Участники дискуссии:

Андрей Егоров, методолог, Агентство гуманитарных технологий, преподаватель ЕГУ
Петр Марцев, гл. редактор «БДГ. Деловая газета»
Ярослав Романчук, экономист, зам. пред. Объединенной гражданской партии Беларуси
Валерия Костюгова, модератор

В. Костюгова: Наш разговор посвящен проблеме заказчика экспертизы. Речь о том, что эксперты должны работать в связке с заказчиками — в противном случае непонятно, для кого предназначаются производимые ими блага. Можно выделить четыре группы основных заказчиков. Во-первых, это органы государственной власти. Во-вторых — бизнес-сообщество. В-третьих — политические силы. В-четвертых — международные организации, в т. ч. различного рода общественные фонды. Проблема, в общем, в том, что заказчик и адресат экспертизы далеко не всегда совпадают, и если в качестве заказчика нам приходится принимать преимущественно доноров (поскольку они в основном финансируют этот вид деятельности), то с адресатом далеко не все понятно. В этой ситуации адресатом нередко становятся сами доноры. Существуют ли какие-то способы — организационные, политические и пр. — чтобы эту проблему как-то решить? Можно ли как-то повысить эффективность, предметность и направленность экспертной деятельности?

Начнем, пожалуй, с Ярослава, у которого с заказчиком вроде как все более или менее ясно. Он является заместителем председателя ОГП, и его деятельность адресована конкретным политическим силам.

Я. Романчук: Это заблуждение, — я никогда не работал на политические силы. Подобная деятельность предполагает конкретный заказ, оплату и прием работы. Моя работа строится иначе. У меня есть идеи — и я ее предлагаю всем, начиная от президента и заканчивая политическими партиями. Но поскольку партиям необходимо декларировать какие-то конструктивные альтернативы, они чаще эти идеи принимают. Словом, с партиями у меня нет отношений «заказчик-исполнитель», поскольку нет фактора денежной компенсации. Меня, кстати, часто возмущает ситуация, когда кто-то вносит в готовый продукт свои правки, и в результате получается документ или концепция, которая отличается от того, что я изначально предложил. Но поскольку основной своей задачей я виду насыщение политического поля стратегическими идеями, то к таким вмешательствам я отношусь терпимо — как к неизбежным издержкам. Партии не могут заказывать экспертный продукт по ряду причин. Вообще говоря, одна из основных проблем политических партий — отсутствие экспертного центра.

В. Костюгова: А как же Национальный комитет, Политсовет?

ЯР: Это скорее политические координирующие органы… Что касается выработки каких-то концепций, посланий и программ, то все происходит довольно просто. Все, кто могут что-то предложить и написать — предлагают и пишут. А потом сидит известно кто и выдергивает оттуда все, что ему понравится — в результате получается продукт, на мой взгляд, низкого качества.

ВК: «Лучшее из мирового опыта» — я о том и говорю. Белорусские эксперты находятся в таком положении, что они производят вроде как публичные блага, т. е. продукт, который выставлен для общего пользования, которым каждый может воспользоваться по своему усмотрению. А усмотрение это такое: это мне нравится — беру, это мне не подходит — не беру. В результате экспертные анализы и рекомендации подвисают в воздухе, поскольку они никому конкретно не адресованы. Взять, к примеру, ваш, Ярослав, Антикризисный план — кому он адресован, и кто им может воспользоваться? Мне кажется, эксперты в своих рекомендациях должны отталкиваться от реальных возможностей тех, кому предположительно следует их выполнять. В противном случае все это — образы лучшего будущего…

ЯР: Согласен, но вы несколько упрощаете взаимоотношения между производителями и потребителями интеллектуальных продуктов. Можно направлять какие-то предложения в администрацию президента, в Совет министров, в министерство экономики и т. д. — особенно если тебя попросят. Но будет ли такая просьба заказом? Нет, поскольку она не подразумевает каких-то обязательств сторон. С другой стороны, существуют какие-то исследовательские институты, независимые эксперты, которые генерируют идеи, выступающие затем в виде public goods — эти идеи, как правило, уже не контролируются авторами. Так было, например, с национальной реформой бизнеса — проект, который я в 2006 г. делал, и он лежал себе — кто-то его критиковал, кто-то не критиковал, но в конечном итоге многие идеи были включены во многие постановления правительства. Эффект, конечно, не такой, как если бы это я все сам делал, и все же эффект есть. Отдельные предложения, которые принимаются на большом хурале бизнес ассоциаций есть точка зрения всего бизнес сообщества.

