Здравствуйте. Меня зовут Элла Панеях, и я занимаюсь, в основном, изучением того, как российскому бизнесу удается вести дела в условиях очень недружелюбных законов. Вы никогда не задумывались об этом? Например, в стране все 90-е гг. существовала легенда «Весь бизнес нарушает законы, все чиновники берут взятки». Это не совсем так. Все чиновники нарушают законы, но не все из них еще и берут взятки. Как бизнес, существующий в этой ситуации, вообще ухитряется быть легальным? У нас в стране есть легальный бизнес, у нас есть люди, зарегистрированные фирмы, которые не чувствуют себя преступниками, у них красивые визитные карточки, их отчетность принимает налоговая инспекция, и никто не считает их ворьем кроме, разве что, широких народных масс.
Борис Долгин: Во всяком случае, до какого-то момента.
Панеях: И занятие бизнесом не является презренным занятием в стране. Как эти две вещи совмещаются, как можно нарушать закон и одновременно не быть преступником? Чтобы ответить на этот вопрос, я хожу и интервьюирую людей, у которых есть свой бизнес, и прошу их рассказать мне всю историю их бизнеса, от того момента, как идея пришла им в голову, как они дошли до жизни такой, в какой момент они решили зарегистрироваться, в какой момент они в первый раз пришли в налоговую инспекцию, и что им там сказали. Для большинства людей это, может быть, самое большое приключение в их жизни, или, если они большие авантюристы, то одно из самых больших приключений. Поэтому люди с огромным удовольствием рассказывают эти героические саги о том, как они в невозможных ситуациях открыли бизнес, все преодолели, развили свою фирму, и теперь они герои и молодцы. Такие вещи про себя рассказывать легко и приятно, поэтому люди с большим удовольствием соглашаются, у меня много таких историй. Сейчас у меня в коллекции их примерно 250. Каждое интервью — это 30-50 страниц расшифрованного текста. Т.е. есть такая качественная база данных.
Начинала я это исследование как исследование «теневой» экономики. Очень быстро у меня создалось ощущение, что никакой «теневой» экономики, никакой неформальной сферы не существует. Это такой термин, который использует государство, и мы, ученые, просто некритически «украли» его у государства и начали использовать просто потому, что есть слово, почему бы его не использовать. Нет никакой «теневой» экономики. Нельзя ткнуть в какую-нибудь трансакцию и сказать: «Вот это „теневая“ трансакция». С какой-то точки зрения она может быть теневой, с какой-то — нет.
Когда я начала пытаться извлечь хоть какой-то смысл из тех историй, который мне рассказывает бизнес, мне пришлось пойти и начать читать книги, пытаясь понять, кто-нибудь вообще в социальных науках изучает этот процесс, как бизнес обращается с законом, как это, к примеру, происходит в нормальных странах, где законы как бы хорошие. Как происходит применение закона и исполнение закона. Что такое вообще исполнение закона, откуда вы знаете, что вы не нарушили ни одного закона, сидя в этой аудитории, попивая кофе. Вы что, знаете все законы? Вы абсолютно уверены, что нет никакого закона, который делает это сборище незаконным? Нет, вы просто предполагаете на уровне здравого смысла, что: а) никто не разгоняет — то есть, нет непосредственной санкции; и б) вроде бы, ничего не может быть плохого в том, что мы здесь делаем, все в рамках социальной нормы. Как-то так.
«Кто же такие законы, и кто такие нарушители законов» — спросила я себя и пошла читать статьи по «теневой» экономике. И очень быстро с удивлением обнаружила, что много разных отраслей социальных наук так или иначе задаются вопросом, где граница между нарушением закона в экономике и соблюдением закона в экономике. Все они совершенно никак не связаны друг с другом. И мне пришло в голову, что было бы хорошо рассказать историю о том, как люди начали задаваться этим вопросом, и понять, что же в этой истории не так, почему все эти теории не дают нам возможности всерьез говорить о регулируемом и нерегулируемом бизнесе, вывести вопрос государственного регулирования за пределы плоских споров между либерализмом и не либерализмом на тему, должно государство что-то регулировать или не должно. А что это значит, для начала? Что значит, когда государство что-то регулирует?
