Беларусь глазами национальных европейцев

Европейская перспектива Беларуси: интеллектуальные модели / сост. О. Шпарага. — Вильнюс: ЕГУ, 2007. — 280 с.

Белорусская культурная ситуация и цивилизационные перспективы на протяжении последних лет уже не единожды становились объектом системного внимания отечественных мыслителей. Исследования В. Абушенко [1], В. Акудовича [2], В. Булгакова [3], В. Мацкевича [4], К. Скуратовича [5] и др. исполнялись в довольно непохожих жанрах, отражавших индивидуальную оригинальность творческих манер их авторов. Соответственно (по порядку следования персон в приведенном выше перечне) это были: основательный научный текст, выступивший результатом многолетних и революционных, но — как выяснилось — оказавшихся вполне «памяркоўнымi» размышлений; долгожданно (после утраты терпения всеми заинтересованными лицами) опубликованный цикл интереснейших и креативных лекций; вдумчивая и скрупулезная научная монография; системный комплекс радикальных и интеллектуально хорошо оснащенных пижонских монологов; сборник серьезной газетной публицистики. Тем не менее, все эти опыты продемонстрировали наличие довольно разнообразных возможных подходов к постижению специфического объекта — Беларуси. Общих точек соприкосновения в разработанных этими специалистами моделях набирается не так уж и много. Объединяющим моментом выступает лишь четкое, продуманное и нередко даже выстраданное неприятие политики современного белорусского режима [6]. Разнится же в них буквально всё: культурные диагнозы, социальные анамнезы и — главное — предлагаемые рецепты перспективной трансформации нынешнего специфического сообщества индивидов, юридически вроде и именующегося «Республикой Беларусь», но не являющего собой пока ни подлинно суверенной нации, ни самодостаточного социального государства.

Особых попыток нахождения общих точек зрения между вышеуказанными и прочими неравнодушными творческими личностями пока не наблюдается. Проекты конструирования общего белорусского будущего рождаются (как Афина из головы Зевса) из недр интеллектуальных поисков совершенно автономных интеллектуальных команд, принципиально не желающих (да и не готовых) публично дискутировать между собой.

Пришло, наконец, время, когда на интеллектуальном ристалище, где (увы, заочно) производятся сопоставления по «гамбургскому счету» достижений и просчетов соответствующих поисков, обозначился один из наиболее амбициозных просветительских и научных коллективов — группа интеллектуалов, в той или иной степени связанных с Европейским гуманитарным университетом.

Структура работы исполнена в лучших профессиональных традициях и канонах, она включает тематические блоки: «Беларусь и идея Европы» (О. Шпарага и В. Фурс), «Европа и её другие: противоречия расширения Европы» (Г. Миненков, А. Усманова), «Диалектика „Европы“ и белорусская госидеология» (П. Рудковский и А. Горных), «От советской ретроспективы к европейской перспективе» (А. Паньковский, А. Пикулик).

Это исследование может и должно быть охарактеризовано, лишь будучи помещенным в ряд «рамок», в совокупности фиксирующих существующий «исторический и логический» фон осуществления благородного промысла поиска корней и предпосылок белорусской идентичности в ее цивилизационной перспективе.

Первая «рамка»: возможная роль исследования в осмыслении наличной политико-культурной ситуации страны.

Вторая: статус исследования в ретроспективе процесса самоосознания «тутэйшымi» собственных исторических судеб.

Третья: место исследования в контексте перспектив эволюции современной Европы (желаемой и возможной).

Первая «рамка»

В соответствующем разделе книги А. Пикулик (своим высоким профессионализмом давно обративший на себя внимание заинтересованных читателей современного отечественного интернетовского «самиздата») осуществил довольно замысловатые прогнозы грядущего развития Беларуси. Учитывая то, что до сей поры практически все расчеты оппозиционных кассандр оканчивались неудачей [7], этот блок книги обращает на себя внимание ответственным пессимизмом.

