Если задаться целью охарактеризовать нынешнюю ситуацию со стороны экспертного сообщества, то она может быть описана как серия тупиковых вопросов по поводу тупиков. Другими словами, имеется о соответствие между стратегическими тупиками и заторами, с одной стороны, и категориями оценки и восприятия — с другой. Когда я намекаю на то, что интеллектуалы и эксперты балансируют между отчаянием и туповатым утрамбовыванием «культурного слоя» (дело не обязательно бесполезное, хотя в иные моменты побуждающее к отчаянию), то это вовсе не означает, что различного рода политики и функционеры усматривают перспективы и дело ведут к ним. Вовсе нет. Паралич носит характер всеобщего и пронизывает элиты и контр-элиты насквозь.
Вот его внешние признаки. (1) Все возможные вопросы поставлены, на них даны все возможные ответы, но они не кажутся удовлетворительными, поскольку вопросы не сняты с повестки. (2) Все ощущают какое-то движение, но указать его направление решительно невозможно. Потому всем и каждому из нас кажется, что он отстает, упускает что-то важное. (3) Общее ощущение скуки — верный признак кризиса идей, кризиса жанра, кризиса капиталов и доверия.
(Пример в скобках. На одной из недавних конференций в Варшаве очередной раз поднимался вопрос участия молодежи в политике. И вот разумные претензии: молодежь не мобилизуется партийной политикой, поскольку партийные лидеры и их окружение давно блокировали работу вертикального лифта. И вот не менее разумные контраргументы: значит молодежные политические лидеры еще слабее людей, вроде Лебедько и Калякина. И если они не способны победить людей, которых поддерживает — всего-то! — микроактив, то на что они вообще способны? Логический паралич наступает в случае встречи двух хороших аргументов.)
А теперь — «проклятые» вопросы.
1. Участвовать в выборах, или нет? (Соответственно со стороны властей вопрос может быть сформулирован так: пускать оппозицию в парламент и в каком количестве?) Какую роль могут сыграть парламентские выборы в нынешней ситуации, которая, как всем кажется, «принципиально иная», чем в 2004 году?
2. Способствовать или противостоять замирению Лукашенко с Западом? Или более кардинально: диалог идет или молчит?
3. Вопросы по поводу приватизации: создавать особые условия для национального капитала или нет? Допускать дисбаланс российских и западных инвесторов, каковы должны быть квоты и т. д.?
Каждая из этих групп вопросов содержит группы подвопросов (все мы затрагивать не будем), причем между собой они тесно взаимосвязаны. Со стороны эта взаимосвязь может показаться не очевидной, поэтому — для ее обнаружения — я напомню одну из основных констатаций Большой конференции под эгидой Белорусского института стратегических исследований (Киев, сентябрь 2007): «трансформационная пауза» в Беларуси закончилась, т. е. перемены грядут. Эта констатация обеспечивает взаимонаправленность перечисленных выше вопросов.
Можно пойти обратным путем, оттолкнувшись от группы (3) и двигаясь в направлении группы (1). Приватизация, которая рассматривается на данном этапе как неизбежная (в связи с предположительно необратимой реструктуризацией российско-белорусского контракта) — основной способ покрытия возрастающего дефицита инвестиционных и шире — финансовых ресурсов. Поскольку Россия в настоящих условиях не может быть базовым источником их покрытия, возникает серия вопросов о балансах/дисбалансах инвесторов с определенным «происхождением» и шире — национальная проблематика приватизации. Те же самые вопросы порождают известную проблематику (2) «переговоров с Западом» (основным источником финансовых ресурсов и генератором определенных торговых преференций) и — если мы помним об известных 12 условиях полноценного всестороннего сотрудничества с ЕС — (1) то осень 2008 актуализируют «проклятую» проблему участия оппозициях в выборах.
Все это мы неоднократно обсуждали во всех возможных направлениях, не так ли? Это обстоятельство, по всей видимости, прямо или косвенно обуславливает интеллектуальную депрессию, заставляя сотый раз возвращаться к исходной констатации: закончилась трансформационная пауза или не нет? Была ли она вообще?
