(Продолжение. Начало см.: »Кража как государственность»)
Арест 4 марта 2015 года губернатора Сахалина Александра Хорошавина — удачная отправная точка для разговора о том, чем аутентичная российская коррупция отличается от мировой, известной нам в теории и по пересказам. Дело Хорошавина сенсационно нетипично для России, и через его отличия проще показать, что с российской коррупцией не так.
В деле необыкновенно практически все.
По подозрению во взятке арестован именно глава региона, а не его заместитель или менее крупный чиновник, — собственно, это первый в России случай ареста действующего главы субъекта федерации. А ведь общественное мнение уже с середины 1990-х уверено, что в региональной коррупции одним из конечных бенефициаров является именно глава региона: даже если он не сам ее организует, то уж во всяком случае организаторы коррупционной схемы достойно делятся с ключевой властной фигурой, обладающей неограниченными возможностями вмешаться в ее работу, разрушить ее или подмять под себя.
(Здесь и далее мы говорим о коррупции именно как о цепи событий, существующей в воображении тех, кто о ней говорит и пишет, а не о том, что происходит в действительности. Этому есть по крайней мере одно простое объяснение, которое никак не связано с опасениями судебных исков, нежеланием обсуждать коррупцию в лицах и подобными материями. Коррупция так или иначе есть нарушение закона — и, поскольку в России явные симптомы сильной коррумпированности в широком смысле слова, который ниже будет уточняться в отношении каждого из секторов, усматриваются в работе судебной власти и правоохранительных органов, постольку говорить о доказанной коррупции невозможно даже в том случае, если налицо вступивший в силу приговор российского суда по вроде бы ясному как день делу и с публичными признаниями всех участников.)
Конкретное обвинение Хорошавину при этом почти не фигурирует ни в объяснениях следственных органов, ни в аналитических публикациях на эту тему. Зато, напротив, точно известна сумма инкриминируемой сахалинскому губернатору взятки — 5,6 млн USD. Это очень необычно: подавляющее большинство коррупционных историй, известных публике, всегда «завязаны» на конкретный конфликт, в ходе которого проигравший его коррупционер бывает разоблачен оппонентами. В коррупционных делах в России в первую очередь становится известен именно предмет спора, ситуация, ставшая роковой для участника коррупции. Именно поэтому сумма конкретной взятки второстепенна: ведь она почти всегда — эпизод во взаимодействии противников.
«Не только же деньги они там делят» — это почти всегда справедливое соображение.
Но что еще более необычно — Следственный комитет очень скоро заявил: Хорошавину будут предъявлять новые обвинения в конкретных взятках, никак не связанные с эпизодом, по которому он был арестован в марте 2015 года. Так в российской практике практически не бывает: обычная схема развития таких историй предполагает, что все дела в рамках одного конфликта взаимосвязаны, а следствие, которое по определению участник коррупционной игры, лишь случайно (в ходе других игр) может заинтересоваться другими эпизодами деятельности обвиняемого. Привычна для коррупции в России противоположная картина: проигравший противостояние коррупционер обречен на многолетнее вытаскивание на свет Божий всех эпизодов своей коррупционной деятельности именно в этом сюжете, но в принципе защищен от того, чтобы предметом антикоррупционного расследования были другие участки его работы.
Если есть противостояние, то должен быть противник — и в деле Хорошавина необычно то, что предполагаемый противник (противники) не назван уверенно уже в первые дни после ареста. Нельзя сказать, чтобы следственные органы никогда не могли играть этой роли, но это бывает нечасто, и такое исключение лишь подчеркивает правило: в России главную опасность для коррупции представляют конкурирующие коррупционеры. Следственный комитет, согласно народным убеждениям, может искать нарушителей закона в трех целях, ни одна из которой с принципами законности, в общем, не связана. Первая цель — поиск коррупционеров ради удовлетворения требований начальства о такой деятельности. Сами по себе нарушения закона коррупционерами правоохранительные органы не очень-то волнуют, по крайней мере, до тех пор, пока политическое руководство не объявит сезон охоты на коррупционеров. Вторая цель — самостоятельное участие в коррупции. Наконец, третья цель, считающаяся в деловой среде наиболее распространенной: следственные структуры преследуют коррупционеров по частным заказам — по существу это что-то вроде частной прокуратуры, следящей за соблюдением законности в случае, если найдется кто-то, кто заплатит за эту деятельности сверх тарифа (гостариф никогда не достаточен). Именно в силу этого дело Хорошавина уникально: отчего-то никто уверенно не говорит, кто его «заказал».
Причем почвы для предположений больше, чем нужно: в регионе есть интересы и «Роснефти», и «Газпрома», и иностранных нефтегазовых компаний, и энергетиков, и угольщиков, и рыболовов, и даже японского правительства.
Не то чтобы этих версий нет — почти нет как такового «корпоративного» обсуждения дела Хорошавина.
И самым яркий поворот в сюжете — сообщение Следственного комитета о «миллиарде Хорошавина»: объявлено, что при обыске в частном доме губернатора обнаружили наличными, в основном рублями, сумму, эквивалентную 1 млрд. руб., то есть порядка 17 млн USD. Само по себе такое количество наличных денег, несомненно, поражает воображение, но дело не в этом — аксиомой в обсуждении является тезис о «ненужности» для Александра Хорошавина такого количества наличности, об «иррациональности» коррупционера, движимого вместо обычных свойственных коррупционеру побуждений какой-то первобытной жадностью, склонностью к бессмысленному накоплению.
