Война закончилась многоточием… Так говорят о российско-осетинско-грузинском конфликте. Опять «наведение конституционного порядка» закончилось трагической гибелью множества людей. Как в Чечне, как в Абхазии. И опять, как в начале Второй мировой, никто не сумел правильно оценить назревавшего противостояния, военные не смогли эффективно защитить мирное население, а политики не были готовы к оперативному принятию взвешенных и гуманных решений.
«Cujusregio,ejusreligio» [1]
«До войны военная наука представляется областью точных знаний, как астрономия. После войны она уже выглядит как астрология»
(Дейм Ребекка Уэст, английская писательница)
Можно снять с полки любой наугад выбранный учебник истории, чтобы прочитать, что среди многих причин и источников победы СССР в Великой Отечественной войне, важнейшими стали социалистические преобразования, которые страна успела совершить за послереволюционные годы: создание могучей индустрии, коллективизация сельского хозяйства, культурная революция. «Война показала, что экономика Советского государства является несравненно более жизнеспособной, чем экономика капиталистических государств. В этом важнейший источник победы Советского Союза в Великой Отечественной войне».
«Все для фронта, все для победы!» — всем знакомый лозунг, суровая жизненная правдивость которого не подлежит сомнению. Если до войны большая часть ресурсов страны тратилась ее нужды, то в годы войны продукция мирного (не двойного) применения была фактически прекращена. Иначе не могло быть. А вот в Германии, как рассказывал нам на занятиях в Минском суворовском военном училище подполковник Петр Яковлевич Погребной, промышленность выпускала детские коляски. Выходило, что вместо пулеметов?
Позже в мемуарах Вальтера Шпеера с удивлением читал о том, как еще в 1943 году первые лица рейха обсуждали вопрос целесообразности и допустимости сохранения производства женской парфюмерии.
В общем, не только корифеи советской партийной (в классовом смысле слова) истории так оценивали достижения СССР. Черчилль, которому ни к чему было вникать в истматовские нюансы, сказал, что Сталин принял Россию с сохой и оставил с атомной бомбой, и своим не ангажированным признанием обеспечил этому утверждению необходимые и достаточные основания для того, чтобы оно слыло истиной.
Быть или слыть? После смерти Сталина советская история совершила рискованное колебание в соответствии с изменением генеральной линии, потому в книжках стали писать о том, что осуществивший техническую модернизацию огромной страны в короткие сроки Сталин все же проявил волюнтаризм и вместо того, чтобы производить современные танки, пушки и самолеты, занялся тиражированием разного старья. Забыл известное указание Ленина про «меньше, да лучше». Решил взять количеством и заставил своих соколов принять на себя немалый позор. Поэтому появилась потребность в уточнении. И первое, что тут приходит на ум, это изображенное В. Песковым в его «Окнах в природу» описание нападения волков на медведя. Серых должно быть больше десятка, и тогда они, хоть и не завалят косолапого, но непрерывными и назойливыми наскоками заставят уйти и оставить наглецам свою законную добычу. Так вот, не историки, а «технические лейтенанты» (термин В. Корнилова из романа «Демобилизация») считают, что численного превосходства советских устаревших самолетов над новейшими немецкими было достаточным для того, чтобы нанести последним сокрушительное поражение (уничтожить) и вообще лишить его самой возможности даже «взять-посмотреть» желанную военную добычу.
Во-вторых, если, несмотря на такое огромное количественное превосходство, Красная Армия в первые же часы потеряла практически все самолеты, танки, винтовки и даже слабо поддающиеся технической модернизации большие и малые саперные лопаты, то возникает вопрос — зачем все это было производить? Ведь кое-кто из экспертов считает, что частью одномоментно уничтоженный, а большей частью захваченный врагом арсенал обошелся стране чуть ли не полтриллиона долларов в пересчете на современный курс. И зачем было содержать армию, которая (чего уж там) даже не разбегалась по лесам, а бросала винтовки и организованно сдавалась в плен. Говорят, Сталин был суров к пленным. Не считал за людей, приказывал без суда расстреливать… А что ему оставалось – при виде такого массового отказа от исполнения воинского долга уже в первые часы войны? Да, она, как и все войны, началась вероломно, на рассвете. Но ведь всякий боец и командир заранее знали, что враг, прущий из всех щелей, выглядит несимпатично, вести себя норовит нагло. И миллионы пленных в первые дни и недели. Людей, присягнувших на верность Родине, вождю и партии, и бросивших оружие под ноги неприятелю. Вот и пришлось заводить заградотряды. Но коль так, то нет гарантии, что могло бы быть по-другому, превосходи советское оружие лучшие немецкие образцы «на поколение».