Мы читаем: «В случае Беларуси мы наблюдаем уникальное сочетание нелибераль­ной экономики и нелиберального политического авторитаризма. Каковы пер­спективы трансформации подобной системы, особенно в контексте возможных проевропейских преобразований? … Изменениям подвергается уже ра­ботающая и стабилизированная система различного вида интеракций — от рыночных взаимодействий до процесса воссоздания новых элит…

Беларусь, представляющая собой особый и уникальный гибрид, начнёт свою трансформацию не с чистого листа, а именно из состояния нелибераль­ного авторитаризма и коррумпированного политического капитализма. В этом плане Беларуси будет гораздо сложнее в сравнении с другими странами Цен­тральной и Восточной Европы. Во-первых, проиграно время, во-вторых, «окна возможностей» безнадежно закрылись, в-третьих, политика президента за последние десять лет окончательно загнала развитие системы в односторонний тоннель, заканчивающийся тупиком… И вариантов выхода из сложив­шейся ситуации немного.

Процесс вестоксикации (или в данном случае европеизации) не является абстрактным культурологическим понятием, и для вступления страны в Евросоюз недостаточно разделять общеевропейские культурные ценности. Европеизация в контексте стран Центральной и Восточной Европы заключается скорее в приведении страны к определённым западным стандартам… То есть европеизация — это адаптация европейских правил другими государствами… Европеизация возможна, когда:

1) потенциальная «награда» стране от вступления в ЕС превышает
стоимость адаптации правил;
2) скорость и масштаб адаптации пропорциональны потенциальным на­градам;
3) правила являются выполняемыми, то есть легитимными и соответству­ющими видению развития событий правительствами стран-кандидатов;
4) существует определённая социальная сплочённость в странах-канди­датах, общественная мобилизация и заинтересованность в евроинтеграции;
5) адаптация правил уже сама по себе решает некоторые внутренние про­блемы конкретной страны (выбор пути, макроэкономическая стабилизация
и т. д.).

Европеизация означает «вмешательство» наднациональных структур во внутренние дела страны через политику кондициональности, или санкций (в русском эквиваленте, «кнута и пряника»), через мониторинг прогресса, консультирование и, наконец, посредством императивной роли [стандартов Евросоюза]… Евро­пеизация меняет процесс коммуникаций и интеракций между различными национальными субъектами, наделяя властью некоторые элиты и группы и лишая власти других» (С. 208 — 209).

Важнейшее критическое замечание: уважаемому автору данного раздела монографии представляется, что в современной Беларуси присутствует ряд политических / экономических / идеологических субъектов — в идеале — плюралистически разнообразно ориентированных и — как минимум — способных играть по собственным, не слишком похожим друг на друга правилам. Откуда вытекает столь благоприятный и лестный для нынешнего руководства страны вывод? Ведь взращивание национальных «субъектов всего чего угодно» (бережное и терпеливое) — это, по сути, главное отличие патриотично мыслящей верховной власти от колониальной администрации. Пока наша местная власть была не замечена в особом интересе даже к формированию и пестованию самых минималистских структур заурядного гражданского общества. А чего уж здесь говорить о допуске конституирования реальных игроков на экономическом и управленческом поле страны?

«Субъекты» — в интересующем нас контексте — это не набор полумафиозных кланов, активно участвующих в «распиле» нефтегазовой и различных иных рент. Такого «добра» в стране, действительно, хватает. Субъект — тем более «национальный» — это определенная группировка (отличная от других, но признающая наравне с ними некие общие правила игры), сплоченная определенными интересами и идеологическими пристрастиями, располагающая консолидированными финансовыми ресурсами (могущими быть актуализированными для достижения необходимых не-экономических целей), объединенная существованием в ее рядах консенсуса на предмет желательного государственного маршрута, располагающая собственными СМИ (хотя бы в потенциале) и мн. др. То, что сегодня есть у кланов — близость к кому-то из перспективных политических персон (которые всегда «на слуху», частенько меняются и сами конкурируют в борьбе за «доступ к главнейшему телу») — отнюдь не превращает их в «субъектов» чего бы то ни было. Данная ситуация очень похожа на картинку, частенько используемую независимыми интернет-изданиями: по их мысли, схватки различных оппозиционных фракций до боли напоминают творческие цеховые дискуссии разнообразных «направлений» и «отделов» белорусского КГБ, выступающих реальными «няньками» и кураторами местных борцов за политическое освобождение и торжество инакомыслия. Но превращаются ли таким образом сам КГБ, оппозиционные партии и партейки, а также все прочие подобные структуры в субъектов-игроков в «политической песочнице» — большой вопрос.