П. Марцев: Я являюсь специалистом поневоле в этом виде деятельности, и все, что я понял в ее отношении, что у любой консалтинговой деятельности должен быть заказчик. В данном случае это научно-исследовательская или политическая деятельность. То, что делает Ярослав, — это, в общем, политическая работа по преимуществу — генерирование и продвижение каких-то политических и социально значимых идей, программ и проектов. Но это не имеет отношения к политическому анализу и консалтингу как разновидности бизнеса. Для осуществления последнего должен быть кто-то, кто ставит конкретную задачу, т. е. формулирует заказ, на основании которого исполнитель реализует эту задачу, сверяясь с заказчиком, в правильном ли направлении он идет. Другое дело, что, как сказал Ярослав, заказчик зачастую использует продукт не так, как этого хотелось бы — но это, что называется, профессиональные издержки.

Мне известны лишь единичные случаи в Беларуси, когда работа эксперта или консультанта — если говорить о сфере политики — была построена правильно. Сегодня здесь, пожалуй, уже не осталось политических консультантов. Они либо уехали за рубеж, либо перешли на работу в госучреждения и перестали быть консультантами, поскольку ничем, кроме обоснования деятельности системы, они заниматься не могут. Не потому, что они глупы, а потому, что таковы условия, такова логистика. Белорусским политическим партиям консультанты, в общем, не нужны, поскольку партии сами занимаются выработкой программ, проектов и стратегий — и отношение к последним соответствующее: считается, что документ — это ничто, что люди не будут читать документы, что они нуждаются в устных посланиях и мессиджах, которые политик произнесет в доступной форме. Я считаю такой подход большой ошибкой партактива, отражающий уровень профессиональной компетенции. Дело в том, что различного рода концепции и программы, существующие в виде документов, не предназначены для народа, они предназначены для самих партий.

Теоретически партии могли бы выступить в роли заказчиков экспертизы, но наши партии рассматривают себя как группу, в которой уже есть все — и консультанты, и аналитики, и политтехнологи, и политики. В наших партиях — все в одном, потому политик — он, как правило, еще и сам себе политтехнолог, и экономист, и консультант. Недостаток финансирования и ресурсов в широком смысле — один из факторов, ответственных за то, что все происходит так, как происходит.

В итоге: люди, которые могли бы выступать в качестве экспертов и консультантов, существуют в виде какого-то абстрактного экспертного сообщества, промышляющего комментариями к актуальным событиям. Это больше напоминает журналистику. Никто не ставит под сомнение образование и профессионализм белорусских экспертов, но в большинстве своем — это хорошие экономические и политические обозреватели. Функции, которые они выполняют, — скорее всего, не экспертные.

Почему так происходит — в общем, понятно. С одной стороны, политический рынок мал, с другой стороны, государство как потенциальный заказчик консалтинговых услуг долгое время слишком хорошо жило. Оно до сих пор с радостью пользуется продуктами, которые производит, например, Ярослав Романчук — оно много интересного оттуда узнает — правда, инициировать на их основе какую-то программу действий не может. Пока не скажут. Скажут делать либерализацию или там модернизацию — будут делать модернизацию. Ранее, скажем, в 1994-95 ситуация была не очень хорошая — и государство формировало заказы независимым экспертам, но потом все улучшилось, началось «белорусское чудо», и не было никакой необходимости в это чудо вникать. Наступил 2007 г. — и самые подвижные люди в правительстве поняли, что наступило время как минимум коррекции этой модели, но, к сожалению, эти чувствительные люди до известного момента были лишены возможностей заявить о том, что необходим серьезный набор мер. И я полагаю, что обращение к профессионалам со стороны государства состоится только тогда, когда кризис станет очевиден всем.

