Берин Шока справедливо отмечает: благодаря интернету политическая активность приобрела новые измерения и возможности, но к потенциалу сетевых технологий не стоит относиться наивно. Необходимо выявить факторы, обеспечивающие успехи — или неудачи — интернет-активистов. За примерами и того, и другого далеко ходить не надо. Распространение интернета и социальных сетей само по себе не гарантирует им успех. Всемирная паутина — не некий универсальный «эликсир свободы».
Успех или поражение сетевых активистов зависит от множества переменных — экономических, культурных, религиозных, коммерческих, политических, личных; да и роль случайностей в истории нельзя сбрасывать со счетов. В своем фундаментальном труде «Цифровое происхождение диктатуры и демократии: информационные технологии и политизированный ислам» (The Digital Origins of Dictatorship and Democracy: Information Technology and Political Islam) профессор Вашингтонского университета Филип Н. Говард (Philip N. Howard), специалист по проблемам влияния технологий на политические перемены в исламском мире, делает такой вывод: хотя сами по себе интернет и мобильная связь не могут считаться причинами перемен, последние бы вряд ли произошли бы без их достаточного распространения. И действительно, в двух арабских странах — Тунисе и Египте, — где в 2011 году диктаторские режимы удалось свергнуть без гражданской войны, уровень распространения интернета и социальных сетей по сравнению со многими другими регионами Ближнего Востока и Северной Африки был довольно высок. Однако, как я подробнее демонстрирую в своей книге «С согласия „сетевого народа“: всемирная борьба за свободу в интернете», корни революций в Тунисе и Египте не были связаны исключительно с Twitter и Facebook. Движения за политические реформы в этих странах развивались и укреплялись в течение десятка лет, и когда настал подходящий момент, политические активисты смогли этим воспользоваться. Они экспериментировали с сетевыми технологиями, постепенно оттачивали свои платформы, создавали базу поддержки, и в целом старались извлечь максимальную пользу из ресурсов интернета и мобильной связи. Но кроме этого они в течение десяти лет расширяли свои оффлайновые контакты в стране и регионе, совершенствовали методы организации оффлайновых акций протеста. Успех революций в Тунисе и Египте, как верно указывает Шока, во многом был связан с недовольством из-за экономической ситуации и всепроникающей коррупции в госаппарате.
Еще одним фактором стал невысокий уровень межрелигиозных разногласий в Египте и Тунисе — чего не скажешь о ряде других стран региона. Прямо противоположная ситуация сложилась в Бахрейне — там также распространен интернет и многие пользуются социальными сетями, но общество раздирают глубокие противоречия между шиитским большинством и суннитской политической элитой. Этот раскол позволил правящей династии Аль-Халифа безнаказанно подавлять инакомыслие насильственными методами — чему способствовали и другие геополитические факторы, в том числе помощь соседнего государства — Саудовской Аравии, расценивающей активность суннитов у своего порога как опасное проявление политических интриг Тегерана. Не стоит забывать и о присутствии в Бахрейне Седьмого флота США — этот фактор, имеющий скорее геополитический, чем технологический характер, еще больше снижает вероятность быстрых политических перемен в стране. В Сирии интернет распространен куда меньше, а сетевое сообщество весьма слабо. В сочетании с глубокими межрелигиозными противоречиями это означает, что, хотя политические активисты и используют Всемирную паутину, чтобы сообщать внешнему миру о преступлениях режима Асада против собственного народа, решающим фактором, от которого зависит, когда и каким образом этот режим падет, остается традиционная геополитика, а не новые сетевые ресурсы.
Успех или неудача «цифровой» политической активности в странах с авторитарными режимами зависят также от технических возможностей этих режимов, их политического искусства, дара предвидения и планов. Как я подробно рассказываю в третьей главе своей книги, правительство Китая с середины 1990-х — того самого момента, когда оно позволило осуществлять в стране коммерческую деятельность интернет-компаний, — воспринимает Всемирную паутину всерьез — и как угрозу политического характера, и как феномен, приносящий экономические выгоды. Власти КНР создали самую изощренную в мире систему фильтрации и блокирования зарубежных сайтов, охватывающую — если брать наиболее известные примеры — большинство ресурсов Google, Facebook и Twitter. В то же время Пекин стимулирует динамичное развитие отечественной интернетовской и телекоммуникационной отрасли, предоставляя пользователям широкий ассортимент китайских социальных сетевых платформ, онлайновых информационных служб, услуг интернета и мобильной связи, а также технических средств, производящихся китайскими компаниями. Устанавливая для интернетовских посредников строгую политическую и правовую ответственность, власти вынуждают частные фирмы — в том числе финансируемые западным капиталом — не только оплачивать из собственного кармана значительную долю расходов на цензуру и слежку в интернете, но и своими руками осуществлять значительный объем цензурных и мониторинговых функций.