Далее автор резонно констатирует: «… Вступление Беларуси в ЕС осложнено… двумя группами про­блем: недостаточной рациональной заинтересованностью белорусов (как различного типа элит, так и широких слоев населения) в евроинтеграции и институциональной ловушкой… Возникновение первой группы проблем обусловлено особенностями режима Лука­шенко и той перераспределительной моделью, которая была создана за время его власти. Прежде всего, внешняя рента, а также экспроприируемые внутри страны финансовые ресурсы перераспределяются между различными группами и слоями населения таким образом, чтобы гарантировать лояльность среди са­мых „взрывоопасных групп“… Данная, по сути дела перераспределительная, модель при европеизации будет нарушена, что невыгодно нынешним бенефициарам.

Европеизация возможна тогда, когда различные политические субъекты становятся рационально заинтересованными в евроинтеграции. Данный «интерес» может принимать различные формы для самого широкого спектра соци­альных групп: от инвестиций до расширения политического поля, от перспек­тив трудовой миграции до обретения гордости за страну. Проблема в том, что данные интересы должны быть предельно конкретными и просчитываемыми. На данный момент… группы, заинтересованные в евроинтеграции, малочисленны: сторонниками идеи Европы являются в основном ли­деры гражданского общества, некоторые представители политической оппози­ции и интеллигенции… Для успешного интеграционного процесса необходима выстроенная коммуникация с целевыми группами и устойчивые связи между центром и периферией…

С помощью стратегии и политики кондициональности ЕС мотивировал народные массы самим разбираться с собственными диктаторами. Согласно Шиммелфеннигу и Седелмейеру, «ав­торитарные правительства с высокими адаптационными издержками (как и любое авторитарное правительство, которое испытывает серьёзное давление со стороны западных государств и международных финансовых институтов) не могли противостоять высоким потенциальным выигрышам от европейской интеграции, которые население начало осознавать». Гражданское общество и средний класс Беларуси могли бы стать таким партнёром ЕС, если бы не не­сколько определяющих факторов.

Во-первых, отсутствие гарантированных прав собственности и «робин-гудовская» роль государства по отношению к рыночным отношениям не способствуют созданию среднего класса — основного участника гражданского общества. В результате следует говорить о том, что слабость гражданского общества Беларуси обусловлена отсутствием работаю­щей рыночной экономики. Во-вторых, политические репрессии в отношении белорусских НГО приводят к тому, что организации вынуждены попросту бо­роться за выживание. Государство в белорусских реалиях обладает монополией на репрезентацию общественных интересов и подвергает жёстким репрессиям любые формы гражданской мобилизации. Таким образом, можно говорить о проникновении государства в логику работы институтов и установлении кон­троля над любыми видами формальных и неформальных интеракций» (с. 210 — 211).

По всей вероятности, одно это перечисление системных факторов, реально действующих в нашей стране и нивелирующих здесь всё живое и движущееся, было бы исчерпывающе достаточным для уверенной констатации летального исхода применительно к выживанию любых потенциальных аутентичных субъектов позитивных изменений. Вопрос лишь в том, насколько внешние масштабные силы (в первую очередь, США и Россия) заинтересованы в «европеизации» Беларуси. Ибо общность интересов (правда, на прямо противоположных ценностных фундаментах) присутствует на белорусском поле лишь у московского Кремля и у Брюсселя: оба эти игрока-субъекта (пусть первый — и довольно «многобашенный», то есть «безбашенный») пока заинтересованы в транзитной стабильности этой территории. Америка же предпочитает (в формате поддержания в тонусе как союзного Старого Света, так и постоянно «встающей с колен» России) сохранение здесь также вполне стабильного состояния хаоса.

