В Северной Корее публично казнили человека за то, что он звонил по мобильному телефону за границу [1]. Это государство давно уже ведет себя как террорист, который держит в заложниках все население и шантажирует другие страны. Таким же террористом в свое время был и сталинский режим. Он не только много лет порабощал и унижал миллионы советских людей, но и до сих пор продолжает держать в плену сознание многочисленных сталинистов.
За последний год в России произошло достаточно много событий, свидетельствующих о том, что сталинизм как тип политического сознания и поведения людей далеко не изжит [2]. Предпринятое в феврале 1956 г. на ХХ съезде КПСС разоблачение Сталина не привело к разоблачению самого сталинизма. Этого не могло случиться хотя бы потому, что большинство разоблачителей сами были сталинистами. Другая причина в том, что сталинизм имеет гораздо более глубокие, чем предполагалось, культурно-исторические корни, уходящие в крестьянское крепостническое прошлое, многовековую привычку к рабству, авторитарный тип личности. Для избавления от сталинизма необходимо изменить коллективное бессознательное народа. Страх, вызванный сталинским террором, наложил отпечаток на сознание и поведение многих поколений советских людей. Разоблачение культа личности Сталина лишь несколько смягчило чудовищный режим, отчего люди стали испытывать благодарность уже за то, что их за иную точку зрения хотя бы не убивают [3]. Советское и постсоветское общество так и не отрефлексировало глубинных причин сталинизма, его удивительной живучести и способности передаваться «по наследству».
С психологической точки зрения сталинское время очень напоминает феномен, который получил название «стокгольмского» синдрома. Напомним, что этот термин возник в процессе анализа ситуации захвата заложников в Стокгольме в августе 1973 г. Психологические механизмы данного явления были вскрыты еще раньше (в 1936 г.) Анной Фрейд и получили название «идентификации с агрессором». Смысл стокгольмского синдрома заключается в возникновении эмоциональной связи (симпатии) между заложниками и террористами в процессе длительного пребывания вместе. Она формируется после 3-4 дней лишения свободы и усиливается в случае изоляции пленников. В какой-то момент заложники начинают выступать на стороне бандитов. В некоторых ситуациях (внутрисемейное насилие, похищение людей с целью обращения в рабство) пострадавшие даже отклоняют идею освобождения. В дальнейшем они могут ходатайствовать о смягчении наказания или поддерживать с бандитами приятельские отношения [4]. Стокгольмский синдром может иметь место во время политических и прочих терактов (захват заложников), военных карательных операций (например, при взятии военнопленных), в концлагерях или тюрьмах, при похищениях людей с целью обращения в рабство, шантажа или получения выкупа, вспышках внутрисемейного, бытового и сексуального насилия.
Сопоставление признаков стокгольмского синдрома с основными характеристиками взаимоотношений народа и власти в условиях сталинизма позволяет провести довольно интересные параллели.
Эмоциональная привязанность к агрессору. В ходе террористической операции заложники психологически привязываются к террористам. По мнению психологов, жертвы террористов начинают действовать как бы заодно со своими мучителями из страха перед ними. При отсутствии возможности освободиться собственными силами они ориентируются на полное подчинение захватчику и стремление всячески содействовать ему. Сначала это делается для того, чтобы избежать насилия. Демонстрация смирения снижает почти любую, самую сильную, агрессивность. Затем зарожденное данным синдромом отношение к человеку, от которого зависит жизнь, полностью охватывает заложника, и он даже начинает ему искренне симпатизировать. Возникает сильная эмоциональная привязанность к тому, кто угрожал и был готов убить, но не сделал этого [5].