Немцев, поди, их комиссары тоже пугали «азиатскими мордами», и им, захватчикам в чужой стране, не могло не быть страшно.
Наконец, через полвека после победы в той классической (насколько может быть классическим открытое столкновение миллионов вооруженных людей) войне, оказалось, что советская экономика очень даже уязвима. Она была таковой и в предвоенные годы, и во время войны, а тут в мирное время и уже после новой («холодной войны») оказалась не только менее жизнеспособной по сравнению «с экономикой любой капиталистической страны», но тривиально погибла под напором собственных противоречий. Причем тут, оказывается, уместна аналогия. В начале 40-х годов СССР производил оружия больше всех стран, впоследствии участвовавших во второй мировой, но едва не погиб в первые же недели после нападения. В 90-е годы, если брать чисто физический аспект, советская экономика была сильна, как никогда. Никогда прежде не добывалось в СССР столько разнообразного сырья, не производилось столько (по отдельным позициям — больше, чем в остальном мире) машин и механизмов, сколько в «перестроечном СССР». Если, например, вспомнить о намеченных планах по повороту течения великих сибирских рек к истокам и далее на юг, чуть ли не к Индийскому океану, то даже масштабы намеченных и кое-где начатых работ по перемещению грунта с одного места на другое были сопоставимы с тектонической деятельностью.
И в 40-е и в 90-е страна имела самый большой в мире арсенал. И в политике боролась за коллективную безопасность, за разрядку и т. п. Даже участие в локальных войнах проводилось по однажды избранной схеме, в соответствии с которой вооруженные вторжения совершались по просьбе прогрессивных легитимных марионеточных правительств.
И вновь возникает тот же вопрос: «Зачем?» Зачем СССР прошел путь от сохи до атомной бомбы, что было поставлено в заслугу Сталину самим Уинстоном Черчиллем?
Так это все начиналось…
В 1929 году, о чем есть свидетельство служащего компании «Форд» Чарльза Спенсера, на Путиловском заводе в Ленинграде был организован выпуск (без всякой лицензии) тракторов «Фордзон» под названием «Красный путиловец». Как сейчас говорят, по-пиратски, но и без особого успеха. С помощью нескольких завербованных фордовских механиков на заводе воспроизводили купленные и разобранные на части американские машины. Но технологические секреты производства отдельных деталей раскрыть не удавалось, поэтому качество копий было гораздо хуже оригиналов.
То есть в тот момент тракторной, а значит, и танковой промышленности в СССР не было. А через 12 лет, к июню 1941 года, в Красной армии на вооружении состояло 24 тыс. танков собственного производства. Правда, большинство из этих машин было потеряно в первые же недели войны. Но это на самом деле не очень сказалось на численности советского танкового парка. Промышленность после «заминки» на начальной фазе, сумела возобновить и нарастить производство. Поэтому, как пишет Владимир Бешанов в книге «Танковый погром 1941 года», советские танковые войска и в дальнейшем теряли более 20 тысяч боевых машин в год, а всего за войну было потеряно 96.500 танков.
Без малого 100.000танков. Силища! Буквально все писавшие о войне наши и не наши историки и не историки убеждены в том, что Гитлер имел слабое представление о ресурсных возможностях СССР и его вооруженных сил. Уже в августе 1941 года, когда германским военным и политическим руководителям стал очевиден факт провала блицкрига, Гитлер пережил настоящее потрясение. На этой почве, как политкорректно отметил в своем дневнике Геббельс, у него случился приступ дизентерии. Проще говоря, Гитлер о…ся, когда узнал, какого на самом деле медведя он имел неосторожность поднять из берлоги.