По мысли А. Пикулика, «гражданское общество в Беларуси, как и средний класс, существует как бы в двух параллельных модусах: один — аутентичный, другой — являющийся идеологическим конструктом власти. Аутентичное гражданское общество, увы, является лишь виртуальным набором НГО без серьёзной региональной „вмонтированности“. Уровень доверия и кооперации в белорусском обществе крайне низок, что логически приводит к непреодолимым сложностям в мобилизации населения для коллективного действия… Положение гражданского общества в Беларуси можно уподобить эффективному Конституционному суду в стране, где конституции не существует в принципе…

Итак, меры ЕС по поддержке и развитию гражданского общества не ра­ботают в Беларуси в связи с тем, что не работает само гражданское общество…

Что касается среднего класса, то в Беларуси он является симулякром сред­него класса, идеологической номинацией, дополняющей проект власти по улучшению жизни работников бюджетной сферы. Подобный средний класс, не являющийся ребёнком рынка… и отцом демократии… состоит из традиционного пролетариата и бюджетников, которые если и обладают подобием экономического капитала, присущего аутентичному среднему классу, то при этом обнаруживают полное отсутствие адекватного символического, культурного и социального капита­лов. Иначе говоря, псевдосредний класс как иждивенец государства выбирает гуляш-социализм», тогда как аутентичный средний класс выбрал бы безвизо­вую поездку в Испанию и возможность отправить детей на учёбу в Лондонскую школу экономики по общему европейскому конкурсу» (с. 211 — 212).

За довольно объемным арсеналом красочных и убедительных авторских соображений о причинах отсутствия в Беларуси любых институций гражданского общества несколько теряется та перспектива, согласно которой «традиционное» гражданское общество стремительно утрачивает собственные позиции даже в самом Евросоюзе. Попытки взгромождения на вертикаль привычной национальной евробюрократии еще и никем напрямую не избираемой конструкции из всевозможных еврокомиссий (в рамках Лиссабонских и им подобных проектов континентальной интеграции) не в последнюю очередь направлены на свертывание стратегий развития демократически-либерального гражданского общества… Об этом чуть ниже.

И, наконец, самое серьезное — автор разумно пишет: «Ситуация в Беларуси осложняется и российским влиянием. И здесь мы пере­ходим к анализу второй группы проблем, препятствующих интеграции Бела­руси в ЕС. Во-первых, Беларусь гораздо ближе к Москве, чем к Брюсселю, и здесь нельзя не принимать в расчёт корреляцию между географическим расстоянием до столицы „империи“ и политической демократизацией. „Зависимость от пути“ делает Беларусь гораздо ближе во всех смыслах к столице России, если вынести за скобки чисто экономические аргументы (ориентация белорусского экспорта, зависимость от энергоресурсов). Другими словами, развал СССР означал для Бе­ларуси не только обретение независимости, но и потерю центра координации институциональных механизмов и коллапс экономических секторов. Долгое время залогом существования белорусского режима являлось перераспределе­ние рент, полученных благодаря экономическим отношениям с Россией, и в этом плане белорусская модель напоминает „петро-государство“ без ресурсов, способное, однако, получать необходимые ресурсы из России как из своей ко­лонии.

Изначальное следование политике «большого брата», как и «ползание в Рос­сию на коленях», декларированные в первые годы президентства Лукашенко, являлись скорее рациональным выбором политической элиты, стремящейся преодолеть травмирующую экзистенциальную ситуацию первых лет независимости. Дальнейшая интеграционная риторика, направленная на реконструиро­вание синтетической национальной идентичности и идеологизацию социаль­ного пространства, в конечном итоге оказалась парадоксальным процессом. В этом смысле «Лукашенко» (как символ белорусской политики) иногда парадок­сально хорош именно своими побочными эффектами: преследуя иные цели, политика президента привела к укреплению государственности и формирова­нию (псевдо)национальной идентичности» (с. 212).

