Jan T. Gross. Strach. Antysemityzm w Polsce tuz po wojnie. Historia moralnej zapasci. Krakow. Wydawnictwo Znak, 2008.
Среди насыщенной событиями жизни современной Польши постоянное место занимает тема, которую можно обозначить как самопознание поляков. Поляки вообще очень чутки и даже — в определенных случаях — болезненны к трактовке собственной истории и неотделимой от нее своей же национальной ментальности. Между тем свобода и демократия принесли вопросы, которые ранее были табуированы в польском обществе.
Нет, сама тема польского антисемитизма (натурально входящая в большой раздел, который можно обозначить как «Польша и евреи») далеко не новая, она имеет многолетнюю историю. Но вот на переломе тысячелетий у нее появился… не знаю даже, какое тут подобрать слово… Ни «поворот», ни «аспект» не годятся. Поэтому изложу факты.
Итак, в 2000 г. в одном из польских провинциальных издательств вышла книга американского историка Яна Томаша Гросса «Соседи», в которой, с использованием документов, свидетельских показаний, рассказано о том, как 10 июля 1941 г. поляки, жители местечка Едвабне (это восточная Польша, между Ломжей и Белостоком), отнюдь не понуждаемые к тому немцами, по собственной инициативе сожгли в громадном сарае тысячу шестьсот своих еврейских соседей, в том числе женщин, детей, стариков. Книга Гросса вызвала тогда бурную полемику в польском обществе. Надо сказать, что Гросс, кстати, бывший гражданин Польши, принявший участие в студенческих волнениях 1968 г. (за что отсидел полгода в тюрьме) и эмигрировавший вместе с семьей в результате развернутой властями антисемитской кампании, не впервые взбудоражил соотечественников. В 1998 г. острую полемику вызвала вышедшая в Кракове его книга «Кошмарная декада. Три эссе о стереотипах восприятия евреев, поляков, немцев и коммунистов. 1939—1948».
Но взрыв страстей после выхода «Соседей» был намного значительнее. По сути, впервые поляки столкнулись с ситуацией, когда их приравняли к их же злейшим врагам, нацистам, убивавшим евреев только за то, что те были евреями. Это был шок для польского национального самосознания, с одной стороны всегда культивировавшего героические стороны польской истории, связанные с борьбой за свободу и, следовательно, с гуманистическими идеалами, а с другой — неизменно подчеркивавшего великую жертву и муку польского народа в этой борьбе, несравнимые с жертвами и мучениями никаких других народов. И вдруг оказалось, что гордый, рыцарственный воитель и страстотерпец может быть жестоким, бесчеловечным, лишенным сердца убийцей, прокалывающим железным прутом грудь женщины, поднимающим на вилы ребенка, раскалывающим топором голову старика-раввина.
Поляк оказался в одном ряду с немецким фашистом… Это нужно было объяснить — себе самим, обществу, европейскому общественному мнению. Ибо речь шла не просто о бытовом антисемитизме, не только об исторической, замешанной на религиозной нетерпимости нелюбви к евреям — явлениях достаточно распространенных в мире, — а о сознательном участии в убийствах своих сограждан, в том числе ближайших соседей, с которыми бок о бок и, как правило, достаточно мирно были прожиты многие десятилетия.
Были, разумеется, попытки оспорить фактическую сторону (в том числе свалить вину на немцев), но им противостояли слишком очевидные свидетельства и документы. Участвовавший в расследовании трагедии в Едвабне сотрудник Института национальной памяти Павел Махцевич тогда же заявил: «… немцы были инициаторами преступлений, а исполнителями были поляки, и это не подлежит малейшему сомнению. Хочу подчеркнуть: поляки участвовали в уничтожении евреев. Нынешние критики Гросса не в состоянии этого опровергнуть». Соглашаясь с тем, что в целом антисемитская атмосфера подогревалась нацистской пропагандой, Гросс, однако, настаивал на том, что поляки, что называется, рвались в бой без понукания с немецкой стороны и часто опережали немцев в «решении еврейского вопроса». За укрывательство евреев полякам грозила смертная казнь, но, подчеркивает Гросс, смерть не грозила за неучастие в убийстве евреев, и ни один немецкий приказ не обязывал поляков их убивать.
