Украли они, говорят, у народа,
Весь хлеб урожая минувшего года.
Владимир Высоцкий
Заявление премьер-министра Сергея Сидорского о необходимости завершения «модернизации и либерализации экономики в 2008 году» вызвала чиновничий переполох и наделала шума в прессе.
Впрочем, до конца двадцатидневного срока, якобы, отведенного на это дело президентом, остается еще целая декада и, кажется, страсти немного поутихли. Это заметно хотя бы по тому усердию, с которым основные фигуранты процесса возвратились к привычной многолетней рутине. Несколько необычным выглядит только арест главного на сей день «оборотня в погонах» прокурора Минской области Михаила Снегиря. Следственные, еще недавно во многом подчиненные ему, органы не понарошке вцепились в бывшего шефа, эпатируя обывателя астрономическим суммами, которые неправедными путями присвоил себе этот бывший гарант законности.
Активность других, если судить по сообщениям прессы, тоже укладывается в ложе традиционных представлений о сущем и должном. Например, правительство постановило, что в будущем году для сельскохозяйственных организаций и других структурных подразделений, выполняющих работы, связанные с производством сельхозпродукции, дизельное топливо будет поставляться окрашенным в зеленый цвет, а автомобильный бензин «Нормаль-80» — в синий.
Понятно, что в розницу «крашеное» топливо поставляться не будет. Как сказано в сообщении БЕЛТА, акция имеет целью «предотвращение массового хищения ГСМ», поскольку работники милиции будут вправе проверить, «каким топливом заправлен тот или иной частный автомобиль».
Утверждают, что подобная практика существует во всем мире. Как говорится, не бывали — не знаем. А вот в колхозах бывать приходилось. Лично мне особенно запомнилась осень 80 года, когда пришлось везти студенческую группу на уборку картофеля в один из колхозов, расположенных сразу же за мостом на восточном берегу Днепра вблизи Жлобина. Очень удивился, однажды застав зампреда за прямым вредительством. Тот на колодке при помощи молотка и зубила пробивал днища только что привезенных из магазина новеньких ведер. Заметив мое удивление, он объяснил молодому преподавателю политэкономии: даже продырявленные ведра в конце концов растащат, а целенькие до утра разнесут и так спрячут, что днем с огнем не сыщешь.
У наших крестьян опыт на это счет огромный — у барина воровали, от большевиков прятали, от немцев, от партизан, от послевоенных советских мытарей. Один такой рассказывал, что во время «командировок» никогда в деревне у хозяев не ночевал. Выбирал где-нибудь копешку или стожок и чутко дремал, присушиваясь к шорохам. Дабы «субъекты налогообложения» ночью на вилы не подняли.
И эта постоянная угроза всем уполномоченным, как теперь понимаю, была лишь частью платы за бескорыстный трудовой энтузиазм строившего коммунизм народа.
Да, за границей приходится бывать не часто и наездами. И поскольку там нелегально подзаработать трудно, тамошняя система найма на работу остается для нас тайной. Но по некоторым косвенным признакам можно судить вполне определенно. У европейских или американских фермеров нет ни повода, ни причины разбавлять соляру, приобретаемую для личных или производственных целей, ослиной мочой, или подкрашивать ее, дабы поутру не украсть да не загнать на опохмелку. При самых больших допущениях — не купят, удивившись необычному цвету «халявного топлива».
То есть при нормальной экономической жизни в деревне не только массовое воровство невозможно, но и его единичные случаи крайне редки. Самое же обидное в том, что наши люди, в своем отечестве к чужому и государственному добру неравнодушные, за рубежом становятся такими же, как все. То есть определенный надзор за ними нужен, но хозяева в основном обходятся без помощи полицейских. Примеров тому множество. Но для наших целей достаточно назвать студентов, ездивших когда-то по студенческому обмену в США и Европу для выполнения доступных по уму и здоровью физических работ. Многие из них там и остались, завершили образование не по белорусским стандартам и теперь отдают свои способности и талант своей новой благодарной родине.
Предвижу возражения, поэтому уточняю — новой либеральной родине! Которая хоть и хмурит брови, вопрошая, что ты сделал для Америки, но и не направляет в учреждения, фабрики, школы и больницы чиновников госдепа на предмет выяснения, чем ты занимался после обеда или почему опоздал. В Беларуси — бдят. Работа в отдельных ведомственных и академических НИИ, несмотря на упомянутое выше либеральное установление, фактически парализована проверяльщиками из госконтроля. Тут ведь люд какой? Одни остепененные, другие без степеней, одни начальству ближе, другие «судить смеют», у третьих контракт истекает, а сокращение грядет. Вот и сидят день «от звонка до звонка», рабочие места греют. Польза вся — помогают своим организменным теплом при теплой зиме энергоносители экономить.