Стратегический провал
Геббельс в исторических анекдотах и преданиях заслужил звание беспардонного враля. Но он был всего лишь министром пропаганды, поэтому всегда говорил, что думает, а из того, что думает, выбирал только полезное для дела пропаганды. А в дневниках он давал личные оценки: «Стало очевидно, что мы полностью недооценили советскую ударную силу, и прежде всего вооружение советских армий. Мы даже близко не имели представления о том, чем располагают большевики. Отсюда и ошибочные оценки. Например, фюрер оценивал число советских танков в 5.000, в то время как у них их было 20.000… Возможно, это хорошо, что у нас не было ясной картины потенциала большевиков. Возможно, мы бы тогда побоялись взяться за решение все равно когда-нибудь ставшего неотложным вопроса о Востоке и большевиках. Фюрер внутренне очень раздражен на себя за то, что он дал ввести себя в заблуждение сообщениями из Советского Союза». [2]
То есть речь идет не об элементарных ошибках и неточностях — о стратегическом провале разведки и, соответственно, стратегического планирования. Гитлер, таким образом, сидел на скудном информационном пайке, что, разумеется, не может служить оправданием первому в стране политику и полководцу. Вероятно, фюрер излишне доверял своим разведслужбам, которые этим доверием злоупотребляли. Как нам внушали, Сталин, наоборот, никому не верил, и потому боялся, что его обманут и свои чекисты, и их немецкие коллеги. И потому даже в этом своем недоверии, оказался более велик, чем фюрер. Ведь получается, можно было бы если не избежать вторжения Гитлера вообще, то хотя бы отсрочить его начало. И лучше подготовиться к отражению. Это было бы возможным за счет открытой демонстрации миролюбивых планов советского политического руководства в отношении Германии и показа реального состояния вооруженных сил. Пригласили бы немецкий генералитет, дали полетать, поездить, полетать, пострелять. На новейших танках и самолетах…
Но реальная картина предстала перед глазами немцев уже после начала войны. И ошеломила. Количеством бронетехники, боеприпасов, самолетов (которые якобы сгорели на «мирно спящих аэродромах), продемонстрированных прибывшим на бывшие советские территории германским бонзам генералами вермахта: захваченными, готовыми к заправке, вооружению и бою. Как вспоминал Хайнц Гудериан, Гитлер сказал ему 4 август 1941 года в Ново-Борисове, что если бы он знал, что на самом деле русские имеют столько танков, то, наверное, не начинал бы этой войны.
Танк — это телега для пушки
Слова, которые «к делу не подошлешь», как и мемуарные откровения советских маршалов. Однако, задуматься есть над чем. Куда, например, деться от пассажей из воспоминаний supermensch’а Отто Скорцени: «Нам было понятно, что советские солдаты защищали родную землю, а мы были захватчиками. Но во имя какого общественного порядка жертвовались их жизни? Того, что мы видели в деревнях и небольших городках, было достаточным, чтобы составить себе представление о „советском рае“. Люди и животные жили вместе, в условиях, оскорбляющих человеческое достоинство. Севернее Кобрина я видел русский колхоз… Крестьянин являлся только бедным невольником, подобным персонажу „Мертвых душ“ Гоголя…»
Может, в чем и кривит душой немецкий Рембо, но в этом он прав, как прав был в свое время Гоголь.
Но танк, если совсем уж попросту, – это телега для пушки. Так к нему и относятся люди военные. Это расходный материал войны, это средство, с помощью которого добиваются достижения целей войны.
Уместно отметить, что население СССР, как и простые немцы в большинстве своем, верили в мощь своих стран и армий, в мудрость своих вождей. В новейшем учебнике «Великая Отечественная война Советского народа (в контексте Второй мировой войны)», по которому эту тему изучают наши дети, сказано: «Когда началась война, советские люди не сразу осознали драматизм ситуации: „На кого полезли? Что, ум совсем потеряли?..“ Поэтому не удивителен массовый оптимизм и вера в скорую и легкую победу.
Немцы же верили в «блицкриг». Даже после провала наступления под Москвой вермахт в общественном сознании в Германии долго слыл непобедимым. Немецкий историк Иоахим Гофман в книге «Сталинская война на уничтожение: планирование, осуществление, документы» приводит показания советских военнопленных на сей счет: «В отношении дальнейших перспектив Советского Союза генерал-майор Зеруленков, командир 51-й стрелковой дивизии, заявил 10 октября 1941 года, когда еще полным ходом шло наступление на Москву, что СССР уже зимой будет в состоянии сформировать 300-400 дивизий». Многие пленные в это трагическое для Москвы время убеждали немцев, что «во всех отношениях сильнее немецкой с материальной и численной стороны… Силы Красной Армии еще неизмеримы». Но больше недоверчивых немцев поразили предостережения командующего 19-й армией генерал-лейтенанта Лукина, утверждавшего, что советская промышленность в состоянии практически каждый день оснащать танковую бригаду с танками современных типов Т-34 и КВ.