Сталинизм порождает во многом сходное отношение народа к лидеру и режиму, осуществлявшему массовые репрессии и превратившему страну в один большой ГУЛАГ. Это отношение можно охарактеризовать как противоречивую смесь любви и страха. Оно не исчезло даже после официального разоблачения культа личности Сталина на ХХ съезде. Загнанное в «подполье» оно прорывалось наружу в спрятанных от чужих глаз портретах «вождя», в горьких вздохах сожаления по благодатным временам «порядка» и «справедливости». В последние годы сталинисты поняли, что свою любовь к Сталину можно уже не прятать. Официальная пропаганда если и не способствует, то, по крайней мере, и не препятствует возрождению сталинского мифа. По словам российского журналиста Л. Радзиховского, сегодня сталинизм становится для постсоветского человека своеобразным тестом на «садомазохизм». Любовь к Сталину является проявлением присущего всякой «авторитарной личности» преклонения перед силой. Постоянно унижаемый государством, такой человек всегда поддерживает жесткий внешнеполитический курс, надеясь на то, что его тоже будут бояться как частичку «великой державы».
Подобную идентификацию с насильником описывает в своей работе, посвященной жизни в концлагере, Бруно Беттельхейм: «Так как „старики“ усвоили, или были вынуждены усвоить детскую зависимость от СС, то у многих из них появлялась потребность хотя бы некоторых из офицеров считать справедливыми и добрыми. Поэтому, как это ни покажется странным, они испытывали и положительные чувства к СС. Подобные чувства обычно концентрировались на офицерах, занимающих относительно высокое положение в лагерной иерархии (но почти никогда — на самом коменданте). Заключенные утверждали, что за грубостью эти офицеры скрывают справедливость и порядочность, что они искренне интересуются заключенными и даже стараются понемногу им помогать. Их помощь внешне не заметна, но это потому, что „хорошим“ эсэсовцам приходится тщательно скрывать свои чувства, чтобы себя не выдать. … СС не менялось, оставаясь действительно жестоким, непредсказуемым врагом. Но чем дольше заключенному удавалось выжить, то есть чем в большей степени он становился „стариком“, потерявшим надежду жить иначе и старавшимся „преуспеть“ в лагере, тем больше он находил общих точек с СС. Причем для обеих сторон кооперация была выгоднее, нежели противостояние. Совместная жизнь, если можно ее так назвать, с неизбежностью формировала общие интересы» [6].
«Идейная» солидарность с агрессором. Под воздействием сильного шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия, и в конечном итоге отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения «общей» цели. При долгом пребывании в плену заложник общается с захватчиком, начинает понимать его. Ему становятся понятны причины захвата (особенно это проявляется при захватах, имеющих политическую подоплёку). Он узнаёт претензии захватчика к власти, проникается ими и может прийти к выводу, что позиция захватчика правильная.
Нечто подобное происходило в годы строительства социализма в СССР, когда массы постоянно репрессируемых рабочих и крестьян в конечном счете стали праздновать победу над собой, т. е. свое фактическое поражение. Тоталитаризм породил феномен, который иногда называют «активной несвободой». Граждане начинают активно участвовать во всех инициативах власти, считая, что это и есть их свободный выбор. Многие начинали искренне верить в то, что они по-настоящему свободны.
Нечто подобное, по словам Беттельхейма, можно было наблюдать и в концлагере. «Психические изменения, происходившие со всеми „стариками“, формировали личности, способные и желающие принять внушаемые СС ценности и поведение, как свои собственные. Причем немецкий национализм и нацистская расовая идеология принимались легче всего. Удивительно, как далеко продвигались по этому пути даже высокообразованные политзаключенные. В 1938 году в лагере я опросил более ста „стариков“ — политзаключенных. Многие из них не были уверены, что следует освещать лагерную тему в иностранных газетах. На вопрос, приняли бы они участие в войне других государств против нацизма, только двое четко заявили, что каждый, сумевший выбраться из Германии, должен бороться с нацизмом, не щадя своих сил. Почти все заключенные, исключая евреев, верили в превосходство германской расы. Почти все они гордились так называемыми достижениями национал-социалистического государства, особенно его политикой аннексии чужих территорий. Большинство „стариков“ заимствовало у гестапо и отношение к так называемым „неполноценным“ заключенным. Гестапо проводило ликвидацию отдельных групп „неполноценных“ еще до вступления в силу общей программы уничтожения» [7]
Оправдание агрессора. Психологический рефлекс самосохранения оказывает влияние на восприятие заложниками жертв агрессии. Во время террористического акта, находясь в состоянии стресса, люди начинают в каком-то смысле оправдывать жестокость террористов, даже когда кого-то из заложников расстреливают. Оказавшиеся в живых, как правило, отворачиваются от обреченных. Как заявила одна из заложниц Норд-оста: если террористы убьют несколько заложников, все равно надо выполнять их требования, так как у них в Чечне идет война, а власти России должны осознавать, что это их вина. Некоторые говорили о том, что террористы «очень корректны, не только не избивают заложников, но даже не кричит на них, дают детям воду и шоколад». Эти заложники и после освобождения сочувствуют захватчикам, защищают и оправдывают их.