И мне кажется, что именно кризис позволит всем несколько освободиться от хомута «субъективных обстоятельств».

ВК: Андрей, как вам видится с вашей стороны, могут ли сами эксперты способствовать ситуации, когда их деятельность будет более востребована со стороны потенциальных заказчиков?

А. Егоров: Я полагаю, что в Беларуси сама по себе ценность интеллектуального труда невысока. Но это полбеды. Проблема еще и в том, что существует неопределенность в позициях, скажем, политиков. Как уже сказано, политики у нас — это одновременно и эксперты, и комментаторы в СМИ, и представители каких-то организованных групп. В силу этой путаницы с самоопределением политикам сложно распознавать в одном и том же поле людей, которые при иных обстоятельствах могли бы выступить для них в качестве поставщиков интеллектуальных продуктов.

Как эту ситуацию можно изменить? Мне кажется, на этот вопрос можно ответить, задавшись другим вопросом: кто сегодня является основным субъектом деятельности, в частности политической? Кто определяет политическую ситуацию? Для меня очевидно, что это не политические партии. Время политических партий с позиций изменения ситуации прошло. Роль активных деятелей переходит к интеллектуалам, людям с моральным и интеллектуальным авторитетом.

ВК: Да, я помню, вы приходите к этому выводу в вашей совместной с Татьяной Водолажской публикации. Но проблема остается: кому этот манифест адресован? Кто его предположительно должен реализовывать?

АЕ: Разумеется, интеллектуалы или класс интеллектуалов, который в этом смысле становится политическим классом.

ЯР: Признаться, я в шоке, от того, что я слышу. Какие интеллектуалы? Единственной реальной силой в политическом пространстве остаются политические партии.

АЕ: И чего они добились?

ЯР: По нашим исследованиям, 15 человек на прошлых выборах прошло в парламент. Причем в первом туре.

АЕ: Даже если бы они прошли, как это влияет на общую ситуацию?

ЯР: В каком измерении вы живете? В авторитарной системе довольно сложно влиять на ситуацию, особенно при ограниченных возможностях и ресурсах. Но можно генерировать интеллектуальный продукт, сидя в кабинете, и при этом говорить, что участвуешь в борьбе, а можно принимать участие в политических кампаниях, выборах, чтобы повысить узнаваемость человека или структуры в конкретном округе, или объявлять бойкот. Мне кажется, сама проблема ставится некорректно. Поэтому ваш анализ никем не востребован. Возможно, в Агентстве гуманитарных технологий замечательные ребята, замечательные интеллектуалы, но чем вы занимаетесь? Вот я политик, я не эксперт, и я говорю: создайте для меня программу действий, чтобы я победил на парламентских выборах 2008. И что я слышу: не нужно участвовать в выборах, потому что нереально победить.

АЕ: Во-первых, к АГТ никто не обращался. А во-вторых, замечателен сам набор стандартных действий: можно либо участвовать в выборах, либо бойкотировать выборы. Новации исключены. Альтернативы изначально не принимаются в расчет.

ЯР: И что бы вы порекомендовали политическим партиям в качестве такой альтернативы?

АЕ: Самороспуск.

ЯР: Самороспуск?

АЕ: Именно. Можно было бы на месте этих довольно дисперсных структур и субъектов создать какое-то единое движение, но сегодня, по всей видимости, время подобных движений также истекло. Потому роль «политического класса», о котором я говорю, состоит в том, чтобы убедить этих разнородных субъектов построить что-то принципиально новое, чего раньше не было.

