«Не надо гадить у соседа!» — гласит лозунг в руках у участника прошедшего Марша мира (по ссылке фотография Юрия Тимофеева, известного в сети как жж-юзер hegtor). И правда, у соседа гадить нехорошо. Однако же, лозунг, к сожалению, обращен к субъекту, который специально для этого предназначен и будет так делать до тех пор, пока ему что-нибудь (например, отрицательное отношение граждан к подобной практике) не помешает нехорошо себя вести. Ведь пакостить конкурентам — такая же естественная функция государства, как поддерживать (относительный) порядок внутри своих границ, отбирать у подданных деньги в виде налогов и забривать их в армию. Все остальное более или менее факультативно: государственная медицина, пенсии, дороги, школы, даже идеологическая машинка по промыванию мозгов — все это функции, без которых государство может существовать, и в определенные моменты истории где-нибудь да существовало.
Базовая структура элементарна: это то, что давно описано в экономике и социальных науках как модель стационарного бандита. Государство в своей базовой комплектации — это контроль над территорией, из которой выкачиваются ресурсы в виде людей и денег; вооруженные люди, необходимые для того чтобы воевать с соседями и держать в покорности собственное население; деньги (ну, и прочие материальные ресурсы), необходимые для того чтобы вооружать тех самых людей, дабы не утратить ни контроля над территорией, ни возможности извлекать из нее ресурсы.
А для чего все это? Для возможности потеснить конкурента, такое же государство, соседнего стационарного бандита, и стать сильнее.
Ослабить соседа — это то, чем занимались все государства еще с тех пор, когда каждое из них было, фактически, частным предприятием (ну, иногда кооперативом) по производству насилия с принуждением.
Получив в свое распоряжение относительно хорошую территорию и будучи ограничен во внешней экспансии наличием на своих границах таких же вооруженных хищников, стационарный бандит становится в определенной степени заинтересованным в развитии подконтрольной ему территории и зависимым от своей кормовой базы — живущих на ней мирных людей. Тут и начинается всяческая демократия, социальные функции и вообще «приручение» хищника. На практике все, конечно, намного сложнее: «ограничение стационарного бандита» (необходимость поддерживать и развивать свою кормовую базу) эффективно срабатывает лишь там, где труд населения, а не, скажем, природные ресурсы, является главным источником экономического благосостояния; где возможности внешней экспансии близки к исчерпанию; и — хотя об этом не очень пишут в рамках обсуждаемого подхода — где люди более способны к самоорганизации и диалогу между собой, умеют осознавать свои интересы и убедительно озвучивать свои потребности. Но даже самый примитивный стационарный бандит заинтересован поддерживать элементарный порядок в своем домене. Убивать и отнимать чужие деньги в любом государстве без санкции свыше строго запрещено: правительство, как все знают, не терпит конкуренции.
Наблюдаемый факт — где есть государство, там частное насилие ограничено, — заставляет многих думать, что первичное назначение государства и главное оправдание его существования — производство порядка. В определенной степени это правда: там, где на улицах есть полиция, «частные» люди убивают друг друга реже. Для того чтобы и сама полиция при этом реже убивала «частных» людей, чем делали бы это они сами без присмотра, приходится, правда, придумывать всяческие надстройки. В современном демократическом обществе это, скажем, независимый суд и другие институты общественного контроля, но это далеко не единственный вариант (есть, например, мнение, что в позднем СССР, когда произвол силовиков был более-менее ограничен, с этой задачей справлялась система партийного контроля, относительно открытая для обращений граждан, с одной стороны, и независимая от силовых ведомств, с другой, — а вообще устройство сдержек и противовесов, виды разделения властей в разных обществах, это тема отдельной колонки).
Вообще, чем в большей степени само по себе государство расколото на противоборствующие корпорации и «элиты», чем в меньшей степени оно напоминает свой исторический образец: единую военно-управленческую организацию, являющуюся фактически частным предприятием в собственности одного конкретного стационарного бандита, претендующего на владение территорией, — тем в большей степени людям, населяющим подконтрольную территорию, удается эту машинку хотя бы относительно «приручить», заставить учитывать, если не обслуживать, свои интересы. Кстати, в этом смысле нелюбезное либералу разрастание государств, подгребавших под себя все новые и новые функции, сослужило «частным» людям полезную службу: больше несовместимых функций, больше ведомств и корпораций, больше конкуренции между «элитами» (частями государства, контролирующими разные виды ресурсов) и больше возможностей приручить.
А вот построение единой управленческой «вертикали», наоборот, само по себе превращает государство в гораздо более опасного хищника, чем раньше.
Однако, приходится признать, что, хотя в определенных условиях государства и срываются с цепи, начиная убивать своих подданных в таких количествах, которых никакая анархия обеспечить не может, в общем случае срыв в «безгосударственный хаос» в современном мире обозначает резкий рост насилия и падение уровня жизни — что в пресловутом Сомали, любимом примере всех государственников, что сейчас на территории, которая, по общепринятому выражению, «контролируется пророссийскими сепаратистами» при поддержке российских военнослужащих, массово «заблуждающих» на территорию соседнего государства вместе с оружием, артиллерией и бронетехникой.