Теперь я предложил бы — нет, вовсе не «стратегию выхода» (поскольку депрессия затрагивает меня также, и в выход я не верю) — просто еще раз рассмотреть на каждую из перечисленных групп вопросов, пытаясь понять, что в этих вопросах так смущает. Можно ли эти вопросы переформулировать?
1. Известно, что проблема участия оппозиции в выборах является ставкой в торгах западных институтов (прежде всего ЕС) с официальным Минском. При этом вопрос участия оппозиционных партий в парламентских выборах так или иначе увязывается с проблемой легитимности палаты представителей.
Давно предложены весомые аргументы в пользу того, чтобы в выборах не участвовать, — я не стану их повторять и подвергать критике. Тем более, что это действительно достойные внимания аргументы. Как и противоположные им по смыслу. Лидер ОГП Анатолий Лебедько приводит три основных довода в пользу участия. Во-первых, бойкота в белорусских условиях не получается (поскольку бойкот требует больших ресурсов), а неучастие в избирательных кампаниях ведет к деградации партийного актива. Во-вторых, разумно воспользоваться ничтожными агитационными возможностями, которые предполагаются избирательными кампаниями, для работы с избирателями. Третий аргумент явно не проговаривается, но так или иначе предполагается: на фоне заявленного стремления властей провести «более честную кампанию, чем обычно», глядишь — и какая фракция из трех оппозиционеров в парламенте образуется. Для завершения картины можно привести скрытые дилеммы властей: достаточно ли фракции из трех человек, чтобы парламент признали за рубежом, или можно вообще ограничиться двумя оппозиционерами? Или, быть может, жест освобождения Козулина искупает то неизбежное обстоятельство, что оппозиция по какой-то странной причине опять не отфильтруется среди так называемых (каюсь, плагиат) народных избранников?
Все эти аргументы pro и contra, все эти дилеммы неоднократно проговаривались, и мобилизовали достаточное количество сторонников, чтобы в конечном итоге не получилось ни (а) протеста, ни (б) более или менее порядочных выборов. Или (в) более или менее успешных выборов с точки зрения партий. Сильно удручает и то обстоятельство, что участие, равно как и неучастие оппозиционных партий в кампаниях ведет ровным счетом к тому же результату, и отнюдь не укрепляет дисциплину в партиях — особенно если иметь в виду, что представители ОДС традиционно толкутся на тех же насиженных делянках (избирательных округах), где их фильтруют все те же проходимцы, что и на прошлых, и на позапрошлых выборах. Достаточно широкие (достаточно для протеста любого масштаба) народные массы осведомлены об этом всеобщем подлоге, потому не верят ни в подлог, ни в честные выборы, и агитационная кампания здесь ничего, в общем-то, не решает.
Что еще обсуждать? Быть может, вторую группу вопросов, которая — кто знает — содержит скрытые подсказки для первой?
2. Способствовать ли диалогу Лукашенко с Западом? Это трудный вопрос — не потому, что активисты или противники данного диалога не располагают рабочими механизмами для того чтобы чему-то способствовать или препятствовать, но потому что мораль и нравственность (с одной стороны) и победа духа над моралью (с другой) стоят на хорошо укрепленных позициях.