ПМ: Так или иначе вашу деятельность, по всей видимости, можно отнести к исследовательской работе, мы же говорим о конкретном бизнесе, о том, возможен он или нет в данных условиях. Различные экспертные центры производят различного рода продукцию — она кому-то нравится, кому-то нет, кто-то ее принимает к сведению, кто-то нет. Но то, о чем вы говорите, — это не программа и не стратегия, на ее основе сложно построить план действий. Это не более чем видение, на которое имеет право в конечном счете каждый человек. Мне кажется, Андрею с Ярославом сложно договориться за этим столом, но Валерия ведь попыталась очертить общую проблематику: каким образом довольно абстрактную экспертную продукцию поставить на службу политическому развитию. Словом, у экспертов должны быть заказчики.

ВК: Совершенно верно, мы опять возвращаемся к проблеме заказчика.

АЕ: Понимаете, заказчик — это не обязательно одна конкретная единица. Заказчик может быть сложным. Соответственно можно формировать сложные структуры заказа.

ВК: Можно, но каким образом ваш анализ превратить в программу? Или: резонно ожидать, что вы хотите, чтобы ваше видение стало видением многих. Как это сделать?

АЕ: Можно рассуждать по аналогии, имея в виду советских или чешских диссидентов. В определенном отношении они оказывались в позиции, находящейся за пределами отстроенной социальной структуры, не предусмотренной ей. И эта позиция позволяла обращаться к обществу в целом. Схема принципиальная — она остается такой же, хотя нынешние условия в Беларуси существенно отличаются от тех условий. Поэтому, каким образом должны действовать моральные и интеллектуальные субъекты здесь и теперь, точно сказать не могу, как все это должно происходить технологически — я не знаю, мы работаем в настоящий момент над этой проблемой.

ЯР: Я вам могу подсказать по поводу технологий. Вы можете продвигать свои идеи, если находятся люди и структуры, которые так или иначе заинтересованы в этом продукте. В противном случае он будет невостребован — за исключением гипотетических представителей морально-интеллектуальных сообществ. Другой вариант: мне нужна программа, для того, чтобы я мог обратиться к министру экономики и сказать: вот, чего хотят ИП — их 217 тыс. человек. И мы обсуждаем эту программу в режиме диалога, вносим корректировки, потом презентуем, распространяем. То же самое касается концепции молодежной политики, системы образования и пр. То есть ты вовлекаешь людей в некий ми исходя из запросов заказчика, формируешь спрос на интеллектуальный продукт.

АЕ: Вы этим занимаетесь, но ничего не реализуется.

ЯР: Что значит не реализуется? Очень много индикаторов, свидетельствующих о том что многие наши предложения были реализованы. Если вы этого не видите, то это кое-что говорит о качестве вашего анализа.

ВК: Давайте сделаем паузу и подведем итог первого круга. Эффективность экспертной деятельности не моет быть увеличена без связи с актуальным или потенциальным заказчиком, без выделения его запросов и потребностей. Последнее часто нелегко, поскольку далеко не все заказчики (скажем, политические партии) признаются в своих реальных притязаниях или даже отдают себе в них отчет. Наконец, даже наличие тесной связи с заказчиком не гарантирует успеха — особенно если неадекватно диагностируется реальная ситуация. Государству или партиям зачастую представляется, что ресурсная или организационная ситуация обстоит лучше, чем в действительности. Еще один момент — критерии оценки экспертной работы. У нас, как правило, эта оценка производится в бинарной системе — либо все отлично, либо все плохо. Постепенные улучшения и ухудшения как бы остаются за пределами оценки восприятия, потому и эффективность оценивается как «никакая», либо как «супер». То есть слабо развита экспертиза экспертизы.