Вопрос, разумеется, интересный. Можно вполне справедливо предположить, что приход на должность президента РБ в 1994 году Вячеслава Кебича — судя по опубликованным им мемуарам — намного скорее привел бы к аншлюсу Беларуси Россией. Тем не менее, логика развития событий — на фоне тех довольно удручающих выводов относительно роли российских силовых и ресурсных центров, каковые были сделаны в данном разделе текста книги, — вероятнее всего, неумолимо диктует довольно оригинальный сценарий (о котором уже размышляли наиболее продвинутые местные аналитики). Медведевская Россия под предлогом «защиты прав человека» (!) подчиняет себе бывший «северо-западный край». И поэтому укрепление государственности, добытое ценой особо жесткой ликвидации национально-демократической компоненты в обществе, вряд ли при любых раскладах имеет смысл оценивать позитивно (в русле доминирующих в современной Европе псевдодемократических геополитических мод).

Очень грамотная формулировка приведена А. Пикуликом в заключении его размышлений: «… Начинать процесс трансформации после ухода Лукашенко будет сложнее, чем после развала СССР. Во-первых, упущено „окно возможностей“, во-вторых, режим консолидирован, в-третьих, произошёл серьёзный процесс обучаемости и настройки авторитарной системы, в-пятых/так в тексте. — А.Г./, дизайн экономических и политических институтов стабилизировался. В связи с этим маловероятно, что „Беларусь“ захочет и сможет произвести достаточную демократизацию. Боюсь, что построение либеральной демократии попросту не будет рациональным выбором. Ещё менее вероятно, что произойдёт построе­ние общественно-регулируемой рыночной экономики: это, во-первых, отнимет ренту у представителей государственного капитализма, во-вторых, лишит суб­сидий представителей нереформированного государственного сектора» (с. 212 — 213).

Вопрос цены реформирования наличного режима — особенно в контексте вполне ожидаемой «войны всех против всех» после отхода от дел первого лица — настолько жестко еще в отечественной литературе не поднимался. Автор, правда, не посчитал нужным добавить, что хаос в ситуацию — пусть в степени, прямо пропорциональной ее куцым возможностям, — будет добавлен (в случае старта трансформации власти) и местной оппозицией. Аппетиты у нее столь же велики, сколь и степень вовлеченности в междоусобные дрязги: совсем недавно один из ее вожаков сформулировал абсолютно справедливую позицию («без санкции оппозиции любой сценарий приватизации в Беларуси не будет признан Западом»). Разумеется, всякая (без особого исключения) крупная имущественная сделка, совершенная здесь после 1996 года, может не без надежд на успех быть оспорена в западных судах. Но потребуются ли для этой сакрализации именно местечковые вольнодумствующие робеспьеры, не желающие по принципиальным соображениям хотя бы минимально политически и гуманитарно образовываться, — это большой вопрос.

Автор справедливо отмечает в этом контексте: «Политическая и экономическая власть в Беларуси остаётся централизованной и обладает монополией на репрезентацию народного ин­тереса, что делает государство крайне уязвимым для захвата конкурирующими экономическими альянсами. Оппозиция Беларуси обладает низким мобилизационным потенциалом, она отказывается понять, что борьба будет проходить не за демократические права, а за установление правил игры в экономике…

Беларусь, скорее всего, повторит траекторию развития России: к либеральному авторитаризму через захват исполнительной (или законодательной, в случае Украины) ветви власти. Баланс и расстановка сил на данный момент, … слабое гражданское общество и современное состояние политического капитализма никак не смогут способствовать гипотетической европеизации страны — в смысле движения к либеральной демократии и общественно регу­лируемому капитализму. Это значит, что у современной Беларуси остаётся всё меньше и меньше шансов попасть в Европу. Внутренняя логика развития инсти­тутов отдаляет страну от желаемых стандартов и параметров, необходимых для интеграции в наднациональные структуры… Для преодоления данного тренда сменится не одно поколение граждан и не одно правительство» (с. 213 — 214).

