«Ну сколько можно критиковать! Дай позитив!» Редактор хотел текст про хорошее. Скажем, про тайных героев родного культпроцесса. Но тут сразу пошли вопросы: а кто у нас герои? Не лидеры продаж, а капитаны мнений? Если они есть — почему их не видно? А если не видно, то что они значат? И кому нужны такие бойцы невидимого фронта? Так про что же тут речь? Все про то же. Про вас. Про нас. Про место умников в здешней дрыгве.
Новая жизнь на новом посту
Давно известно, громче других о своей горемычной доле плачет интеллектуальный old school — умники, заточенные под безнадежно устаревшие лекала. Нынешние пятидесятилетние, последние дети советской империи. И солидарные младшие собратья по духу. Это их прежние времена готовили в повелители умов и факиры духа. Это они дегустировали не абсент, а Барта с Тарковским. Это они «улетали» не от косяков, а от виражей дискурса. Это им было обещаны небо в алмазах, бурные карьеры и всенародная любовь.
Old school до сих пор настолько увлечен романом с самими собой, что не заметил смерти прежнего расклада — и своего обещанного тем раскладом будущего. Откуда все эти взволнованные сетевые вскрики по поводу открытия очередного клуба для «богатых и успешных»? Откуда сдержанные (но упорные) наезды на вездесущий «глобальный комикс» и профессорская растерянность по поводу успешного поп-литератора? Да все оттуда же: постэлитарная реальность живет вопреки высоколобым схемам. И решительно отказывается принимать во внимание отечественных разумников.
Как ни грустно, мы в большинстве своем существуем в режиме остаточного эффекта. (Пост)советская интеллигенция мертва, но до сих пор этого не заметила. Свои заявки на ведущие роли она адресует совсем другой стране — которой уже нет (и, по большому счету, никогда не было). Той, которой была остро нужна интеллектуальная обслуга. И у которой хватало средств на академгородки, фундаментальные исследования, солидные тиражи, богатые банкеты, всесоюзные премьеры и весомые госпремии.
Когда умерла империя, умники остались без «крыши». Они угодили в некомфортную реальность, где ты мало что стоишь, если не способен себя продать. Кто-то по привычке «впарил» себя госсистеме. Кто-то продолжил жизнь двойного агента, сочетая внешнюю сервильность с бытовым диссидентством. Кто-то перешел на внешнее финансирование и вписался в дотационные евро-расклады. Кто-то съехал за кордон. В общем, разбежались по интересам. Но вертикаль успеха необратимо превратилась в горизонталь вечных поисков ангажемента.
Что это изменило? Многое: прежние «жильцы вершин» стали интеллектуальными гастарбайтерами. Все равно где: в Минске, Вильнюсе, Львове или Дортмунде.
А умников по найму вряд ли кто-то возьмет себе в вожди. Разве что в массовики-затейники.
В поисках тихих героев
Репутации создает умение оседлать новую культурную волну. Иконами делает ажиотажная востребованность. А что, если без этого — как у нас? Что остается стране управляемого энтузиазма и танцев по краям стабильности? Жизнь без резких движений. Лоскутный креатив. Тихий партизанский фольклор.
Лучшие люди белорусского интеллектуального транзитива — блуждающие форварды. Артисты-невидимки, которых не ловят ваши зеркала. Поскольку в каждой из своих ипостасей эти люди не могут рассчитывать на массовый успех.
Отличный музыкант-парадоксалист Сергей Пукст — реальная звезда любой европейской клубной сцены — на своих редких концертах собирает аудиторию в пятнадцать-двадцать человек, из которых пять — друзья артиста, а пять в голос смеются и ехидничают. Пукст-переводчик и радиоведущий столь же мало заметен: в Минске хватает переводчиков. И ведущих — тоже. Блестящий литератор и мыслитель Игорь Бабков выдвигается на зарубежные литературные премии — но при этом в минской «Академкниге» на дальней полках пылится его отличная книжка «Каралаўства Беларусь. Вытлумачэньні ру (і)наў». Бабков — сотрудник Института философии — лишь еще одно имя в штатном расписании и списке авторов плановых коллективных монографий. Музыкальный журналист и новеллист Татьяна Замировская написала славную книжку «Жизнь без шума и боли» — которую тут мало кто прочел и мало кто понял. И регулярно служит в «Белгазете», которую читают все (и тоже слабо понимают — но по другой причине). Один из лучших поэтов поколения 90-х Сергей Прилуцкий подготовил две новых книжки — издателя пока не видно. А его переезд в Киев несколько лет назад вырвал автора из здешней тусовки и фигурантов богемной «светской хроники».
Что общего у всех названных персонажей? То, что они работают для немногих. И сделать их поп-звездами никак не получится. В первую очередь потому, что им самим это неинтересно.
Значит ли это, что с нашими героями что-то случилось? Нет, скорее, что-то случилось со страной. А герои просто поняли это раньше других. И расхотели быть героями.
Жалеть об этом — все равно как страдать, что алкаши в продмаге не знакомы с Бродским, а книжный червь не читал Донцовой. Такой расклад. Такие времена. Примем это как факт.