ПМ: Мне кажется, и Андрей, со своей стороны, и Ярослав — со своей, дали единый ответ на заданный вопрос. Например, Ярослав Романчук, превосходный экономист, генерирует какие-то идеи, сам себе за это не платит, и в ситуации отсутствия заказчика он формирует, если так можно выразиться, базу восприятия этих идей, т. е. выступает как просветитель, общественный деятель, политик и пр. Но это уже не работа экономического консультанта. То же самое и Андрей: когда он говорит, что интеллектуалы на данном этапе выступают как субъекты перемен, то в принципе он солидаризируется с Ярославом, поскольку утверждает, что существует политическая партия или класс интеллектуалов, который должен занимается реализацией собственных идей. Но как только эксперты, скажем, политконсультанты начинают продвигать собственные идеи в массы, они становятся политиками и тут же вычеркивают себя из списка экспертов.

Повторюсь: опыт моей деятельности в этой сфере небольшой, то тот, который имеется, говорит о том, что без заказчика полноценная экспертиза невозможна. Эксперт или консультант — как доктор. Когда к нему приходит больной, он должен предложить лечение. Политик или журналист моглы бы сказать: ты умер, лечение невозможно. Политический консультант так сказать не может, он вообще редко может говорить о вещах, о которых заказчик слышать не хочет. И если эксперт производит свои идеи в вакуум, то они становятся специфическими артефатами, относящимися к сфере политики, журналистики, научной публицистики и т. д.

АЕ: Мне кажется, можно все-таки говорить о типологии экспертов. Одни из них — например, Ярослав — занимаются продвижением политических ценностей, а также генерируют их. Другие — интеллектуалы, политические аналитики, — занимают сервисную, обслуживающую позицию. Соответственно отличаются и подходы. Понятно, что если я являюсь сторонником какой-то политической доктрины, то я не могу обслуживать все заказы.

ПМ: Да, но вы не должны говорить клиенту, что он мертв, и лечение невозможно.

АЕ: Если в действительности существует ситуация заказа.

ВК: Насколько я уяснила из высказываний Петра, он приравнивает экспертов к врачам. Эти враи, если продолжить сравнение, напоминают врачей Красного креста — организацию, рабтающей в некоторых африканских странах. Эта организация создают искусственную потребность в своей деятельности, полагая, что общество нуждается в профилактике каких-то болезней. И врачи, таким образом, пытаются навязать людям, совершенно этого не желающим, эту профилактику. Петр предлагает по сути то же самое — создавать базу потребностей и потребителей для того, чтобы эксперты могли реализовывать свои задачи и замыслы. Но, возможно, это адекватный подход: белорусские эксперты так или иначе вынуждены выступать, помимо прочего, как подвижники, формирующие базу спроса на производимые ими идеи, стратегии и программы. Поскольку сервисную позицию, о которой говорит Андрей, занимать сегодня практически невозможно.

АЕ: Да, потому что потенциальные заказчики не убеждены, что они должны что-то заказывать у кого-то, кроме себя самих. Показателен пример с исследованием НГО в Беларуси, которое проводила группа демократических негосударственных организаций. Они видят, что эксперты позволяют себе неудовлетворяющие их высказывания по поводу гражданского общества, и потому затевают свое собственное масштабное исследование, т. е. сами перемещаются в экспертную, исследовательскую позицию и начинают изучать себя. Потом они создают продукт, в котором плохо разбираются, и приносят его к тем, кто в этом разбирается и говорят: мы что-то тут получили, расскажите нам про нас. Им рассказывают — им опять не нравится. Такая получается коллизия.

ВК: Такая коллизия, что каждый эксперт — собственный заказчик, а всякий потенциальный заказчик — сам себе эксперт.

ЯР: Да, таковы рамки этой деятельности, и сломать эти рамки очень сложно, поскольку такова система — без ее переделки вообще трудно что-либо кардинально поменять. И здесь необходимо думать о том, что делать в данной конкретной ситуации. И что делать? Вот, кстати, Владимир Мацкевич бывал в ОГП и высказывал ряд предложений ОДС. Насколько я понимаю, для того, чтобы сказать: вы, ребята, самороспуститесь и подстраивайтесь по меня, — нужно обладать убедительным моральным авторитетом. Есть ли такой человек в Беларуси?