Вообще-то, заметим в сторону, в этой политкорректной формуле, употребляемой практически всеми, кто хочет, с одной стороны, отстроиться от оскорблений типа «ватники» и «колорады», а с другой — не скатиться к пропагандистским лозунгам российского ТВ, вранье — буквально каждая буква: ну какие они пророссийские и какие сепаратисты? Было бы правильнее именовать этих храбрых повстанцев просоветскими ирредентами — редкость, конечно, наблюдать движение за присоединение к давно уже несуществующему государственному образованию, но что поделаешь, если у людей такое в голове? Но главное вранье в слове «контролируют». Контролировали бы — не было бы на занятой ополченцами территории насилия и беспредела, а было бы… ну, собственно, и было бы государство. Может, непризнанное, но способное худо-бедно выполнять свою главную функцию: облекать насилие на подконтрольной территории в формализованные рамки, вытесняя его с улиц.
Однако же, когда мы говорим, что государство поддерживает порядок, уменьшая общее количество насилия, мы забываем добавить — «внутри собственных границ». За пределы своей территории оно это насилие при малейшей возможности щедро экспортирует, как делает сейчас Россия в Украине. Для уверенного контроля над своей территорией стационарному бандиту нужно, чтобы сосед был слаб, по крайней мере не сильнее его самого; для экспансии — тем более. Эта замечательная конструкция — когда каждый владетельный государь поддерживает какой-никакой порядок на своей территории, одновременно при малейшей возможности спонсируя разлад и нестроение у соседа (и без этого разлада и нестроения ему трудно было бы держаться за свой кусок), — мало кого смущала в традиционном обществе, где не то что житель соседнего королевства, но и чужак из другой деревни воспринимается как почти и не человек — какая разница, воюют у него на голове подкормленные твоими правителями мятежные бароны, или вокруг него мир и благоденствие.
В эпоху модерна постепенно отмобилизовавшие (то есть подгребшие под себя) все возможные ресурсы подконтрольных им обществ государства доигрались, устроив две мировых бойни.
Особенность обеих мировых войн XX века в первую очередь в том, что орудием войны, средством в ней оказывались практически уже не армии, а общества в целом: все люди, все экономические ресурсы и вся территория воюющего государства. В эпоху глобализации же понятия «мы» и «не мы» оказываются настолько размыты, что к стационарному бандиту возникают вопросы в первую очередь у собственных граждан. И в силу возросшей мобильности: у кого в России нету знакомых, бывавших в Крыму или на востоке Украины, хорошо знающих те места?
Мне, скажем, мысль, что война может прийти и в Одессу тоже, пускает реальные такие мурашки по коже — мне не все равно, что будет с тамошними друзьями, с улицами, по которым я ходила. И в силу того, что новые медиа «достреливают» до каждого: у кого в социальных сетях не мелькают сообщения тамошних уроженцев, родственников участников событий и просто живых людей, у которых на голове выясняют сейчас отношения с Киевом так называемые повстанцы? И в силу того, что современные «воображаемые сообщества» строятся далеко не по одному только территориальному принципу: у меня нет друзей в Луганске, но есть коллеги, чья судьба волнует меня сильнее, чем судьба незнакомого соседа по лестничной площадке. И в силу экономической взаимозависимости живущих в разных странах людей.
И просто в силу возросших гуманитарных стандартов: этический прогресс не сказка, а любители поворчать насчет современного «разложения нравов» приглашаются перечитать описание средневековой публичной казни из «Рождения тюрьмы» Фуко, или, скажем, повествование о повседневных деревенских нравах в России второй половины XIX века в «Письмах из деревни» Энгельгардта. В обществе, где в баланс потерь и приобретений принято включать беды и страдания не только ближнего, но и относительно далеких соседей, государство, продолжающее действовать в логике стационарного бандита, обходится людям слишком дорого, даже в арифметике, включающей себя лишь баланс производимого им и подавляемого им же насилия. Ведь производителем порядка его получается считать лишь до тех пор, пока удается выкидывать из баланса издержек и выгод проблемы, которые возникают у людей, живущих за пределами подконтрольной территории.
Современный кризис государства вообще и российского государства в частности — в том числе и отражение этой изменившейся калькуляции. Продавец порядка понемногу перестает быть эффективным по тем критериям, которые заложены в бессознательные «расчеты» потребителей этого блага, находящихся в его власти людей; тем более, что современные структуры коммуникации между людьми создают и альтернативные источники порядка — горизонтальные связи и институты, которые если пока что и не лучше, чем полиция, справляются с функцией помешать нам убивать друг друга, то, по крайней мере, все в большей степени выступают в этом качестве. А поскольку продавец порядка всегда является и исполнителем насилия, в его стратегиях все меньшую роль начинает играть производство порядка как общественного блага, оправдывающего его существование, и все большую — собственно насилие, в том числе и внутри страны (включая, заметим в скобках, и направленное на разрушение конкурирующих — современных и горизонтальных — институтов).
Российский стационарный бандит отличается в этом смысле от любого другого в основном тем, в какой высочайшей степени он независим от своей кормовой базы, не ограничен в своих возможностях действовать в своих интересах наперекор нашим. Поэтому и позволяет себе, в частности, гадить в средневековом стиле не просто у какого-то соседа (ну, там, Сирию побомбить, пока общественность отвернулась), а у соседа ближайшего и дорогого, с которым связан теми или иными связями практически каждый житель страны.