Но продолжим цитировать учебник: «Врагом были задействованы 2.700 самолетов (60% германской авиации). В первый день войны Красная армия потеряла 1.200 самолетов, из них 738 на Западном фронте, а за первую неделю войны на земле и в воздухе было уничтожено свыше 4.000 советских самолетов. Это обеспечило господство немецкой авиации в воздухе и способствовало свободе действий германских танковых армий».
Авторы далее поясняют, что около 28% советских истребителей даже к первой половине 1942 года составляли самолеты И-16. То есть, по возникшему позже канону, заведомо устаревшие.
В общем, сейчас наших детей и внуков учат тому же и так же, будто за прошедшие годы в стране и в исторической науке совершенно ничего не изменилось. По-прежнему бьют на вероломство (без объявления войны!) да техническую отсталость. Хотя как определишь ее, эту отсталость, если самолеты не взлетают, а покорно ожидают неизбежной и бесславной гибели на земле? Это до какой же степени безмятежно должен себя чувствовать аэродром (имеется в виду войсковая часть), чтобы на него вражеские бомбардировщики свалились, как снег на голову. И все пожгли.
До последнего истребителя
Разумеется, бывает по-разному. Франция, например, не так готовилась к войне с Германией, а оказалась не готова. По качеству ее самолеты и танки уступали французским, по количеству — тем паче. Как известно, немецкое наступление на Западном фронте началось 10 мая, и в первые дни войны 3,5 тысячами немецких самолетов. Это на 800 машин больше (см. выше) численности немецких эскадрилий, направленных против СССР 22 июня. А противостояло немцам менее 400 истребителей первой линии. Позорно мало самолетов было у Франции. Но в первый день вторжения, 10 мая 1940 года, французы сбили 304 немецких самолета.
Об этом написано в книге Марка Солонина «На мирно спящих аэродромах… 22 июня 1941 года». Солонин, если так можно сказать, историк-любитель, но хороший писатель и профессиональный авиационный инженер. Поэтому ему можно и нужно верить: «для лучшего понимания масштаба понесенного урона отметим, что при сохранении такого уровня потерь (чего, конечно же, тающая на глазах французская истребительная авиация обеспечить не могла) бомбардировщики люфтваффе должны были полностью „закончиться“ уже в конце мая!»
Но самое крупное поражение немецким ВВС за все время мировой войны нанесла «крохотная авиация маленькой Голландии». Основой истребительной авиации этой страны были 60 истребителей «Фоккер-DXXI» (из которых на 10 мая в исправном состоянии находилось только 28 машин). По своим летно-тактическим характеристикам этот истребитель представлял собой аналог ранних (до моделей 1939–1940 гг. он не дотягивал). Эти самолеты вместе с зенитчиками уничтожили в небе над Голландией по самым острожным оценка 189 самолетов всех типов. Зенитные батареи вели огонь вплоть до момента захвата их немецкими десантниками. Через пять дней история голландских ВВС завершилась гибелью в бою последнего истребителя.
В общем, обижают СССР и его вождей, конечно, в первую очередь Сталина, якобы за то, что отпущенное историей время использовали для производства негодного, устаревшего вооружения. Но на сей счет существуют и иные соображения. Самым устаревшим оружием в Красной Армии была винтовка Мосина (трехлинейка). То есть оружие основной массы бойцов. Но она была и самым надежным оружием, в отличие от всех других, удобным в обращении. К тому же ее практически невозможно было потерять. А при надобности боец на себе мог вынести с поля боя и три винтовки — свою, и две — павших товарищей. В этом смысле винтовка выгодно отличалась и от танков с пушками, и от пулеметов, и, понятно, от автомобилей-полуторок. Последние были чрезвычайно уязвимыми при обстрелах, часто ломались, застревали, поскольку «пути-дороги» фронтовые — это вам не автобаны с автострадами. Так вот, уже в первые недели войны, Красная Армия потеряла практически все винтовки, но основная масса полуторок выбиралась своим ходом. Не пустыми, разумеется, не воздух увозили от немцев… Личный состав авиационных полков и аэродромной обслуги уезжал от сгоревших «на мирно спящих аэродромах» боевых машин.