АЕ: Нет, но это единственный шанс сломать сложившиеся рамки. Это единственный шанс…

ЯР: Единственный шанс? В этой ситуации действия гражданских организаций, партий, политических аналитиков и СМИ должны быть направлены таким образом, чтобы расшатывать авторитарную систему. Либо бороться между собой — за ресурсы, за ниши, за гранты… Как это нередко происходит, когда, скажем, политические партии и общественные организации входят в «клэш» друг с другом, причем сами доноры фактически создают конфликт интересов… А вы говорите: моральные авторитеты, моральные идеалы — я сам буду бесплатно работать на такого человека, который обладает моральным авторитетом.

ПМ: Думаю, Ярослав в определенном смысле прав, но мы говорим, мне кажется, о достаточно прикладных вещах. Мы определились, что полноценной экспертной деятельности нет потому, что нет на нее спроса, нет спроса потому, что такая система, ну, а то, что есть — это заполнение ниш.

ВК: Хорошо, хотя я надеялась, что помимо этих констатаций — в принципе известных — мы сможем указать хотя бы общие направления дальнейших усилий. Известно, что ситуация такова, какова она есть, известно, что спроса нет и, соответственно, нет полноценной экспертной деятельности. Не состоялось пока и отделение сообщества из других групп — политиков, общественных деятелей, журналистов, чиновников и академических преподавателей.

ПМ: Я бы все-таки возразил. Несмотря на эти констатации нельзя утверждать, что экспертов, работающих по заказам, в Беларуси нет вообще. Есть примеры — их немного, но есть. Нужно сказать, что и в странах Запада эта профессия бывает неблагодарной, ну, а в Беларуси она просто смертельно опасна. Поэтому эта работа непубличная и становится достоянием истории спустя какое-то время. Если программа успешно выполняется. К сожалению, для того, чтобы, скажем, Ярослав воплотил какие-то свои идеи, ему в действительности нужно придти во власть, и тогда ему самому понадобятся консультанты, которые смогут рассказать, каким образом это сделать. В настоящий момент они ему не нужны, поэтому он занимается просветительством, политической и общественной работой, создает какие-то структуры и т. д.

Таким образом, я бы сказал так: примеры есть, но их немного. Часть экспертов и консультантов в рамках нынешней политической системы, работают на государство, и потому работают неэффективно. Они сидят и ждут момента, когда им скажут: ну все, у нас не получилось, делайте что хотите — лишь бы мы остались у власти. Большинство представителей этой профессии уехало и трудоустроилось на соседних рынках, где они востребованы и получают большие деньги. Так что не так уж все и пессимистично, а появится спрос — появится и предложение.

АЕ: Сегодня экспертно-аналитическая работа в полном смысле этого слова не является аналитической, поскольку нет кооперации между интеллектуалами, с одной стороны, и какими-то политическими заказчиками.

ПМ: Я бы вот что добавил. Для меня непонятна иногда необъяснимая агрессия по отношению к власти как таковой со стороны политических сил, но еще более для меня непонятна внутренняя вражда между политическими и экспертными сообществами.

ВК: Это некоторым образом тоже связано с проблемой заказчика. Существует иллюзия конкурентной среды: политические партии, гражданские организации и эксперты ведут борьбу за какого-то условного потребителя, как бы подразумевая, что твой успех означает мое поражение. Сложно сказать, почему так получилось, но итог достаточно очевиден — недоверие к деятельности, в частности, интеллектуальной деятельности друг друга во многом обусловлено убеждением, что эта деятельность порождена исключительно стремлением вытеснить конкурентов. Разновидность игры с нулевой суммой.

ПМ: И каков выигрыш?

ВК: Выигрыш, прямо скажем, невелик — какие-то инъекции со стороны доноров. Посмотрите на независимые издания — их немного, журналистов тоже не очень много, они сотрудничают со многими изданиями, переходят из одного в другое, но ведут себя так, словно участвуют в рыночной конкуренции. Псевдоконкуренция ведется за предельно ничтожные рейтинги, за ничтожные сегменты аудитории, при этом поле потребления независимых СМИ сужается с каждым годом на протяжении 15 лет. И такого рода псевдокункуренция воспроизводится во всех полях, включая политику и производство интеллектуальных благ.