Довольно сложно упрекнуть г-на Санникова в непоследовательности, когда он утверждает, что Лукашенко верить нельзя, и что 12 условий ЕС выполнены им не будут. Но разве г-н Федута кардинально неправ, когда говорит, что необходимо с чего-то начинать? И действительно, если смотреть на эти 12 условий с «ультимативной» точки зрения, то, конечно, выполнены они не будут. Лукашенко сделает все, чтобы их не выполнить. Он подождал пару дней после освобождения политзаключенных и возмущенно заголосил: я не вижу ответных шагов! Однако если посмотреть на 12 условий так, как изначально предлагал ЕС, то все предстанет несколько в ином свете. Это вовсе не ультиматум, а маршрут, т. е. некая пошаговая стратегия движения в каком-то направлении. Это означает, что никто на Западе не ждет, что эти условия будут выполнены качественно и в полном объеме. Скорее, там будут оценивать волю к изменениям. Это, в свой черед, вовсе не означает, что Запад после очередного жеста доброй воли навезет сюда вагоны конфет…
Здесь мне хотелось бы сделать паузу — просто для того, чтобы сказать трюизм: система переговоров и взаимных компромиссов — вещь достаточно сложная, так что можно способствовать или препятствовать переговорам, но на конечном результате это отразится мало, поскольку он в любом случае окажется промежуточным (если участники игры будут те же). Поэтому и противники переговоров правы, и сторонники правы, и эта взаимная правота очередной раз структурирует приятый динамический паралич.
3. Теперь осталось повторить pro и contra приватизации. Прав г-н Заико, когда настаивает на том, что приватизация без участия национального капитала — это просто бедствие какое-то. И Елена Ракова имеет все основания утверждать, что приватизация в пользу национального капитала влечет за собой массу серьезных проблем. Безусловно правы те, кто вспоминает о том, что национального капитала у нас вроде как и нет (отсюда судорожный поиск кредитов и инвестиций). И, наконец, было бы несправедливо обойти вниманием тех, кто полагает, что вопрос станы происхождения инвестора вторичен по отношению к проблеме непрозрачности процесса продажи госсобственности. Все вновь правы и…
Что здесь чаще всего упускается из виду? Именно то, что само собой подразумевается — связь между переговорным процессом с институтами Запада и этим самым процессом приватизации. Следует сказать, что до определенного момента Лукашенко и его окружение почти не подозревали о существовании этой «тайной» связи между деньгами и политикой, предпочитая думать, что экономическую «реформу» можно сделать без соответствующих политических реконструкций. Многие из нас так думали, апеллируя к опыту Чили и Южной Кореи. Но суть современных изменений — которые мы как-то, в общем, ощущаем — я полагаю, как раз и состоит в определенной реструктуризации этих отношений. Возможно, это означает, что «китайско-корейскоя чудо» в историческом смысле неповторимо.
В противном случае российских функционеров не мучил бы вопрос о том, почему российская нефть настолько дешевле арабской. Разумеется, изменения, о которых мы говорим, начались не сегодня (и описаны в литературе, которой мы касаться не будем), однако ныне идет активный процесс масштабного их распространения. Рынок политических репутаций каким-то образом оказывается пристегнут к рынку «чисто» экономических сделок, так что конечный ценовой эффект позволяет говорить о механике политических рисков. Нет, речь здесь не идет о завораживающем процессе слипания денег и власти — скорее, напротив, о размыкании двух полей — соответственно экономического и политического — и возникновении сложной системы коммуникации между ними. Речь также не идет о «репутации» в старом добром коммерческом смысле. Старое доброе имя по-прежнему важно, но сейчас особое значение имеет то, где обитает носитель репутации, каковы там политические риски. Ранее «репутация» была комбинацией сложной группы «кредитных историй», теперь репутация политических систем и бизнес-климатов эмансипировалась от индивидуальных репутаций производителей.
Почему российская нефть дешевле арабской? Потому что у российских кампаний не хотят ее покупать по той же цене, что у более надежных и бесперебойных поставщиков — так издержки политических рисков отражаются на конечной цене продукта. Репутация Лукашенко и его окружения отражается на репутации Беларуси, а репутация Беларуси — на ее активах и ее гражданах. Таким образом, 12 условий ЕС — это не просто ультиматум Запада, и это даже не маршрут, указывающий, как двигаться в «европейском» направлении в духовном, нравственном и геополитическом плане. Это, помимо прочего, стратегический проект, направленный на увеличение стоимости белорусских активов. И это очень важно, поскольку белорусские власти пекутся о том, как продать эти активы подороже. А многие потенциальные инвесторы воздерживаются от дорогих покупок, поскольку оценивают нашу «стабильность» по каким-то собственным шкалам, некоторым образом связанным с кредитными рейтингами, политическими рисками и 12 условиями Евросоюза. Так возникает база для широко понимаемых переговоров — с Западом, Востоком, Севером и Югом.