Обосновать если не сами убийства, то обострение негативного отношения поляков к евреям в этот период пытался известный польский историк Томаш Стшембож. Приход осенью 1939 г. Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину (тогда территории Речи Посполитой), по его утверждению, был с радостным энтузиазмом встречен еврейским населением в отличие от польского, воспринявшего эти события как агрессию, как «нож в спину» Польше, сражавшейся с гитлеровскими войсками на Западе. Особую ненависть, считал Стшембож, вызывало то обстоятельство, что именно евреи заняли тогда начальственные посты в местных, в том числе карательных органах власти. Возражая ему, историк Анджей Жбиковский, что называется, с документами в руках доказал, что процент евреев в органах советской власти, созданных на территориях, присоединенных к СССР согласно пакту Молотова — Риббентропа, был невелик по сравнению с занявшими посты в новой администрации поляками, украинцами, белорусами.
Что же до определенного оптимизма, с которым часть евреев связывала приход Красной Армии, то он понятен, если не забывать о напряженной и с течением времени все более нагнетавшейся атмосфере антисемитских настроений во Второй Речи Посполитой, в которой жили польские евреи с середины 1930-х годов. Естественно, что в той ситуации в еврейском населении, особенно среди молодежи, увлеченной социалистическим идеями, были люди, которые связывали надежды на лучшее будущее с интернационалистскими лозунгами советской пропаганды. В свою очередь, немалая часть польского населения на «кресах» (восточная Польша) надеялась, что приход немцев поможет избавиться от советского засилья, которое при активном содействии «эндеков» (народных социалистов) приобрело в глазах рядового поляка образ такой называемой «жидокоммуны». И тем и другим очень скоро пришлось не только разочароваться в своих ожиданиях, но и заплатить за них самую высокую цену.
В Народной Польше все эти проблемы были пригашены, находились под негласным табу. Вполне естественно, что установление демократических порядков в конце 80-х—начале 90-х годов минувшего столетия среди прочих находившихся под спудом вопросов выдвинуло и оказавшуюся невероятно болезненной проблему еврейско-польских отношений в годы войны. Восприятие книги Гросса «Соседи», сама реакция на «едвабненскую историю» показали очевидный раскол в польском национальном самосознании. Завязавшаяся полемика о «коллективной ответственности», о том, отвечают ли потомки за деяния отцов и дедов, о «плохих» и «хороших» поляках, о том, нужно ли каяться за «чужие» грехи, наконец, о «еврейской вине» перед поляками — все свидетельствовало о том, что десятилетия не пригасили давних комплексов и конфликтов. Когда президент Квасьневский принял решение приехать в Едвабне в 60-ю годовщину трагедии, исполнявшейся в июле 2001 года, и там перед памятником ее жертвам попросить прощения от имени польского народа, более 50 процентов поляков высказалось против этой инициативы. «Президент может просить прощения от своего имени, а не от имени всего народа», — такие голоса раздавались со страниц печати. И, тем не менее, Квасьневский приехал в Едвабне, где сказал, что тамошняя трагедия это «вопрос нашей ответственности, нашего нравственного самоощущения».
Очень важным было поведение в те дни польского епископата. Тем более, что к покаянию за преступления против евреев призвал Иоанн Павел II. В варшавском костеле Всех Святых состоялась месса, во время которой высший католический клир Польши во главе с примасом Глемпом молился о прощении за вины поляков перед евреями. Но ров непонимания, предрассудков и старой вражды не был засыпан и на треть. Старые раны «польско-еврейского вопроса» сказались с особой остротой после выхода в начале этого года новой книги Гросса «Страх. Антисемитизм в Польше сразу после войны. История нравственного падения». Можно сказать, что полемика, связанная с этой книгой, прибрела более широкий и вместе с тем необычайно болезненный характер.
Это, безусловно, произошло и потому, что в отличие от книги «Соседи», где рассматривалась локальная трагедия, случившаяся в одном местечке, в «Страхе» Гросс, как принято говорить у нас, «обобщает». «Обобщения» американского историка утверждают корневую зараженность польского общества антисемитизмом, в обстановке которого уже в послевоенные годы, не в оккупированной немцами, а в Народной Польше, происходили убийства евреев поляками, в том числе массовые, как известный погром в Кельцах 4 июля 1946 г., когда погибли 35 человек. Гросс считает, что в целом в первые послевоенные годы в Польше было убито до двух тысяч евреев. Одним из существенных мотивов этих преступлений было завладение еврейской собственностью. По мнению Гросса, нынешний польский средний класс родился на гробах трех миллионов жертв Холокоста. Одна из глав книги «Страх» называется «Moszek, to ty zyjesz?». «Мошка, так ты уцелел?» — таким вопросом встречали поляки своих соседей-евреев, начавших возвращаться в родные места после освобождения Польши. В вопросе этом, подчеркивает Гросс, было одновременно и удивление, и раздражение, и угроза, и пожелание, чтобы бывший сосед поскорее убрался подобру-поздорову. И приводит еще одно получившее среди поляков широкое хождение высказывание: «Гитлер много пролил польской крови, но за одно дело мы должны быть ему благодарны — он избавил Польшу от евреев».
