Максим:Иногда кажется, что кинематограф в своём развитии идёт по кругу. Сорок лет спустя после появления текстов советских диссидентствующих фантастов братьев Стругацких их не самые лучшие произведения становятся основой для очередных российских блокбастеров. Ситуация кажется парадоксальной и нелепой. Беллетристика духовного сопротивления (в трактовке советских 60-х) оказывается востребованной путинско-медведевским идеологическим кинематографом. Культура сопротивления на службе культуры лояльности.
Андрэй: Але супярэчлівасьць закладзеная ўжо ў самой фантастыцы слынных братоў. Так, гэта амаль падпольныя творы, што капіяваліся на хатніх друкаванках паўсьляпымі шрыфтамі…
М.: Я помню, как мне на ночь давали самиздатовскую распечатку «Диких лебедей». Утром нужно было вернуть.
А.: …але твор «Населеная выспа», у якім цэнзары зрабілі пад 900 правак, — гэта дысыдэнцкі камуністычны твор. Гэта крытыка «сталага» сацыялізму імпэтным камсамольцам. Камсамолец трапляе на таталітарную плянэту Саракш — і ладзіць там закалоты адпаведна сваім поглядам. Кніга выглядала падрыўной: замбаваньне насельніцтва, татальная прамыўка мазгоў, Невядомыя Бацькі (ананімнае Палітбюро) — і зацяты герой, гатовы зьнішчаць усіх і кожнага. Але гэта савецкая этыка канфлікту. Чаму гэта сёньня запатрабавана? Чаму менавіта сёньня зьявіўся фільм Федзі Бандарчука «Населеная выспа»?
М.: Начнем с того, что это не самый удачный текст Стругацких. Наиболее комиксовый и дидактичный. Когда я первый раз читал «Обитаемый остров» с иллюстрациями будто из дешёвых американских комиксов, где атлетический блондин расшвыривает мужичков с автоматами, было чувство черновика, несерьёзного наброска к чему-то более значительному. «Обитаемый остров» теряется на фоне таких концептуальных вещей, как «Трудно быть богом» или «Жук в муравейнике». Одномерность и главного персонажа, примитивность коллизий — это почти памфлет, плоская реальность, которая ближе к «Незнайке на Луне» Носова. Там, кстати, главный герой тоже попадает на внутреннюю Луну, как и в ситуации с Саракшем. Фельетонность повествования и оказалась востребованной.
Любимая Стругацкими идея абсурдности хирургического вмешательства в историю абсолютно теряется в «Обитаемом острове». Более того, герой-прогрессор из условного коммунистического завтра оказывается образцовым конформистом — хамелеоном, готовым принимать любую маску ради выживания. Светлоглазый мальчик легко записывается в штурмовые бригады. Потом он террорист, подрывающий башни. Затем бежит из мест заключения. И всё это с удивительной лёгкостью и простотой, не потеряв ни белозубой улыбки, ни ясности взгляда. Идеальный персонаж с плакатов коммунистических времён. С чистым сознанием для формовки очередной генеральной линией.
А.: Але звычайна кнігі-чарнавікі і становяцца выдатнымі кінатворамі (можна прыгадаць «Дракулу»). А задаткі годнага баевіка тут ёсьць. Атрымаўся, праўда, адзінае Федзя Бандарчук… Толькі ты памятаеш фінал «Населенай выспы» — самой кнігі? Галоўны нягоднік, які ганяецца за камсамольцам Максімам па ўсёй плянэце — гэта агент Зямлі. Фактычна, галяктычны гэбэшнік, які праводзіць стоеную, але няўдзячную апэрацыю выратаваньня плянэты. А імпэтны хлопец сарваў яму ўсе гешэфты, так што агент дакарае таго за недысцыплінаванасьць.
Я ўжо сустракаў у сеціве радасныя меркаваньні, што агент — гэта Пуцін, які «выцягвае» Расею; а ўсялякая моладзь яму замінае. Самакрытыка аўтарытарызму: ёсьць найвышэйшы гэбіст — і ёсьць самадзейныя выканаўцы, якія ўсё псуюць. Не, яны свае ў дошку; «нашысты»-камуністы — але бескантрольныя. Дый, увогуле, дурныя тутэйшыя алігархі, якія занадта замбуюць і занадта набіваюць кішэні.
М.: В сталинские времена это называлось «перегибами на местах».
А.: У кнізе ўсе карты раскрываюцца ў фінале. Цікава, што мы ўбачым у другой частцы фільму.
М.: В насквозь шестидесятнической книжке присутствовал пафос поколения, веровавшего в возможность улучшенного и исправленного социализма. Вот кто-то неправильно страну повернул, но новые руководители воспрянут духом — и поставят всё на правильные рельсы. Выбор делался между неправедной формой руководства — и благородной. При этом сама необходимость жёсткого руководства и контроля сомнению не подвергалась. Здесь та же ситуация. Нам говорят об опасной активности дилетантов, способных разрушить серьёзные стратегические планы.
А.:Гэта дакор пракурора (яго грае Федзя Бандарчук) і гэбіста-Вандроўніка маладому пакаленьню, якое пнецца раскачаць чоўн. І ёсьць яшчэ псэўдадысыдэнцкі таталітарны глямур. Зь белазубым звышчалавекам, зь вялікай колькасьцю штампаў. Гэта аўтарытарны фільм, які маскуецца пад дысыдэнцкі.
М.: Возникает интересное стилистическое решение. С идейной точки зрения — это гимн системному мышлению политических элит, для которых этот бестолковый комсомолец оказывается совершенно ненужным, раздражающим элементом. А, с другой стороны (при этом абсолютно реакционном содержании), налицо гламур сэконд-хэнд, принципиально составленный из цитат. Визуальное решение абсолютно не оригинально. Можно загибать пальцы — и считать, что откуда взято.