Подводя первые итоги битвы за Британию, Черчилль писал: «Никогда за всю историю конфликтов столько граждан не были обязаны столь многим такой малой горстке людей».
Специалисты считают воздушное сражение мая—июня 1940 года над Францией практическим примером того, какие минимальные потери могло понести люфтваффе при столкновении с истребительной авиацией, уступающей ему и в численности, и по тактико-техническим характеристикам самолетов. Несмотря на реально доказанный героизм солдат и офицеров, сохранивших верность Франции, развалившееся на глазах государство не могло спасти страну от позорного поражения.
О масштабах же максимальным потерь, которые могло понести люфтваффе при аналогичных условиях, позволяет судить воздушное сражение августа-сентября в небе над Англией. То есть с технической точки зрения Англия была готова к воздушной войне не намного лучше Франции. Известен случай, когда Черчилль, обращаясь к народу по радио, не скрывая правды, говорил о том, что у нации есть единственный выбор — выстоять и победить. Но это потребует напряжения всех сил. А когда микрофон уже отключили, бросил в сердцах, что обороняться предстоит всеми средствами, включая пустые бутылки, оставленные выпивохами на пляжах.
Англия не готовилась к войне так, как это делал СССР.
Сталинград в небе Англии
Но у англичан было сильное государство, хоть и ограниченно-монархическое, но и демократическое, с действующим по закону и праву укорененным вековыми традициями парламентом. И записным остряком, в определенные моменты дерзким до полной «безбашенности», премьером. Но этот остряк, сноб и сибарит, предвидя предстоящие лишения и жертвы, делал все, чтобы их было меньше. По окончании войны Черчилль был горд тем, что людские потери Англии во Второй мировой войне были меньшими, чем в Первой. Разумеется, и его за многое и часто справедливо обвиняли. В том числе и за то, что берег людские ресурсы — соотечественников, вынуждая изо всех сил напрягаться войска своих союзников. Для чего, например, затягивал открытие второго фронта. Это принципиально, что в английской армии пехоту никогда не посылали на минные поля с целью по подрывам определить и их конфигурацию и разведать проходы. Не делали этого и американцы, и итальянцы, и немцы. А в Красной Армии — обычная вещь. Настолько, что в приватной беседе маршал Жуков в простоте поделился таким опытом с генералом Эйзенхауэром. У последнего аж дух захватило.
Но, на языке ПУРККА, в Британии на самом деле наличествовало «единство партии и народа». Советский посол Иван Майский докладывал из Лондона в Москву: «Теперь уже можно с полной определенностью сказать, что решение британского правительства, несмотря на капитуляцию Франции, продолжать войну находит всеобщую поддержку населения… Большую роль в этом сыграло выступление Черчилля. Паники нет. Наоборот, растет волна упрямого холодного британского бешенства и решимости сопротивляться до конца… Черчилль пользуется большим уважением в рабочих кругах…»
Так вот, накануне битвы за Британию превосходство люфтваффе над королевскими ВВС по общему числу боеспособных самолетов было по меньшей мере трехкратным. Задача состояла в том, чтобы в течение 8 дней ударами по аэродромам и воздушными боями уничтожить основные силы английской авиации, завоевать прочное господство в воздухе над Ла-Маншем и тем самым создать необходимые условия для высадки сухопутных войск Вермахта на Британских островах.
Не обломилось Гитлеру. Ни тогда, ни позже. «Сталинград» над Англией выстоял в период наиболее ожесточенных боев с 25 августа по 7 сентября. Потери англичан были огромными — 285 самолетов (третья часть боеспособных машин), 103 пилота были убиты и 128 тяжело ранены. Но немцы потеряли 385самолетов, в том числе — 240 истребителей. А к 6 октября безвозвратные потери люфтваффе составили:
бомбардировщики всех типов – 685 самолетов, в том числе 543 сбиты в бою;
истребители всех типов – 753 самолета, в том числе 675 сбиты в бою.