Я пошла читать статьи про «теневую» экономику. Существует, наверное, 30 штук терминов, которые используют разные люди, чтобы назвать эту, якобы, не объятую государственным регулированием экономику: теневая, неформальная, эксполярная им. Т. Шанина, черная, серая, подпольная, подземная, только подводной нет. У каждого термина бесчисленное количество определений. Статьи про «теневую» экономику или любую неформальность, написанные после 1980 г., принято открывать двумя-тремя страницами описаний того, какие есть определения, какие есть термины, и только дальше говорить: «А я буду использовать такой-то термин и понимать под ним это». И автор дает тридцать первое определение сам.
Я приведу вам очень типичное определение «теневой» экономики. Оно принадлежит Шнайдеру и Эрнсту (Schneider & Enste 2002), которые в 2002 г. опубликовали книгу, сводящую множество экономических и социологических теорий о «теневой» экономике и задающую вопрос, как мы ее будем мерить. «Теневая» экономика — это экономическая деятельность, которая НЕ зарегистрирована, НЕ облагается налогами и НЕ регулируется государством.
Судя по лицам, тут в зале должно быть много ученых. Я полагаю, что все уже поняли, почему это плохое определение. Потому что это определение, содержащее три «не». Когда мы говорим, что типичный посетитель «Билингвы» — это человек не в красной блузке, не с трехцветными волосами и не с аллергией на курение, то, в общем, всех тут сидящих более-менее определяем, все эти три «не» вместе определяют каждого из нас. Сказала ли я что-то, почему вас можно объединить в одну группу? Найти ваши общие свойства? Нет. Негативное определение — это плохо, и это значит, что мы не понимаем, что исследуем.
Откуда взялось это определение, почему мы эти «не» продолжаем наверчивать? Потому что подразумевает, что «теневая» экономика — это что-то отличающееся от нормы. А кто такая норма? Если мы поверим в это определение, то норма — это такая экономическая деятельность, которая зарегистрирована, налогооблагаема и регулируема. Смотрите, три внятных позитивных вещи. И мы можем посмотреть на фирму и очень легко сказать: «Вот, смотрите, эта фирма или конкретная трансакция зарегистрирована, обложена налогом, протекает в условиях регулирования». Тогда мы можем формальную экономику очертить четкой границей. И поскольку все облагаются одними и теми же налогами, регистрируются в одной и той же конторе и регулируются одними и теми же контрольными органами, то может быть, у всех этих трансакций или фирм, акторов есть что-то общее, и мы можем пытаться посмотреть, что именно.
Почему мы не изучаем формальную экономику, а изучаем неформальную экономику, которая представляет собой все, кроме формальной? Потому что ученые очень часто некритично начинают изучать предмет с государственной точки зрения, притворяясь, что или «мы эксперты», или «мы пытаемся думать за правителя», за некого абстрактного диктатора. «Теневая» экономика — это то, что государство хотело бы регулировать, но не регулирует. И государство как бы (часто только в нашем воображении) задает нам вопрос: «Скажите, дорогие экономисты и социологи, как бы нам так сделать, чтобы „теневая“ экономика была поменьше?» «Да, — говорят экономисты и социологи, — мы пойдем, изучим „теневую“ экономику, и скажем, как бы так сделать, чтобы выгнать из нее побольше народу».
Если вместо этого мы хотим встать на точку зрения экономического агента, то у нас сразу возникает много хорошо исследуемых вопросов. «Зачем ты регистрируешься?» «Зачем ты платишь налоги? Только потому, что тебя без этого в тюрьму посадят?» «Как именно ты реагируешь на регулирование? Почему этому регулированию ты подчиняешься, а от другого бегаешь?» Однако исторически сложилось, что отсчет ведется от интересов государства.
Самый первый человек, который придумал термин «теневая» экономика, был экономист Харт (Hart, 1970, 1973) который работал для международной организации труда (МОТ). Это такая международная организация типа ВТО, только по трудовым вопросам. И Харта послали в Гану, чтобы сделать, чтобы экономика работала правильно, помочь местному правительству. И он пошел и начал выяснять: «Смотрите, в этой стране образовалась аж целая „теневая“ экономика. Много-много людей, которые не платят налоги, не регистрируются, имеют дело друг с другом, с государством дела не имеют». И он стал изучать Третий мир с позиции того, что со всеми этими незарегистрированными не так, и как бы это исправить.