Гросс, конечно же, знает о том, что на Аллее Праведников в иерусалимском Институте Яд Вашем более шести тысяч деревьев высажены в честь поляков, спасавших евреев в годы гитлеровской оккупации. Хотя, конечно же, эту цифру нужно соотносить с числом евреев, живших в Польше до войны (3 миллиона), и одновременно помнить, что за помощь им полякам грозила смерть. Тем более требующим ответа является вопрос: почему уже в наше время поляки, которых расспрашивали о том, как они спасали евреев, которых благодарили сами спасенные или их потомки, просили не предавать их имена гласности? Спасители знали, что их осуждают соседи, среди которых жить им и их детям, что они в меньшинстве.
Так возникает непростая проблема «польского страха». Книга Гросса не столько об ужасе, который испытывали избежавшие газовых камер люди, ставшие уже в мирное время жертвами агрессивной юдофобии, сколько о польском национальном комплексе. Извлекая как из вполне материальных, так и мистических глубин «кащееву иглу» польского антисемитизма, американский историк показывает этот глубоко запрятанный сложнейший комплекс, состоящий из национально-религиозных предрассудков, безусловного знания о своих преступлениях перед Христом и одновременно желания оправдать их, чтобы навсегда исчез из памяти если и не очень мучающий совесть, то все-таки напоминающий о себе «еврейский призрак». Мучительная память перерастала в страх перед самим собой, и желание заглушить его вело к новым преступлениям. Именно поэтому негласному остракизму подвергались соседи, спасавшие евреев в войну. Они напоминали о собственной нечистой совести.
Сегодня эти фобии предстают в польском обществе в разнообразном спектре — от отрицания Холокоста до традиционного поиска «еврейской вины» (антисемитизм выдается за проявление антикоммунизма) и обвинения Гросса в клевете на польский народ. По последнему мотиву было возбуждено дело краковской прокуратурой. К чести польских юристов, они признали, что книга, являясь научным исследованием (хотя и выполненным на эмоциональном уровне), не содержит клеветнических измышлений, оскорбляющих национальное достоинство поляков. С такой оценкой, однако, не согласились многие исследователи и публицисты. Сочинение Гросса было объявлено «ненаучным», автора назвали даже «вампиром от историографии». Некоторых видных католических деятелей возмутили упреки Гросса в адрес священников, одобрявших действия нацистов по отношению к евреям. Особое возмущение иерархов Костела вызвал тот факт, что книга Гросса вышла в католическом издательстве «Знак». Газета «Nash Dziennik» объявила книгу Гросса «частью общего заговора против Польши».
Тем не менее у книги Гросса нашлось немало защитников из рядов польской интеллигенции. В ряде статей они призвали соотечественников взглянуть правде в глаза, отказаться от мифа о собственной национальной исключительности, от идеализации польской истории. Как пишет в предисловии к «Страху» руководитель издательства «Знак» Хенрик Вожняковский, книга содержит «аспект польской истории, который еще должным образом не осознан обществом», и потому она является важным элементом в деле национального самопознания поляков. Это обстоятельство имел в виду и видный публицист и общественный деятель, редактор «Газеты Выборчей» Адам Михник, когда на очередной встрече Гросса с читателями сказал, что книга американского историка — «предмет не для польско-еврейской полемики, а для польско-польского диалога».
Диалог этот идет трудно, о чем свидетельствуют данные зондажа, проведенного «Газетой Выборчей». Только 23 процента поляков считают, что книга Гросса вообще нужна как средство очищения национальной памяти. Впрочем, может быть, эта цифра не так и мала? 41 процент склонен назвать ее «антипольским пасквилем». Последнюю оценку разделяют, в основном, люди пожилого возраста. Зато 37 процентов поляков в возрасте от 18 до 24 лет поддержали издание книги Гросса. И это, безусловно, внушает оптимизм. Молодым эта книга оказалась нужна. Нельзя не оценить и такую цифру — около 40 процентов высказалось против судебного преследования книги Гросса. Широкий общественный интерес, проявленный к его книге, по мнению автора, означает, что «Польша готова непредвзято взглянуть на свое прошлое».