***
Если попытаться пересмотреть перечисленные выше вопросы в таком ракурсе, то, во всяком случае, можно увидеть определенную конфигурацию тупиков.
(1) Участие/неучастие политической оппозиции в очередном сценарии «типа выборы» в настоящей ситуации серьезной проблемой не является, поскольку затрагивает такая проблема сравнительно небольшую группу граждан — с одной стороны, это «связанная группа» власти, с другой — партактив. И тем и другим нужно во что-то играть. Тот или иной исход выборов, разумеется, белорусские активы не обрушит, однако некоторым образом скажется на репутации режима (склонного или напротив — не склонного выполнять политические сделки) и, следовательно, косвенным порядком — на процессе реструктуризации собственности.
Что в ходе политической кампании обращает внимание прежде всего? Я бы охарактеризовал ее как окончательное и бесповоротное доминирование тактик над стратегиями. Мониторинг выступлений политиков в СМИ, позволяет сделать два простых заключения: (а) они говорят то, что говорили пять лет назад, (б) мало беспокоятся о том, что будет после выборов, т. е. в принципе озабочены индивидуальными тактиками профессионального выживания (так же, как и остальное население). Очевидное преобладание тактик над какими-то стратегическими программами — зримое свидетельство коррозии существующих государственных институтов, поскольку стратегии расширяют горизонты видения, а тактики сужают их.
(2) В действительности Лукашенко точно не знает, находится ли он в переговорном процессе с Западом, и нужны ли ему переговоры. Ранее возможностью этих переговоров можно было шантажировать Россию, но после российско-грузинского конфликта, достаточно сильно напугавшего Большую периферию, он опять-таки не знает, следует ли в такой ситуации прибегать к политическому шантажу. Словом, нет никакой внешнеполитической стратегии, косвенное свидетельство чему — тот простой факт, что в окружении президента не оказалось людей, способных разработать пошаговую стратегию «политической либерализации» (пусть даже фиктивной) и увязать ее со стратегией приватизации. Отсюда — цепь довольно непоследовательных шагов и символических жестов. И если эти жесты рассматривать как серию тактических приемов, то понятно, что помогать или препятствовать «переговорам с Западом» — неэффективная трата сил, хотя говорить об этом в медиа можно сколько угодно.
(3) «Власть проводит приватизацию» — это не вполне адекватное высказывание по поводу того, что происходит. Следует говорить о том, что началась какая-то приватизация, власть пытается в этот процесс вписаться, но сам процесс не контролирует, поскольку нет соответствующей программы или плана (за который нельзя принимать ни известный список предприятий, ни юридические разъяснения на этот счет Госкомимущества, института, представители которого с трудом отдают себе отчет, чем занимаются, поскольку не на это учились). Посему вопросы о соотношении национального капитала к иностранному решаются так, как решаются (впрочем, я не простив того, что об этом приятно поговорить на досуге).
Демонтаж — вот название тому, что происходит, причем сложно сказать, что будет построено на базе старых институтов, на руинах медленно умирающей политической системы. Короче говоря, всеобщее отступление нации от так или иначе завоеванных позиций, но отступление в боевом порядке, который радует глаз и усыпляет мозг.
Но: мы начали с экспертного сообщества. Тот факт, что мы без конца возвращаемся к отыгравшим интеллектуальным темам и концептам — свидетельство возрастания базовой неопределенности в обществе. Эта неопределенность сопровождается депрессией. Ощущение депрессии, которое мы переживаем, не с неба взято. Оно, если перефразировать Бурдье, коренится в объективных структурах социального мира и пытается воспроизвести себя в том его видении, которое частью этого мира и является.