Что и говорить, времена либеральные. Как говаривали некогда отцы-командиры, будь 37-й год, я б тебя… А ныне «людей в белых халатах» из кабинетов «в никуда» не выводят. Всего лишь проверяют исполнение ими распорядка дня. Как сообщила «КП в Белоруссии», «по больницам и поликлиникам Гомельской области прошлись сотрудники комитета госконтроля. Вместе с пациентами проверяющим пришлось ждать некоторых врачей, не пришедших вовремя на работу». Понятно, что врачи тоже люди: и опаздывают, и нервничают, и нервно реагируют на проверяльщиков, которые не просто так ведь «ловят», а чтобы доложить, чтобы наказали. Возможно, рублем.
А врачи тоже люди, и у них семьи, дети. Вот что об этом пишет газета: «Уличенной в опоздании врачу пришлось остаться без премии.
— Я в тот день буквально бежала на работу с остановки: троллейбус в пробке застрял! — плачет не успевшая к началу рабочего дня доктор. — На семь минут всего опоздала. У меня никогда в жизни такого не было, за тридцать лет одни только благодарности!»
Говорят, что скальпель хирурга не должен гнуться. А тут от обиды руки дрожат. Просто андроповщина какая-то, а не либерализация. Видно, проверяльщики уверены в том, что ни при каком раскладе на стол к проверяемым хирургам не лягут. Неплохо бы им поразмышлять на тему корпоративной солидарности проверяемых цехов, сословий, каст и кланов. Ведь врачи у нас почти всегда однокашники — даже если учились порознь, то квалификацию повышали вместе наверняка. А болезнь — она как сума и тюрьма, от нее никто не гарантирован.
Экономика в широком смысле — наука об отношениях между людьми (тут даже Маркс возражений не вызывает) по поводу (всего лишь!) производства. И потому все материальные блага только тогда приобретают цену, когда попадают в круг людских интересов. Та же земля, например. В эпоху тоталитаризма все земельные площади страны делились на государственные (подвид — колхозные), которые не стоили бережливого отношения к себе «ни при какой погоде», собственные («сотки», участки и участочки), как бы самой природой вещей определенные для «камерного», очень виртуозного земледелия. Именно на них разного рода агрочудеса творили народные агрономы и агрономши, а менее затейливый многочисленный люд восполнял с их помощью недостаток пищевых ресурсов. Система была двуединой — мизерные колхозные заработки не позволяли отказываться от участков, а доходы с участков — жить в достатке без колхозных заработков. Тех, кто мог и хотел бы обойтись одними участками, из артелей исключали и участков лишали.
Поэтому и отношение к земле было такое: к колхозной наплевательское, к своей — усердное по необходимости. Де, мол, найду хорошую работу, все к чертям брошу. И колхоз, и сотки. Эта схема понятна большинству из нас. А вот у людей пришлых она вызывала недоумение. Вспоминается, австрийцы, строившие в Жлобине знаменитый ныне БМЗ, удивлялись тому, что их местные коллеги имеют рядом с городом относительно большие по австрийским меркам участки, дома, а часто еще и городские квартиры, но не считают себя ни землевладельцами, ни вообще людьми состоятельными, по крайней мере, довольными жизнью. Де мол, мне бы такой огородик под Веной, разве поехал бы я горе мыкать в Беларусь…
А белорусов тянуло в Австрию. По мере насыщения рынка, удовлетворения платежеспособного спроса на продтовары, народ стал сокращать «камерное земледелие»: сначала деревня отказалась от «прирезков» (при Кебиче-Шушкевиче сельскому жителю было разрешено увеличить обрабатываемую площадь до гектара без перехода в фермерство), затем от приусадебных «соток», а после и от огородов. Во многих сельских населенных пунктах, включая агрогродки, этот процесс близок к завершению. Многие деревни уже по углы заросли бурьяном, а кое-где к избам вплотную подступает лес.
Разумеется, можно все это демонизировать, как мы демонизируем отдельных незадачливых и случайных политиков, но прежде всего надо ответить на вопрос, почему в Беларуси не вышло так, как в Австрии, почему вёски не стали похожими на будто бы сошедшие с рождественской открытки тирольские деревушки.