Немцам уже в сентябре от массированных дневных налетов на военные объекты пришлось перейти к ночным террористическим бомбежкам английских городов. Это позволило им уберечь значительное количество бомбовозов и истребителей для применения против СССР. После этого всем стало ясно, что военная часть операции провалилась с треском, а население Англии проявило изрядную устойчивость против ночных бомбардировок жилых кварталов и общественных центров.
Из собственного не очень богатого армейского опыта я вынес убеждение: «технические лейтенанты» и строевые командиры технических же родов войск более интересны в общении, не кичатся перед младшими по званию, включая солдат, хорошие рассказчики, часто имеют собственные критические, профессиональные взгляды на вещи и не особенно скрывают это, в отличие от политработников. Но именно политработники чаще становятся историками, а историки исполняют должности политработников. Отсюда вполне понятный перекос в оценках и выводах.
Марк Солонин — авиационный инженер. Историк-любитель. То есть человек, имеющий интерес к книгам, написанным профессиональными историками, чтение которых ни на йоту не приближает к пониманию того, что же все-таки произошло на самом деле летом 1941 года, в чем причины событий и конкретные обстоятельства, как они возникали, и кто был их виновником. Но как нет такой глухой обороны, которую нельзя было бы при должной подготовке преодолеть, так и истину нельзя гарантированно похоронить на вечные времена. Как отмечает Солонин, чтобы доказать, что Земля вращается вокруг Солнца, потребовался Коперник. Главным источником открытий была, есть и будет голова исследователя. Сообразительный и заинтересованный современник, который «задушевных бесед с Жуковым и Молотовым не имел», может, поразмыслив, много извлечь их неизбежно ангажированных мемуаров, заметок и речей. Есть и многие другие источники для размышлений, включая архивные, в том числе сфальсифицированные по высшим, недоступным нам соображениям.
Согласимся с этой точкой зрения и сошлемся на мнение теоретика военной мысли Клаузевица, авторитет которого никем не подвергается сомнению. А он считал военное дело простым и вполне доступным здравому уму человека. С той оговоркой, что воевать на самом деле сложно.
По словам Солонина, он, пользуясь открытыми и уже (в 90-е годы) рассекреченными источниками [3], написал свою книгу для умных неравнодушных людей, которые понимают, что профессора партийно-исторических наук были у нас бойцами «идеологического фронта». Это сейчас они (и мы) об этом уже подзабыли.
Вот и Геббельс считал, что пропаганда должна быть правдивой, но по-особому — она должна содержать в себе «поэтическую правду». Дабы будить нужные чувства и доводить кипение «возмущенного разума» до точки, за которой становится реальным их направленный взрыв. А пропаганда – она везде одинакова. Хоть немецкая, хоть советская. Хорошая настолько возбуждает воина, что он начинает приходить в себя только после боя. «После того, как очнется без ног», – объяснял мне специфику психологической подготовки воинов к бою знакомый майор-афганец.
Поэтому редкий фильм «про войну» обходился и обходится без кадров, показывающих, как немецкие пикировщики уничтожают все цели на земле: пушки, автомобили, танки, понятно, «самолеты на мирно спящих аэродромах». Разумеется, без художественного вымысла не обойдешься, но ведь и мера нужна. Ведь на самом деле 22 июня для вторжения на фронте в 1400 км (по прямой от Риги до Одессы) немцы не смогли «наскрести» даже такое число самолетов, какое 10 мая 1940 года поддерживало с воздуха их наступление на фронте в 300 км от Арнема до Саарбрюкена. А «пикировщиков» (Ю-87) против Франции было выслано 360 штук, против СССР — только 306, включая неисправные. Понятно, что как немецкие истребители не могли охотиться за каждым бойцом, так и «пикировщики» не могли преследовать всякую попавшую в поле зрения летчика полуторку. Пусть одна даже и везет в войска тираж дивизионной газеты, с речью самого вождя [4].
В основу генеральной (генеральской?) интерпретации основных причин поражений первых дней войны положено утверждение о «вероломности», «внезапности» нападения противника, который нанес массированные удары по неподготовленным к обороне военным объектам. К этой последней версии, кстати, присоединился даже ниспровергатель главной официальной трактовки немецкого нападения на СССР Виктор Суворов, объяснивший колоссальные потери авиационного парка опрометчиво близким расположением аэродромов к границам, как говорится, в пределах «одной заправки». Но, во-первых, военные аэродромы не курятники, для защиты которых обычно не применяются активные средства ПВО.