Трезво и по существу. Остается лишь одна потенциальная возможность: даже одаренный политикан Ленин даже в 1917 году в Швейцарии ни на минуту не допускал возможность каких-либо среднесрочных некосметических изменений в самодержавной России. И круто ошибся… Какие Вызовы (в стилистике А. Тойнби) в начале XXI века ожидают и геополитических тяжеловесов, и региональных «муравьиных львов» никому не ведомо…

Вторая «рамка»

В тексте наилучшим (если не сказать — безукоризненным) образом квалифицированы предпочтительные концептуальные основания, которые могли бы послужить делу саморефлексии белорусской «тутэйшасцi». Трагизм этого поиска обусловлен тем, что иных вариантов ее выживания и взросления, кроме как — в лучшем случае — в формате «жесткого авторитаризма» (XXI век), либо в формате простого тоталитаризма (1920–1987 гг.) просто никогда не существовало.

Ряд знаковых тезисов формулирует О. Шпарага:

»…Демократия как культура была для стран Восточной Европы целью и одновременно недо­стижимым идеалом, поскольку она… предполагала преодоление того, страх чего преследует страны Восточной Европы на протяжении всей их истории, — страх уничтожения малой нации» (с. 19).

Основным принципом формирования европейского сообщества, по мысли Шпараги, цитирующей ряд серьезных умов (Мерло-Понти, Вальденфельс, Берлин и др.), «является возникновение своего (самости) как ответа на чужое притязание, ответа, ведущего к формированию между-миров или пограничья, которым присуща принципиальная асимметрия без доминирования и которые сочетают универ­сальное с партикулярным в форме универсального во множественном числе, конкретизированного далее в виде плюрализма ценностей.
Такое сообщество является реакцией на европоцентризм, под которым можно понимать и цивилизационный этноцентризм, и колониализм, и импе­риализм, базирующийся на праве господства просвещённого, в частности ев­ропейца, над дикарём, под которым подразумевается не европеец…» (с. 26 — 27).

«Можно сказать, что понятиеплюрализма ценностей является клю­чевым моментом идеи Европы, поскольку позволяет наиболее отчётливо увидеть взаимодействие всех её моментов… С одной стороны, это понятие напрямую коррелирует со связкой свобода — сообщество, поскольку, согласно Берлину, „европейская история осно­вана на своеобразной диалектике, где стремление к общественному порядку борется со стремлением к личной свободе“. С другой стороны, перекос в этой диалектике, приведший к катастрофам XX в., Берлин привязывает к рождению в Европе в первой трети XIX в. образа „героической личности, навязывающей свою волю природе или обществу: не венец гармонического космоса, а суще­ство, отчуждённое от него и стремящееся покорить и подчинить его себе“. Этот образ может быть представлен как другое имя европоцентризма» (с. 27).

Несколько странно, что столь грамотное изложение историософских схем применительно к различным частям «континента Европа» не натолкнуло автора на напрашивающийся вывод: ряд государств классического Старого Света полностью переболел «героическими личностями» к середине ХХ века (во многом, разумеется, вынужденно); Средняя Европа (так же благодаря внешней подаче и силовым импульсам) изжила эти «родимые пятна» «восстания масс» к концу прошлого столетия; Восточная Европа же будет вынуждена потратить на это жизнь своего последующего поколения…

Тем более, что подобная идея изящно фундируется в следующем пассаже того же автора: «Солидарность потрясённых, или чувствитель­ных к насилию, как ориентир политики в нормативном смысле слова необхо­димо дополнить критикой европоцентризма, который начиная с XVIII в. встал на путь общеевропейской солидарности. Только в том случае, если перспектив­ная установка на солидарность чувствительных к насилию будет дополнена ретроспективной критикой и самокритикой Европы, идея Европы сможет возродиться в очередной раз, неважно, в границах или далеко за пределами Европы. При этом необходимо иметь в виду, что в каждом — это значит и в нашем, белорусском, случае необходимо найти свою уникальную форму сочетания европейской перспективы с европейской ретроспективой, т. е. сформировать себя самих как солидарных — как внутри Беларуси, так и за её пределами — в сопротивлении насилию, которое угрожает всем, но которое в каждом случае принимает конкретную форму, нуждающуюся в интерпретации и описании» (с. 30).