Потому что земля не стала материальным благом, вовлеченным в социальные отношения, в круг человеческих интересов. Земли у нас все же меньше, чем песка в Сахаре, но отношение к ней именно такое — на всех хватит.
Почему? А потому, что в стране нет земельного рынка. Определенные рыночные отношения есть, но не либеральные (определяемые понятными всем, прозрачными, пропагандируемыми официально, исполняемыми под контролем государства и гражданского общества законами, при которых только и может действовать пресловутая «невидимая рука рынка»), а чисто административные (даже командно-административные) отношения. Среди множества социальных групп администрация любого уровня выделяется жесткостью организации и высокой корпоративностью. Они настолько развиты, что можно с полным правом сказать: интересы администрации доминируют над всеми интересами, удовлетворению которых должна служить администрация. Все сказанное в полной мере относится и к государственным администрациям. В демократических социумах их деятельность в большой мере контролируется и регулируются с помощью пресловутой «системы сдержек и противовесов», при тоталитаризме и авторитаризме — внешний контроль над ними очень слаб.
Вот почему в новейшей истории много говорится о злоупотреблении властью теми или иными демократическими правительствами, но когда речь заходит о тоталитарных системах, ключевым словом становится «преступление». Преступление преступлению — рознь. Самые масштабные из них не укладываются в рамки человеческой морали, здравого смысла, юрисдикции. Вероятнее всего, преступника, который сумеет развязать третью мировую войну, выжившее человечество (если это случится) будет числить по разряду гениев. Что уж говорить о других, прикрываемых государственными интересами «проступках», за которые часто виновников официально и неофициально поощряют.
В законе РБ «Об основах службы в государственном аппарате» сказано, что служащий обязан «отказаться от выполнения поручения, если оно противоречит законодательству Республики Беларусь». Очень тонкий момент, благодаря которому в отношениях аппаратчиков сплошь и рядом возникают пикантные моменты. Во-первых, речь идет об обязанности. А поручение чиновнику может дать только его начальник. Во-вторых, обязанность эта на самом деле — еще и право нижестоящего получить законную защиту от произвола вышестоящих. Но где вы видели таких выше- и нижестоящих аппаратчиков, которые в своих служебных отношениях руководствовались бы таким императивом. Такие в дефиците даже в демократических государствах, не говоря трансформирующихся по типу белорусского. Поэтому «разностоящие» в такой пограничной ситуации легко находят консенсус, и если не снимают противоречие, то стараются сделать его менее заметным для заинтересованного глаза.
Ты не заметил — я отблагодарю, при случае тоже не замечу. Так постепенно складывается коллективная ответственность (круговая порука), наиболее приятное свойство которой поэтом выражено: «как (при случае) не порадеть родному человечку».
В народе это называли связями, блатом, «волосатой лапой». Как она действует? А как выделялись (и выделяются) земельные массивы под дачные поселки, участки под индивидуальную застройку министерствам и ведомствам, включая силовые. В общем кругу их ведь не поселишь — субординация очень большая, да социальная стратификация наличествует. Важный момент — власть всякой «волосатой лапы» основывается на распределении государственных ресурсов, которых, понятно, на всех никогда не хватает. Поэтому даже к самой бескорыстной «лапе» обделенные всегда предъявляют претензии, не всегда безосновательные, поскольку делящий всегда должен иметь возможность обратить в свою пользу определенную часть делимого.
Когда это обстоятельство признается официально и контролируется обществом, тогда коррупция затруднена. Когда полуофициально, по принципу, что не запрещено, то разрешено (а всем неразрешенное разрешить ни в коем случае нельзя) — то не остается буквально ни одного чиновника, которого невозможно было бы обвинить и посадить.
Ведомства получали участки в то время, когда в силу неразвитости рынка недвижимости (вернее, его отсутствия) земля в пригороде Минска ничего не стоила. Возможно, они не стесняли себя экологическими, этическими и иными соображениями, но они точно ничего при этом не воровали, злоупотребляя служебным положением. Ведь сказано же: земли у нас, как грязи. То есть, как песка в Сахаре.
Но пришел рынок, и в каждой «волосатой лапе» досталось по жирному куску, хоть и не заработанному трудами праведными, но и полученному без нарушения закона.
Их беда и упущение состоят только в том, что, имея возможность разработать и принять такие законы, они этого не сделали. А потому были назначены на роль «снегирей отпущения».