Безусловно, на рассвете 22 июня отдельные советские военные аэродромы становились жертвами немецкого вероломства и собственного разгильдяйства, но зачастую расторопное авиационное и аэродромное начальство успевало успешно применить средства пассивной и активной ПВО.
К тому же о внезапном нападении говорится только применительно к советским аэродромам. На аэродромы европейских стран, не имевших такой огромной территории для безопасного удаления аэродромов от границ, как СССР, судя по отсутствию на сей счет достоверных свидетельств, немцы внезапно или не нападали, или это у них не получалось. А в-третьих, заимствуем у Марка Солонина политически нейтральный аргумент — статистический: потери средних советских танков за всю войну распределились следующим образом: от огня артиллерии и танков противника — 88%, от мин — 8%, а от авиации — только 4%. Иными словами, в основе мифа о тысячах советских самолетов, сожженных противником на земле по причине внезапности нападения лежит распространенное заблуждение (многократно усиленное «батальными сценами в кино и литературе») о высочайшей эффективности в борьбе с наземными целями тогдашних самолетов и авиационного оружия.
Самолет на земле как цель практически ничем не отличается от танка, и если трудно штурмовику из пушек и пулеметов на бреющем полете уничтожить танк, то самолет не намного легче. Пикирующие Ю-87 делают это успешнее других, но их было не очень много, и цели для них выбирались другие.
К числу успешных машин относили советский Ил-2, о котором «солдатская правда» сообщала, что он на бреющем полете рубит винтом головы немецкой пехоте. Официальные источники (на основе подаваемых наверх донесений нижестоящих штабов) утверждали, что отлично подготовленный летчик на Иле при выходе на цель с дистанции 300-400 метров поражает в среднем два танка, летчик при удовлетворительной подготовке — не больше одного танка, в реальности имел гораздо меньшую эффективность. В ориентировочных расчетах «норм боевых возможностей» Ила-2, установленных Главным штабом ВВС, отмечалось, что для поражения одного легкого танка Илу требовалось 4-5 самолетовылетов, среднего — не менее 12 вылетов. Ведь пропаганда — пропагандой, а оценивать эффективность работы летчика нужно по разумным критериям.
И притом Ил-2 справедливо считался лучшим штурмовиком и его неофициально называли даже «летающим танком».
А вот что шло наверх. В рассекреченном сборнике «Советская авиация Великой Отечественной войны в цифрах», на который ссылается Марк Солонин, приводятся данные, что уже к утру 24 июня потери советской авиации (за три дня боевых действий!) составили 3870 самолетов. Объективности ради Солонин указывает, что «во всех толстых книжках» называется цифра 3427 самолетов, потерянных не за три дня, а к 10 июля. Но о какой точности в учете потерь можно говорить, если в документах появляется такой «дико звучащий в военном лексиконе термин», как неучтенная убыль. И по задокументированному источнику к 31 июля «неучтенка» составила 5240 самолетов.
«Задним числом, – пишет Солонин, – всю эту массу брошенной при паническом бегстве техники записали в число „уничтоженных внезапным ударом по аэродромам“. С чем никто не стал спорить — ни немецкие летчики, что (понятно), ни советские „историки“ (что еще понятнее)…
Философия действия
И вновь возникает вопрос, зачем во имя какой войны СССР понадобился такой арсенал, такая мощная по численности армия, которой не было ни в одной стране мира? И почему все это огромное преимущество, все замечательные возможности, которые имела армия, не были реализованы?
Михаил Коряков в книге «Живая история 1917-1975).Munchen „Echo Press“, 1977, пишет: „Было подсчитано, что в период с 1925 года по 1941 год СССР подписал 15 договоров о ненападении и нейтралитете, одиннадцать из них были нарушены правительством СССР, два нарушены Гитлером и Муссолини, два заменены другими подобными соглашениями. В период с 1935 года по 1950 год СССР заключил 18 военных соглашений, – 15 из них были им же нарушены. Так, в 1932 году СССР заключил с Финляндией договор о ненападении, в 1939 году – атаковал Финляндию. В том же 1932 году был заключен договор о ненападении с Польшей, и в том же 1939 году войска Красной Армии перешли польскую границу. Бывало и так, что договор нарушался партийной верхушкой тотчас же после его подписания: в апреле 1941 года был подписан договор о дружбе и ненападении с Югославией, а в мае того же года посол Югославии был выслан из Москвы. В 1942 году правительство СССР заключило договор с польским правительством, находившимся в Лондоне, но в 1943 году порвало этот договор и заключило другой, – на этот раз с марионеточным „правительством“, созданным в Люблине».