Резюме размышлениям подводится О. Шпарагой следующее: «Пер­вое, что следует зафиксировать применительно к характеристикебелорусской ситуации, рассмотренной в контексте европейского самоопределения, — это её чрезвычайная сложность, или комплексность. Попытаемся для начала пере­числить некоторые важнейшие составляющие белорусского самоопределения, которые обнаруживаются в приведённых концепциях:

— неотчётливая культура как культура ни Запада и ни Востока;
— наличие в этой культуре одновременноцентростремительных — собранных вокруг национального Возрождения — и центробежных — связанных
с трагическим опытом периферизации и метанием между Востоком и Запа­дом — тенденций;
— каждая из этих тенденций, в свою очередь, может быть представлена че­резраскол, поскольку разворачивается одновременнов своих стадиях… и в современной, венчающей эти стадии форме, которая практически всеми авторами в идеале обозначается какподвижное со­существование множества гражданских сообществ или какиндивидуальноеи коллективное гражданское творчество (конечно же, в рамках суверенного белорусского государства). Эти тенденции можно представить через столкнове­ние двухтечений, илиразворачиваний, времени: последовательного в первом случае и одновременного во втором, — которые ввиду непринятия во внимание образуют препятствия или реальные преграды друг для друга. В итоге, конфликт »чужого своего» (в частности, европейского прошлого) и »своего чужого» (в частности, советского настоящего) и становится выражением наложения этих составляющих друг на друга» (с. 38).

Автор этого раздела формулирует вопрос: «Существует ли в настоящий момент другой, нежели европейский, способ поиска своего „хрупкого равновесия“ ретроспективы с перспективой, свободы с сообществом, критики с самокритикой, выбора с солидарностью, способствующий осуществлению одновременно себя и другого и превращающий европейцев в жителей ненасильственно расширяющегося пограничья?

Поиски ответа на этот двояким образом развёрнутый вопрос… и будет означать поиск самого себя на пограничье Европы. В таком случае быть белорусом может означать непрерывно исследовать — понимать и ис­толковывать — своё пограничное существование с целью установления «хруп­кого равновесия» культурного, политического, социального нарратива с нарративами соседей. При этом соседи также должны быть вовлечены в подобное исследование, совместное участие в котором, не отменяющее ни своей уникаль­ности, ни важности общего дела, и можно в итоге обозначить Европой» (с. 39).

Справедливости ради, отметим: ряд выдающихся отечественных мыслителей, озабоченных подобными проблемами лет 90 тому назад (например, И. В. Канчевский-Абдзиралович), формулировал — пусть и не в столь изысканных выражениях — нечто похожее.

Согласно концепции Канчевского [8], Беларусь на протяжении всей своей истории была ареной борьбы двух направлений (типов) европейской культуры — западного и восточного. В результате этой перманентной борьбы возникло и оформилось специфическое белорусское национальное мировоззрение — «колебание между Востоком и Западом и искренняя неприязнь к тому и к другому являются основной чертой истории белорусского народа». В таком историческом наследии коренится «великая трагедия народного духа», которому отказывают в праве на самобытность, не понимая, что «вместе с белорусскостью мы теряем и лучшую часть человечности». Отмечая привлекательные для белорусов качества человека Востока — простоту, искренность, доброту, соответствие внешности внутренней сущности, и Запада — более глубокую объективность, способность к компромиссам, терпимость к чужому мнению, Канчевский раскрыл причину, почему в итоге белорусский народ не делает окончательного выбора между европейскими культурами Запада и Востока. Это сопровождающее всю его историю «насилие над нашими душами», которое осуществлялось в разных формах: «Восток сразу захватывает много, Запад — по своей деликатности — меньше… Зато Запад — великий человек на малые дела, и его способности сильно отдаются на белорусской шее».

Не соглашаясь со сложившимся мнением о неспособности белорусов выразить свой культурный идеал — поскольку они остаются в ситуации социокультурного выбора между мессианскими культурами Востока и Запада, — Канчевский говорил о необходимости внутреннего культурного самоопределения и создания своих, национальных форм культурной жизни. Сознавая сложность этого процесса духовного возрождения, он предостерегал от возможности появления собственного, белорусского мессианизма — «как бы найденные формы новой белорусской жизни не стали для нас самих великой тюрьмой и издевательством». В этом плане наибольшую опасность, по его мнению, представляет характерная и для Востока, и для Запада застывшая «форма жизни» — уклад, нормативная нерушимая модель социального и духовного бытия, сложившаяся в результате человеческой деятельности. Первооснова ее силы — в любви человека к плодам своего творения, в желании им вечного существования и, с другой стороны, в «корысти», т. е. выгодности формы. Канчевский артикулировал факт приобретения формой тем большей нормативности, чем слабее развита духовность народа, хотя признает принципиальную необходимость формы — в ней заключена сущность материальной жизни.