Наши тихие герои приняли. Они не имеют глобальных планов и ничего не ждут от электората. Они просто есть. Кто хочет — найдет. Прочитает. И выслушает. Точно так, как это создавалось: отдельно. Тихо. Без духовых оркестров, факельных шествий и коллективных истерик.
Шествие рыб
Говорить о реальной популярности «неформата» в странной зоне, где собственно «формат» — привозной товар (то из Москвы, то из Лондона), а с прошлым (как и с будущим) так и не разобрались, невозможно. По той причине, что общих внятных критериев «форматности» здесь нет. Есть разные линейки качества: одна — колхозная, другая — державная, третья — постмодернистская, четвертая — имперская, пятая — балтская… И так далее, с добавлением вариантов и разночтений. Нет одной на всех сказки, а, значит, нет и единого списка авторитетов. Всё поделено. Всё расписано. Как у крутых гарлемских пацанов.
Неоархаичность наличного состояния белкульта — в его регрессивной трансформации из культур-индустрии советского образца в средневековое цеховое производство со всеми его характерными признаками: институтом ученичества в тени мастера, идеалами личной преданности, стилистической монотонностью, креативной самодостаточностью и клановыми войнами за сферы влияния. Для такого «нового средневековья» тихие герои отдельного креатива выглядят аномалией — чистыми гостями из будущего, живущими в противоположную сторону. Они почему-то не желают кучковаться, не любят «светиться» по пустякам, не спешат отозваться на любой писк в Facebook. И потому попадают в пробелы между строк старой-новой отечественной соборности.
Странно, но расти дальше мешает как раз то, что должно было помочь: опыты низовой культурной самоорганизации. Реальность множится как глюки кэрроловской Алисы: вместо одной вкусовой цензуры — десяток, вместо общей обиды недолюбленных постсоветских умников — дюжина претензий к эпохе, стране, власти и собратьям по травме, вместо цельной карты движения — пачка набросков разной степени безумности. И даже мова как главный маркер «тутэйшасьці» на глазах рассыпается на разные диалекты, системы правописания и лабораторные опыты на базе санскрита.
В такой мозаичной культурности манифесты превращаются в афоризмы, концепты — в площадки хоровых упражнений, персоны — в ссылки и примечания. Перекрестное опыление медиа-эффектов грозит обернуться белым шумом — звуком нулевой инфо-насыщенности. Нет приоритетов — значит, нет и авторитетов. Все просто как дождь.
Налицо взаимный спад интереса: «тихие» авторы сторонятся нашего магистрального культпроцесса. А тот играет на понижение — и вполне обходится без «тихих» героев.
Стать против статуса
Бойцы без триумфов, марши без побед, чай на полночных кухнях, жизнь как разменный пятак… Вся эта пафосная дребедень не имеет ничего общего с линией жизни наших «новых тихих». Они не могут проиграть, потому что не играют на выигрыш. Это можно было бы назвать пораженчеством — и ошибиться: в их системе координат «успех» и «провал» есть просто фигурами речи, нередко обозначающими то же самое. Часть из них (как Бабков) переболела в свое время национал-романтизмом, часть (как Пукст) пришла из консерваторий, другая (Прилуцкий) — из подросткового отчаяния и провинциальной шизы. Но у каждого позади опыт движения вопреки дурному контексту. И непременные прощания с иллюзиями.
Лучший слоган белорусского дзена придумал тот же Бабков: «Засынаць. Прачынацца. Слухаць галасы рыб». Это путь одиночек. И как раз потому он невнятен большинству местной публики, привычно зависимой от банальной бытовой среды и не менее банального списка авторитетов.
Проблема с «новыми тихими» в том, что их нельзя потребить без напряга. Но при всей своей демонстративной непубличности и жизни между строк наличного культур-меню, они остаются значимыми — как знак инаковости. Как надпись в пробелах средневековой карты: «Возможно, здесь живут драконы». Их стоит искать именно там, за гранью коммерческих акций и ритуальных мероприятий.
Наши герои-невидимки — не только постсоветские. Они еще и, если угодно, пост-успешные. Поскольку не стремятся попасть под золотой дождь славы. И влияют на положение дел не тиражами дисков и книжек (смешными даже по здешним меркам). Решающим оказывается сам факт их присутствия. Способность учить риску таких же упертых одиночек. Как сказал еще один индивидуалист Брайан Ино: «Первый альбом Velvet Underground купило лишь несколько сотен человек. Но каждый из них основал свой бэнд». И это уже не дурной успех. Это культурный вес.
Так что же случилось с белорусскими умниками в новые времена? Большинство оказалось служащими. Меньшинство сменило уровень претензий и частоту вещания. Но проститься со «звездностью» пришлось всем. И понять, что страна тебе, такому умному, ничего не должна.
Страдающих от конфликта собственной утонченности и собственной же невостребованности стоит пожалеть. А вот «новых тихих» — нет. Поскольку в нашем поле, легко сменившем старую несвободу на новую, они заняты не зряшным предьявлением счетов (все равно кому), а личным самоопределением. Без расчета на аплодисменты.