Несмотря на это, политическая интернет-активность в Китае все же имеет место, но из-за многоуровневой цензуры и контроля ее успехи в основном достигаются на местном уровне, не представляя серьезной угрозы для власти центрального правительства и компартии. Пользователи китайской социальной сети «Вейбо», построенной по образцу Twitter, испортили карьеру немалому числу чиновников из местных и региональных органов власти, разоблачая их коррупционную деятельность. Китайские «граждане Сети», как они любят себя называть, также привлекают внимание к конкретным случаям ошибок и некомпетентности тех или иных звеньев бюрократического аппарата, после чего центральное правительство исправляет ситуацию. Но это во многом лишь укрепляет власть и авторитет Центра в противовес местным органам власти или отдельным министрам, пытающимся создать собственную базу влияния. Вместе с тем активисты, пытающиеся использовать социальные медиа для создания общенациональных движений за системные политические реформы, пока что неизменно отправляются в тюрьму или под домашний арест, а их сторонники и друзья зачастую подвергаются запугиванию и угрозам увольнения с работы или отчисления из вузов — даже если согласно букве закона они не совершили никакого преступления. Станет ли история со слепым активистом Чэнем Гуанчэном поворотным моментом в этой связи — говорить пока рано. Но даже если она и станет таким водоразделом, успех «цифровой» активности в КНР по-прежнему будет обусловлен не только технологическими причинами, но и не в меньшей степени внутри- и внешнеполитическими факторами оффлайнового характера: кризисом в высшем руководстве КПК, связанным с падением властолюбивого секретаря партийной организации Чуньцина Бо Силая, а также конкретными событиями в китайско-американских отношениях и внутриполитической борьбе между демократами и республиканцами в США, хотя сторонники Чэня умело обыгрывают эти факторы — естественно, с помощью социальных медиа.
Еще больше осложняет ситуацию тот факт, что сам интернет — его техническая структура и государственные ограничения, от которых зависят возможности использования Всемирной паутины гражданами различных стран, — тоже следует считать переменной величиной. В своих расчетах относительно успешности онлайновой активности мы не можем воспринимать интернет как константный фактор. В Таиланде, к примеру, относительная слабость такой активности в немалой степени является результатом того, что законодательство этой страны предусматривает серьезную ответственность для интернет-посредников. Согласно таиландскому Закону о компьютерных преступлениях провайдеры интернет-услуг и операторы сайтов несут юридическую ответственность за действия пользователей. В сочетании с анахронистическим Законом об оскорблении величества, запрещающим оскорбительные комментарии в отношении короля, это позволяет властям арестовывать людей, руководящих общественно-политическими и оппозиционными сетевыми ресурсами, и затрудняет достижение «критической массы» онлайновой политической активности. В Азербайджане всепроникающая система государственного надзора за операторами интернет-ресурсов и сетей мобильной связи сочетается с манипуляций СМИ в политических целях, арестами и запугиванием онлайновых активистов. Это, по словам Кэти Пирс и Сары Кендзиор — ученых, специализирующихся на проблемах, связанных с Всемирной паутиной, и недавно завершивших многолетнее исследование ситуации с интернетом в Азербайджане, — «позволило государству добиться того, что граждане, использующие социальные сети в протестных и политических целях, не пользуются поддержкой интернет-сообщества в целом».
Таким образом, хотя интернет зачастую усиливает возможности политических активистов, во многих странах он также используется в негативных целях укрепления власти государства — порой при прямом соучастии интернет-компаний, стремящихся получить доступ на соответствующие рынки, а порой в косвенной форме, в связи с тем, что операторы интернета и мобильных сетей передают и хранят гигантские объемы личных сведений о гражданах, а также принимают решения коммерческого порядка, сильно влияющие на «сетевую» жизнь и идентичность людей.
Именно поэтому у нас, в США, такое значение имеет деятельность политических движений по борьбе против правовых актов вроде SOPA и Закона о кибербезопасности, о которых пишет Шока. Принятие SOPA не только обернулось бы строительством «Великой американской стены» в Сети, но и юридической ответственностью интернет-посредников, что открыло бы простор для злоупотреблений политического и коммерческого характера. Под лозунгом обеспечения безопасности американских интернет-сетей Закон о кибербезопасности легализует и институционализирует механизмы неподотчетного доступа государства к частной переписке граждан, что также чревато злоупотреблениями, бороться с которыми, при нынешних формулировках этого акта, будет фактически невозможно.
Нет никаких гарантий, что интернет останется орудием политической активности — да и проводником либеральной демократии. В зависимости от того, оптимист вы либо пессимист, нынешнюю ситуацию можно оценить как трамплин для прыжка или заколдованный круг. Чтобы интернет и политическая активность продолжали идти рука об руку, необходимо повышение уровня этой активности — как в национальном, так и в мировом масштабе.
Источник: InLiberty.ru