Необходимо сказать, что при доминировании любых интеллектуальных мод и веяний вклад в постановку проблем и выработку ряда подходов к их решению, осуществленные мыслителями подобного калибра (тем более, «включенными в процесс»), как минимум, заслуживают внимания. Все современные наработки опираются — безусловно — далеко не на сплошные духовно-интеллектуальные лакуны. И то, что автор аккуратно — наряду с современными классиками подобных размышлений — упоминает достижения собственных предшественников, не может не внушать особого уважения. И к самой книге, и к заявленному в ней подходу, и к эрудированности автора.

Весьма любопытным представляется разворот, предложенный В. Фурсом и наглядно демонстрирующий потенциал совокупных интеллектуальных усилий в деле постижения соответствующих проблем поиска национально-культурной идентичности страны.
Так, в частности, он — в высшей степени оригинально — пишет: «В нашей собственной исследовательской оптике белорусское „здесь и сейчас“ — это, прежде всего, специфический опыт глобализации в постсоветском контексте. Особенность предложенной трактовки состоит в том, что белорусский государственный авторитаризм в ней первично воспринимается не во внутрисоциетальной перспективе (как по­рождение имманентных противоречий посткоммунистического общества), а в системе координат глобализации (как продукт местного преломления трансна­циональных „потоков“ и реакция на проблемы, генерируемые глобализацией)» (с. 48).

И — далее: «Наш тезис состоит в том, что в глобальной системе координат национализм вполне может служить определению локальных проектов общественной автономии и что, в частности, именно национализм представляется наиболее адекват­ным воплощением „идеи Европы“ в сегодняшней Беларуси […] Национализм, способный служить адекватным воплощением белорусской версии „проекта современности“, должен иметь своей центральной метафорой политическое пробуждение. Национальная мобилиза­ция в этом случае предполагает, прежде всего, что люди вырываются из зам­кнутости частной жизни и выходят в публичный мир автономной гражданской активности» (с. 51 и 53).

Далее мы наблюдаем в высшей степени показательную симфонизацию идей «белорусских европейцев» (интеллектуальная команда ЕГУ) и «европейски образованных и мыслящих тутэйшых» (интеллектуальная команда Белорусского коллегиума).

У В. Фурса мы находим следующий фрагмент:

«В этой связи не лишним будет ещё раз подчеркнуть образцовость того „вторжения политического“, которым стала неделя гражданского протеста вслед за президентскими выборами 2006 г. И нам представляется очень показательной непосредственная реакция на это событие Янова Полесского — политического аналитика, которого (пусть с оговорками) можно отнести к местным „космополитическим либералам“ и который, тем не менее, заявил: „Перемены в Бела­руси всё же могут состояться — если нам в относительно короткий срок удастся сформировать нацию“. Нетрудно заметить, что имеется в виду именно „граж­данская“, а не „этническая“ нация, так как утверждается, что нация должна быть сотворена не на основании обнаружения генома „белорусскости“, и для выявле­ния „национальной идентичности“ ни к чему навязывать общий язык — нация должна быть сконструирована так, чтобы „каждый ощущал себя здесь как дома“ („это когда городские площади и улицы принадлежат горожанам, а не власти“, „когда всякий из нас уверен, что его знание своего дела не будут мерить крите­рием политической лояльности“). Мерка „гражданскости“ здесь берётся не из универсальной теории, а из самопонимания и самодеятельности жителей палаточного городка на Октябрьской площади Минска, именно эта „гражданская община“ интерпретируется как зародыш возможной белорусской нации, экстатическая темпоральность самоотверженного протеста — как форма „исторического творчества“, „прыжка в нацию“.

… Речь идёт