — на гламурном пати-пати, в психбольнице или в аду. Что, в принципе, одно и то же.
Наша «Калифорния» была сигналом с другой планеты. Поскольку в СССР лечиться от бунтарско-декадентской ностальгии было практически некому: «хипповало» (причем с изрядным запаздыванием) безусловное меньшинство. И случись в Союзе реальная революция — народ, увлеченно строивший Байкало-Амурскую магистраль, все равно бы ее не заметил. О чистоте помыслов трудящихся масс заботились цензоры и спецслужбы, перехватывавшие на границе посылки с винилом, глушившие чужое радио и сажавшее за подпольные концерты. Но с «Hotel California» идеологи явно прокололись: в широкие круги советских меломанов (ах, эти гибкие синие пластиночки из журнала «Кругозор» в киосках «Союзпечати»!) пошла сладкая отрава эмоционального диссидентства. Пластинки крутились нон-стоп, кассеты затирались до полного износа. Не знать «Калифорнии» было стыдно. Не любить — невозможно. Ее фантастический успех в стране упадочного брежневизма никак не ложился в шаблоны музыкальной моды.
В эффектной «орлиной» тоске мы искали не идейный посыл, а душевное убежище. Гитарный плач обозначал возможность иных маршрутов — и иного опыта. Он дарил поколению двадцатилетних эпохи позднего застоя право на печаль и отчаяние. Помогая понять, что если в ловушке нет выхода — можно хотя бы срежиссировать свой дэнс на этом танцполе. Что поражение тоже может быть красивым. И, наконец, что есть жизнь до и после лозунгов.
Ясное дело, тогда про это так не писали и не думали. Понимание пришло потом, в 90-х. Когда под туманные речи последнего из генсеков обрушилась империя. Когда БССР стала отдельной страной и открылись новые горизонты. А стройотрядовцы 80-х — примерные комсомольцы с широкими улыбками, опытом аппаратной работы и «Hotel California» в магнитоле — вышли в новые элиты, начали строить державу и выводить «своих» в президенты.
«Калифорния» стала нечаянным гимном новых прорабов, саундтреком стройки века — независимой Беларуси. И, наверное, впервые зазвучала позитивно — как непременный хит первых отечественных корпоративов и свежеиспеченных FM-станций.
Один из первых суперстаров новой беларуской литературы Андрей Хаданович тогда, в сезон надежд, выдал свою версию «Отеля» — с лирикой, нарезанной и склеенной из текстов отечественных классиков. Нация искала свою лоскутную идентичность. И забубенный калифорнийский мотив, прилетевший в души простецов напрямую с бобруйских и мозырских танцплощадок, был на тот момент внятным знаком времени. Позже «битлов» и «слэйдов». Раньше «Народного альбома».
Когда же все изменилось? Когда страна стала тормозить и прозападные политики из «молодых львов» один за другим повылетали с ведущих позиций. Пришел новый режим и стал лепить из державы гибрид агрогородка и Северо-Западного края. Главным национальным хитмейкером оказался «Славянский базар». Главными голосами — Киркоров и Бабкина. Лучшей площадкой — «Евровидение». Прочее ушло в креативную эмиграцию и заметки на полях.
В конце концов, мы дождались своих правильных смыслов. Догнали ностальгию по несбывшимся переменам. И уж теперь «Hotel California» точно про нас.
»…О, Беларусь, мая шыпшына! Such a lovely place, such a lovely place!»
Эй, там, в партере! Выше зажигалки!