Подобным образом защищают и оправдывают Сталина сегодня его многочисленные поклонники. На них не действуют аргументы о миллионах безвинно погибших. Они всячески замалчивают и принижают неоправданные потери в Великой Отечественной Войне, во время голодомора и репрессий. Все это рассматривается ими как неизбежная «плата» за проводимую «эффективным менеджером» ускоренную «модернизацию». В спорах с оппонентами приводятся нелепые контраргументы о том, что и в современных условиях в России сокращается средняя продолжительность жизни, что последствия гайдаровских реформ были не менее «ужасными», что сегодня масса людей гибнет от «голода» и катастроф и пр. Эксперты видят в повышенном интересе к Сталину показатель определенной нравственной деградации постсоветского общества, утратившего способность различать добро и зло. Вместо того, чтобы устанавливать памятники безвинным жертвам, люди ратуют за установление памятников палачу, тем самым оскорбляя память погибших.
Агрессия по отношению к тем, кто пытается их освободить. Заложники отождествляют себя с захватчиками в силу действия защитного психологического механизма «не вреди своим». Это происходит в тех случаях, когда захватчики хотя бы отчасти, «принимают» заложника за своего. Ему говорят о том что в случае совместных действий ему не будет причиняться вред. Напротив, его будут защищать от штурмующих. Отсюда и довольно странное, на первый взгляд, отношение заложников к попыткам их освобождения. Они понимают, что вместо неприятной, но все же терпимой ситуации, не предполагающей непосредственной опасности, они могут оказаться в ситуации, которая чревата их гибелью или ущербом для здоровья или имущества. В условиях полной физической зависимости от агрессивно настроенного террориста заложники начинают бояться штурма здания и насильственной операции властей по их освобождению больше, чем угроз террористов. Акция по их освобождению представляет для них более серьёзную опасность, чем даже для террористов, которые имеют возможность обороняться.
Вот что пишет об этом в своей книге Беттельхейм. «Верное своей методике коллективной ответственности, СС наказывало весь лагерь за появление …статей, которые, очевидно, основывались на показаниях бывших заключенных. Обсуждая эти события, заключенные настаивали на том, что иностранные газеты не должны вмешиваться во внутренние дела Германии, и выражали свою ненависть к журналистам, которые объективно хотели им помочь.»
У постсоветского человека подобная реакция проявляется в отношении тех, кто пытается освободить его путем демократизации экономической и политической жизни. Он всячески препятствует проведению радикальных реформ, осуждает деятельность демократической оппозиции, диссидентского движения, игнорирует мнение мирового демократического сообщества. Он негативно относится ко всем, кто пытается напомнить ему о его несвободе, защитить его в борьбе с армией чиновников. Наиболее ярким примером такой антипатии является поддержка репрессивных мер государства по ограничению свободы журналистов, деятельности общественных организаций (обвиняемых в связи с западными фондами и пр). Драконовские законы, нацеленные на регулирование (а, по сути, жесткий контроль) СМИ и гражданского общества вызывают вполне одобрительную реакцию населения. Таким образом, оно становятся на сторону тех, кто ограничивает его право на свободный доступ к информации, на артикуляцию и защиту своих интересов.