По его мнению, коренной порок ленинско-сталинской внешней политики заключался в том, что она не служила национальным интересам России, пусть даже и в форме СССР. До такой степени, что сам СССР, учитывая и замыслы его создателей, и способ их воплощения, был антироссийским. Можно даже сказать – антиимперским. Коряков приводит на сей счет соображения известного английского дипломата Вильяма Хейтера (с 1954 по1957 год бывшего послом Британии в Москве), утверждавшего, что дипломатическая деятельность советского правительства не ограничивается вопросами взаимоотношений с правительствами других стран, то есть нормальными функциями дипломатии. В нее входят также «миссионерские задачи» – задачи распространения «веры». И потому советская дипломатия, в отличие от других, непосредственно обращается к иностранному общественному мнению, через головы правительств говорит с народами.
Между тем, о мере цивилизованности внешней политики и дипломатии режима, правительства страны можно судить по тому, насколько в отношениях между политическими дипломатическими субъектами соблюдается необходимое равновесие прошлого, настоящего и будущего, традиция и новизна, что служит опорой для заключения устойчивых соглашений и договоров между ними. Но большевики шли во власть вовсе не для сохранения преемственности, традиции и новаторства, не ради обеспечения устойчивого развития. Но для революционного разрыва с прошлым для создания настоящего, обещающего им полное господство в будущем.
Поэтому в разные времена конкретная политика и дипломатия могли быть разными, но не более, чем бывают разными рабочие действия и состояния функциональных элементов, имеющих целью уничтожение всей системы. Школяру никогда не понять, чем отличался прежний материализм от марксистского без учета 11 тезиса Маркса о Фейербахе: «До сих пор философы только объясняли мир, задача состоит в том, чтобы его переделать». Марксизм – философия очень конкретного социального действия. Вся прежняя история человечества была историей борьбы классов, с этим соглашались многие. Но только Маркс считал, что эта бодяга не будет продолжаться вечно. На определенном этапе она завершиться революцией, которая уничтожит предпосылки деления общества на социальные классы. Следовательно, переделывать мир надо в этом направлении. Рассматривая исторические обстоятельства как результат действия объективных общественных законов и условия их действия, нужно так воздействовать на обстоятельства, чтобы результат соответствовал намерениям преобразователей, чья убежденность основывается на знании этих законов.
Сейчас над всем этим можно только посмеяться, но большевикам был чужд абстрактный подход к действительности. Людей воспитывали на конкретных примерах. Раскулачивание в теории – вызывало раскулачивание на практике, провозглашение мировой революции – вооруженную и финансовую помощь угнетенным всего мира (посредством создания прокоммунистических структур, враждебных правительствам своих стран), освобождение порабощенных народов от фашизма – установлением однотипных собственному режимов в Европе «на все времена» и без вариантов. В Венгрии в 1956-м и Чехословакии в 1968-м «туземное руководство» попробовало слегка освежить косметическими средствами мурло сталинского социализма. Хрущев и с Брежневым забоялись посягательств на идейные устои и применили войска для усмирения. При всем уважении к кубинцам и классовой ненависти к США как цитадели мирового империализма невозможно понять, что на самом деле подвигло Хрущева установить ракеты с ядерными боеголовками на Кубе в 1962 году. И тем самым поставить мир на грань катастрофы, создать реальную угрозу уничтожения для всего населения Острова Свободы, обречь на возможную гибель жителей крупных советских городов, а весь народ – на непреодолимые в жизни нескольких поколений лишения.
Разумеется, в оправдание такого волюнтаризма приводились разные конкретные аргументы вроде того, что американцы выстроили свои базы по всему периметру границ СССР. Так же в ответ на козни реваншистов ФРГ пришлось Берлин разгораживать надвое бетонной стеной, оснащенной стрелками-роботами, автоматически открывающими огонь по любому попавшему в прицел. Хоть у немцев на это никто согласия не спрашивал, консенсу