А.: «Зорныя войны», «Пяты элемэнт»…
М.: «Бегущий по лезвию бритвы», «Звёздная пехота»…
А.: «Узгадаць усё»…
М.: …можно ещё «Судью Дредда» вспомнить. Получается, что весьма советское содержание сочетается с вызывающей голливудской декоративностью. Возникает эффект, который мы впервые наблюдали в «Антикиллере», где стилистика зубодробительного американского боевика сопрягалась с историей из жизни русских блатных. Здесь тоже самое, только на материале фантастики. К слову, Бондарчук похожие вещи делал ещё в «9 роте»: взял формулу американского военного кино в стиле «Взвода» или «Апокалипсис сегодня» — и связал его с ретро- мифом выполнения интернационального долга.
Возникает замечательный диссонанс. Диссидентствующие шестидесятники-бессребренники, для которых пиком комфорта были песни под гитару в лесу у костра и кассета Окуджавы в старом магнитофоне, оказываются инициаторами агрессивной визуалки. И в этом изначальный подвох бондарчуковского «Острова». Звучащие в нём идеи изначально архаичные и не связаны с визуальным рядом.
А.: Карцінка ня проста самадастатковая. Але таталітарны глямур пад дысыдэнцкай маскай можа чытацца па-рознаму. Мы прачыталі таталітарнае пасланьне. А ў сеціве гучалі галасы моладзі, якая вычытвала ў фільме менавіта крытыку замбаваньня й аўтарытарызму. «Я давярала ўладзе, а цяпер, паглядзеўшы фільм, буду ўважлівей глядзець зомбаскрыню…» Але ўсё мусіць завершыцца гімнам аўтарытарнай уладзе, што ўжо адчуваецца ў глямурна-пакрадзеным візуальным шэрагу.
Калі мы возьмем галівудзкія фільмы, нават самыя штампаваныя, кшталту «Судзьдзі Дрэда», то яны цікавыя. Чаму зубадрабільны баявік Стругацкіх — на экране нудны? Справа ж ня толькі ў рэжысуры.
М.: При всей своей динамичности тексты Стругацких философичны. В основе их — любопытные и неоднозначные идеи. Да, Стругацкие — типичные шестидесятники, но они своими текстами сами разрушали тот благостный миф об идеальном обществе, который и тиражировали. Стругацкие постепенно превращались в диссидентов по отношению к своему раннему творчеству. Но эта сложность оказалась ненужной для популярного зрелищного кино. Главной идеей фильма стала не мотивация действий героя, а визуальный ряд. Гиперэффектная, по российским меркам, картинка. Делается ставка на трюки, экранное шапито. В итоге фильм работает не как размышление, а как упомянутое зомбирование. Набор леденцовых картиночек гипнотизирует и усыпляет. На основании этого ряда стимулировать критическое мышление нельзя. В голливудских фильмах картинка, как правило, работает на смысл. А здесь — наоборот: картинка и есть смысл.
А.:Але чамусьці тыя ж самыя фільмы амэрыканскага масавіка Роджэра Кормэна, які рабіў стаўку на трукі, чапляюць — у адрозьненьні ад «Населенай выспы».
М.: По собственному признанию, Бондарчук решал задачу не глобально-мировоззренческую, а чисто техническую. Он не был знаком с текстом. И фильм — вовсе не результат его внутренних интенций. Режиссер и говорит-то о фильме не как о послании, а как о конструкции — которая бегает, прыгает, взрывается и стреляет. Именно поэтому фильм получился техничный, но мёртвый. Нет неравнодушного режиссёрского взгляда.
А.: Але сьветапоглядна-«фантастычная» дваістасьць і сёньня працягваецца. Так Барыс Стругацкі цяпер пасьлядоўны дэмакрат, ён ненавідзіць таталітарызм. Але, паглядзеўшы стужку, ён яе блаславіў і сказаў, што ўсё менавіта так, «як мы і пісалі».
М.: Для Стругацкого принципиально, что персонажи начинают озвучивать те его (банальные, на наш нынешний взгляд) суждения о лицедействе власти и обмане масс-медиа, которые некогда казались невероятным откровением. Если бы из этого фильма сделали нормальный динамичный экшн с минимумом болтовни, Стругацкий решительно отмежевался бы от него. Потому что для шестидесятников важным было движение слов. А то что фильм безнадёжно теряет темп и длится два часа (а кажется, что все четыре), его не волнует. Все написанные слова звучат — значит, хорошо. Автор оценивает экранный продукт как скриптор, а не как зритель.
А.: А даслоўныя экранізацыі, увогуле, атрымліваюцца дакладнымі, але нуднымі.
М.: В этой связи интересно: что это кино означает для нашей ситуации? Если следовать диссидентской логике, появление этого фильма на наших экранах может означать проявление невероятной либерализации. Но так ли это?
А.: Ніякіх падставаў для гэтага няма. Не існуе і не зьявіцца. Гэта мэйнстрымнае расейскае кіно, якое ані ў Расеі, ані ў нас не зьяўляецца падрывам.
М.: Характерные титры в конце фильма. Когда приоритетны духовные искания, обещают духовные прорывы. А здесь манят белыми субмаринами, мутантами и атомными войнами. Философская фантастика сама по сути стала мутантом.
А.: Але ж у расейцаў быў Таркоўскі!
М.: Теперь прежнюю философичность невозможно продать. А фантастика без идеи — пустое морализаторство, имитация первоисточника. Мы получаем имитационные продукты, за которыми нет реальной боли, нет конфликта интеллектов. Нет авторского неравнодушия. А раз автор равнодушен, то и зритель тоже — пришел, вышел и выбросил билет.