Усиление при изоляции. Замечено, что синдром привязанности к террористам усиливается в случае изоляции пленников. В СССР внешнеполитическая изоляция возникла как следствие противостояния двух мировых систем. Чувство изоляционизма подогревалось идеологией «осажденной крепости», постоянными поисками врагов, противопоставлением себя всему остальному миру. Советский народ, будучи порабощенным внутри государства, не мог рассчитывать на освобождение извне. Защищая свое государство от иностранного агрессора во время Великой Отечественной войны (в этом заключалась одна из самых горьких истин сталинского времени), он вынужден был защищать свое рабское существование. Сталинистские настроения людей в постсоветский период в значительной степени способствовали росту нового изоляционизма, проведению в России жесткой внешней политики, усилению ее конфронтации с внешним миром.
Важным фактором сплочения террористов и удерживаемых ими заложников является общая опасность. Объединенные общим ощущением ужаса (каждый по своим причинам) и, не имея выбора, при нахождении в закрытом помещении они привязываются друг к другу и выступают как временные союзники. Великая Отечественная Война послужила мощным объединяющим началом, примирившим на какое-то время репрессированных и карателей, «политических» и воров в законе. Хотя, конечно, не стоит забывать и о том, что репрессивная машина не прекращала своей работы даже в этот тяжелый для страны период.
Советское общество в сталинское время пережило ужасную психологическую травму. Миллионы людей были вовлечены в политику подавления и устрашения, оказавшись кто в роли гонителей (палачей), кто — жертв. В числе пострадавших, помимо физических репрессированных, были их родственники, друзья, знакомые, а также все те, кто в нечеловеческих условиях трудился на «великих» стройках, кто вырос в многочисленных детдомах, кто подвергался психологическому давлению в партийных организациях и т. д. и т. п. Этим людям даже после развенчания сталинизма не было оказано никакой психологической помощи. Советское общество в целом не «проговорило», не выявило свою боль и потому не избавилось от тяжелого исторического груза. Напротив, оно всячески замалчивало то, что случилось с ним в прошлом. Отчасти потому, что не хотело, чтобы «порадовались» на Западе, отчасти потому, что еще сохраняло наивную веру в идеалы социализма, но, главное — по причине сильного, всепоглощающего страха. Этот страх остался глубоко в исторической памяти и порождает желание забыть, вытеснить из нее травмирующие события. В итоге, по прошествии многих лет люди не хотят слышать о миллионах погибших, скопом зачисляя их во «враги народа», не могут поверить в злодеяния Сталина, демонстрируют сталинистские по своей сути установки и модели мышления. -----------------------
[1] См.: http://news2.ru/story/223650/page0/
[2] В ряду таких событий можно вспомнить споры вокруг Пакта Молотова-Риббентропа, итоги телевизионного проекта «Имя России», конфликт вокруг «антисоветской» шашлычной, историю с портретами Сталина на «информационных» стендах Москвы и др.
[3] Характеризуя подобного рода отношения между властью и народом российский историк Юрий Афанасьев сравнивает российское государство с оккупационным. По его мнению, на протяжение многих столетий оно находится в состоянии перманентной (скрытой или явной) борьбы со своим народом. Тот отвечает ему политической пассивностью, правовым нигилизмом, скрытой симпатией к преступникам, саботажем любых реформ, уклонением от налогов.
[4] «После освобождения, заложницы устроили скандал, не желая расставаться и умоляя не делать больно их новым „друзьям“. Они заявляли, что намного больше все это время боялись штурма полиции. При этом многие освобожденные расхваливали террористов. Так, один канадский бизнесмен в интервью назвал главаря бандитов, вежливым, образованным человеком. Более того, после освобождения они стали собирать деньги на адвокатов для своих захватчиков» (http://selen11.narod.ru/syndrome.htm)