Отмечу, что ровно те же чувства публики вызывал год назад экс-президент Украины Виктор Янукович с его фантасмагорическими вложениями в резиденцию Межигорье и, что менее известно широкой аудитории, такой же неуемной страстью к наличным деньгам. Пресловутый «золотой батон», двухкилограммовое пресс-папье из золота, общественным мнением рассматривался как нечто патологическое — ну вот зачем может быть нужен человеку золотой батон? Ведь золото, из которого он сделан, вполне можно было бы обратить в деньги, а деньги инвестировать во что-то. Да и с наличными что у Януковича, что у Хорошавина — какие-то глупости: они что же, не знали, что деньги должны работать, что место им по крайней мере — на депозите до востребования, хотя бы в какой-то мере защищенном от инфляции. Деньги можно перевести в офшор, на номерной счет, в Панаму, черта с два потом найдешь, — а эти какие-то дураки, право слово.
Это рассуждение (вполне типичное) позволяет зафиксировать: образ коррупции в значительной части российского общества существует, он сформирован, исходя из него, можно оценить — соответствует ли предполагаемый коррупционер Хорошавин стандартам российской коррупции или же представляет собой какой-то особый случай. Причины, по которым сахалинский губернатор не вписывается в этот стандарт, я бы оставил за пределами обсуждения, по большей части это просто не имеет отношения к интересующей меня теме. Важно, что мы довольно легко можем описать по крайней мере один и достаточно стандартный вариант коррупции в России, исходя из того, на что непохож случай Хорошавина, — и этот вариант очень плохо вписывается в классические представления о коррупции.
В первую очередь, «мздоимство» и «лихоимство», традиционные подвиды коррупции в России с XIX века, — в нашем случае плохая дихотомия. Типовой российский коррупционер занят не поиском «мзды» (то есть частной платы за исполнение своих служебных обязанностей) или «лихвы» (оплаты незаконной деятельности чиновника в рамках его служебных обязанностей), а совершенно другой деятельностью. Как правило, он вообще не должен был бы с позиций здравого смысла этим заниматься. Традиционная русская и советская коррупция всегда предполагает наличие двух фигур — чиновника, берущего подношения, и внешнего по отношению к нему просителя, который ему несет. Отсюда, кстати, некоторые ученые выводят этимологию русского выражения «остаться с носом» — это ситуация непринятой взятки, отвергнутого «носа» и последствий отказа от «носа».
Дело Хорошавина как раз поражает современного русского своей несообразностью — ведь даже дети у нас в стране знают, что российскому коррупционеру не нужны никакие посторонние подносители.
Он, видите ли, и сам знает, где что взять.
Для дальнейших рассуждений это чрезвычайно принципиально. Российская коррупция — это, в восприятии общества (справедливом или нет — отдельный и сложный вопрос), то, что происходит вне общества, в существующем отдельно «государственном аппарате». Как правило, российский коррупционер не нуждается во взяткодателе как социальном партнере. Разумеется, стандартное взяточничество и сговор с целью нарушения закона ради частной выгоды в России существуют, как до сих пор существует и «вертикализированная» коррупция — т. е. вымогательство взяток, в рамках которого институционализирована передача «наверх» части заработанных денег. Однако это абсолютно не мэйнстрим в современной коррупционной среде — такие схемы архаичны, как правило, они уходят корнями в обстоятельства 90-х годов, а в ряде случаев (впрочем, уже исчезающе редко) — и в советскую коррупцию, устроенную, если судить по описаниям, именно так. Современная коррупция при этом довольно часто является принципиальным борцом с этими пережитками прошлого, и огромная часть успехов российской власти с 2001 года в области борьбы с коррупцией (а они, несомненно, есть) — это успех кампаний по подавлению «низовой» коррупции как таковой. При этом сами по себе архаичные (если не сказать «народные») формы коррупции почти не мешают современным коррупционным практикам. Борьбу с ними могут вести, как в случае с последними правительствами, из чисто идеалистических соображений — ради повышения эффективности госуправления, например, ради снятия административного и коррупционного давления на бизнес, для улучшения политического имиджа страны и ее элиты. Все это чистая правда: коррупционеры вполне могут бороться с определенным типом коррупции и даже побеждать ее. Рано или поздно дорожная полиция, возможно, просто перестанет брать взятки. Да даже уже и перестает. Упрощенно можно понимать дело Хорошавина как борьбу современной коррупции с коррупцией предыдущей генерации — устаревшей, проигрывающей неожиданную и неравную борьбу, где-то смешной, а где-то противной, но явно обреченной.
Вторая, нерассказанная половина этой правды в том, что сама по себе современная коррупция в России — более масштабное, более опасное для общества и намного более интересное для изучения явление. Собственно, из-за ее яркой специфики она с 2008-2009 годов достаточно легко продвигала в общество тезис о том, что относить ее к коррупции как таковой — несправедливо и нерационально. Современная российская коррупция видит себя в совсем другом качестве: сама для себя она — предпринимательство, бизнес.
И у нее для этого есть множество оснований, и лишь часть из них не соответствует действительности.
Источник:InLiberty