Мировой порядок — или его отсутствие — это горячая тема в наши дни. Наша одержимость будущим глобальных структур и систем очевидна повсеместно — в новостях и на конференциях, в списках бестселлеров и даже в популярных телевизионных шоу.
Люди обеспокоены. Мир, похоже, переживает фундаментальные изменения: на мировой арене появляются новые акторы, неприкосновенным ранее нормам международного поведения открыто брошен вызов, а новая волна технологического прогресса разрушает целые отрасли и сферы экономики. В своем устремлении к устойчивости и предсказуемости — этом естественном импульсе во времена быстрых изменений — мы отчаянно ищем подсказку, каким образом мир и наши роли в нем, будут развиваться.
Это, конечно, важно — двигаться в направлении такого положения дел, которое мы определяем как лучшее, или, по крайней мере, допустимое; предсказуемость обеспечивает основу для анализа «затраты — выгоды» и стратегического мышления. Проблема возникает, когда наша тоска по определенности подавляет рациональное мышление, заставляя наши идеи и действия развиваться в непродуктивном или даже опасном направлении.
Нынешняя тенденция к розовым ретроспекциям — это частный пример. Столкнувшись с политической, экономической, геостратегической и социальной неопределенностью, политики все чаще поддаются очарованию ностальгии, обещая возврат к тому, что они изображают в качестве знакомых и исполненных правил практик прошлого.
В России президент Владимир Путин действует в соответствии с мировоззрением ХIХ века, когда великие державы безраздельно доминировали в своих сферах влияния. Как он заметил в октябре минувшего года на заседании Валдайского дискуссионного клуба, «медведь ни у кого разрешения спрашивать не будет. Он у нас в стране, вообще, считается хозяином тайги».
Исламское Государство пытается вернуться в еще более далекое прошлое. Его приверженцы придерживаются средневековой доктрины IX века — дабы оправдать свои усилия по восстановлению халифата, в котором «законность всех эмиратов, групп, государств и организаций становится нулевой», а казни и рабство являются обычным делом.
Запад тоже попал в ловушку ностальгии и цепляется за концепции конца XX века, трактующие о порядке, в котором он создает правила и может выбрать, следовать ли им. Свежим примером этой отжившей точки зрения являются неуклюжие (не говоря уже о том, что они провалились) попытки Америки остановить поддержку возглавляемого Китаем Азиатского банка инфраструктурных инвестиций после неоднократных отказов усилить голоса развивающихся стран в рамках Бреттон-Вудских институтов.
Ностальгия также стала основным фактором во внутренней политике многих стран. По всей Европе популистские партии — от правой Партия независимости Соединенного Королевства до левой Syriza в Греции — добиваются возвращения к якобы простым и более счастливым временам национального контроля и закрытых границ. В США известное положение юриспруденции защищает «первоначальное намерение» в создателей Конституции, в то время как республиканцы переходят к изоляционизму, а демократы денонсируют соглашения о свободной торговле.
Но ностальгия не предлагает решений –это только мечта о побеге. Оглядываясь назад, мы не становимся ближе к тому, чего мы хотим; напротив — это верный способ не решать проблем, и, соответственно, упустить возможности, которые открываются перед нами. Пытаться продвинуть свои интересы на основе правил прошлого все равно что пытаться решить новый кроссворд, используя вчерашние подсказки.
Давайте посмотрим правде в глаза: безмятежного мира, в который многие люди так стремятся вернуться — во времена до Европейского союза, до Организации Объединенных Наций или даже до государств-наций — никогда не существовало. Как отметил Марсель Пруст, воспоминание о прошлом — это не обязательно воспоминание о вещах, какими они были в действительности. Прошлое купируется и преобразуется для того, чтобы быть изображенным в качестве прекрасного в противовес смятению и страданиям сегодняшнего дня.
Иногда ностальгия содержит позитивные коннотации. Но само слово — сочетание греческих nostos(возвращения домой) и algos (боль) — было придумано для описания болезни. Возможно, было бы целесообразно вернуться к этому определению ностальгии, по крайней мере, в ее политической манифестации как к чему-то сродни болезни, — состоянию, которое искажает реальность и препятствует выработке эффективных решений для реальных проблем.
Мировоззрение, коренящееся в XIX веке — и тем более в IX веке — неадекватно сложности современного глобализированного мира. Таким же образом рост новых негосударственных субъектов и сил означает, что привилегия создания (и нарушения) правил больше не может быть ограничена небольшим Западным клубом. А интенсивность глобальной конкуренции означает, что европейские страны не могут рассчитывать на процветание независимо друг от друга.
Утопические идеи процветают в отсутствие жизнеспособной альтернативы. Поэтому период рефлексии о мировом порядке является очень важным. Но, вместо того, чтобы позволить себе быть захваченными регрессивной волной ностальгии, мы должны привлекать друг друга к конструктивному разговору о проблемах, с которыми мы в действительности сталкиваемся, и предлагать новые идеи для их решения.
Перевод:Наше мнение
Источник:Рroject-Syndicate