АЕ: Само политическое поле или то, что мы называем политическим полем, деформировано, и там идет борьба, в общем, не за власть, не за рейтинг, не за голоса избирателей, а за распределение и перераспределение ресурсов. Такова извращенная логика поля, в котором партии конкурируют с Хартией’97, понимаете?!

ВК: И при этом операции с ресурсами понимаются в такой специфической левацкой перспективе: объем ресурсов ограничен и неизменен, их, следовательно, нельзя создать и можно только перераспределить.

ЯР: Физически это так.

ВК: Физически это не так. Разве не очевидно, что расширение базы политических патий создает дополнительные ресурсы? Если совокупная сила ОДС увеличивается, число людей, готовых ее поддержать растет, создаются дополнительные ресурсы и возможности. Увеличение потребления интеллектуальной продукции создает дополнительные ресурсы для ее производства и наоборот.

АЕ: Возвращаясь к проблеме заказчика, я хотел бы сказать, что в качестве последнего может выступать, скажем, какая-то группа людей, у которой имеются какие-то интересы и цели, но которая не располагает ресурсами для их реализации. С одной стороны, у этой группы нет специалистов, т. е. экспертов, а также технологий продвижения своих интересов, с другой стороны — средств, чтобы данные услуги оплатить. Но у кого-то эти средства имеются и он, к примеру, готов их направить туда, где они нужны. Кто в такой ситуации выступает заказчиком, кто — подрядчиком и т. д.? Данная целевая группа — это заказчик, а тот, кто оплачивает работу подрядчика, — это просто держатель средств, инвестор или донор. В идеале такая модель должна работать хорошо, однако если донор не заинтересован в решении проблем целевой группы, схема ломается. Возникает своего рода сговор между донором и подрядчиком, которые «динамят» целевую группу, т. е. потенциального заказчика, и прекрасно сосуществуют в такой логике. В такой ситуации фигура потребителя или заказчика все портит, ломает схему.

И такие отношения возникают везде — не нужно думать, что Беларусь здесь исключение, на Западе многое происходит в подобной же логике. Но здесь, мне кажется, имеет значение удельный вес того или иного типа отношений. Чем больше таких трехсторонних, нормальных отношений, тем ситуация лучше и устойчивее. И наоборот.

ПМ: В западных странах развита эффективная связка: исследовательские институты — партнеры в виде консалтинговых компаний. Хороший институт имеет несколько таких консалтинговых компаний, которые вовсе не обязательно принадлежат этому институту или, скажем, правительству, но они обеспечивают взаимосвязь между исследовательскими институтами и практической политикой, целевыми группами и пр. У нас такой связки нет даже умозрительно. Даже у государства нет. Там вообще забавно: кто-то разрабатывает документы под общей шильдой «либерализация», а кто-то дудит в дуду пропаганды, толкая идеи, прямо противоположные разрабатываемым в правительстве. Нет никакой реальной координации, хотя администрация президента якобы эту функцию выполняет.

Ситуацию можно изменить, но для этого нужна соответствующая политическая воля. Проблема в том, что все до сих пор хотят сорвать банк, но один раз это уже было — 1994 году. Так получилось, что там и делать ничего не нужно было. Больше такого банка, по всей видимости, не будет, поэтому дальше начинается политическая работа, и работа эта будет большая и многоуровневая.

ВК: Мы подходим к финалу, и, насколько я правильно усвоила и обобщила сказанное сегодня, работа экспертов должна заключаться не только в производстве интеллектуальных благ, но также в формировании базы для их восприятия и потребления. Словом, необходимо создавать спрос на собственные услуги. С другой стороны, следует подумать над схемой взаимодействия, в которую включены три агента — эксперты, доноры и целевые группы как потенциальные или актуальные заказчики.

Обсудить публикацию