Экономисты быстро поняли, что это очень красивая и легко моделируемая ситуация. Есть два рынка — «теневой» и формальный. Фирмы могут оперировать на одном или другом. Появилась куча математических моделей, отвечающих на вопрос, какие рамки должно поставить государство рынку, чтобы пинками с «теневого» рынка выгнать людей на формальный. Это большая, развитая отрасль мейнстримной экономики.
Одновременно с этим стоял вопрос, как измерить «теневую» экономику. Логика, которую экономисты применяли при попытке измерить «теневую» экономику, была ровно обратной той, которую они применяли, чтобы ее смоделировать. Есть много методов, я расскажу на примере метода потребления электроэнергии, который, наверно, многие присутствующие знают, он весьма популярен.
Идея такая. Мы как бы измеряем всю экономику, в данном случае, смотрим, сколько в этой стране в целом потребляется электроэнергии, предполагая, что никакого «теневого» рынка электроэнергии не существует, или он крохотный. (Вы не забудьте, что это еще 70-е гг. Сейчас это не совсем так, потому что поставить генератор на заднем дворе стало проще.) Вот у нас есть некоторая мерка, которая обнимает всю экономику. Дальше мы берем учтенную в статистике экономику и думаем, сколько она потребляла бы электроэнергии, если бы это была она вся. А остаток договариваемся считать «тенью». Т.е. у нас есть вся экономика, есть жестко ограниченный тем, что он попадает в государственную статистику, формальный сектор, и все остатки по сторонам — это и есть «теневая» экономика. Здесь возникает та же проблема, что с изначальными определениями. Мы не знаем, что это такое. Задача — померить всю экономику. Мы не знаем, есть ли что-то общее у этих фирм, трансакций, кусков производства, которые потребляют электричество, но не попадают в государственную статистику. Это могут быть очень разные вещи.
Но, тем не менее, этого подхода хватило, чтобы социологи, подхватившие этот термин, обнаружили, что неформальность — не локальная проблема. Это не проблема Третьего мира, не проблема бедных стран в Африке типа Ганы. Неформальность есть везде. К 1997 г. 57% занятости в городах Латинской Америки была неформальной занятостью. Спрашивается, какой сектор специфичен, теневой или формальный? После 1980 г. 80% новых рабочих мест, создававшихся в городах Латинской Америки, были незарегистрированными, неформальными. То есть, переходя от проблемной Африки в более-менее благополучную Латинскую Америку, мы обнаружили жуткий неформальный сектор и там. А в США было очень смешно, потому что объем «теневого» сектора в США в первый раз, когда его попытались измерить таким образом, был примерно 2%. Дальше при каждой попытке собрать большую конференцию на эту тему или написать новую книгу, оценка объема «теневой» занятости или «теневого» оборота в Штатах благополучно удваивалась. Бытуют самые разные оценки, вы понимаете, что все методы оценки очень грубые, поэтому между 8% и 15% небольшая разница, а может быть, ее нет вовсе. Я слышала и 8%, и 18%, и 15%.
Но поскольку все-таки это были уже социологи, они решили: «Хорошо, у нас есть эта оценка, но давайте мы в конце концов пойдем и посмотрим на живых людей, этих „теневых“ экономических агентов. Ну, вот, например, куда вы пойдете искать „теневых“ занятых? В какой-нибудь анклав, где живут бедные, новые иммигранты, которые еще не вписались, не научились работать по законам, туда, где живут меньшинства, которые ведут бизнес внутри своего этнического анклава. Посмотрели на них, увидели там некоторые качественные характеристики: что неформальная экономика в огромной степени зависит от неформальных сетевых связей, регулируется социальными нормами, а не законами, старается как можно сильнее дистанцироваться от закона. Осознание, что неформальная экономика есть везде, заняло примерно 10 лет.
А в начале 90-х гг. был сделан следующий логический шаг. Есть такой замечательный социолог Саския Сассен (Sassen 1994), которая написала статью и теоретически обосновала, что «теневая» экономика есть всегда. Не просто везде, но всегда, изжить ее невозможно. Она тоже изучала иммигрантов, а потом вдруг обнаружила, что вполне благополучные американцы тоже делают много чего «теневого».
Теоретические аргументы у нее были следующие. Жизнь — это континуум, а закон дискретен. Закон меняется разово, а жизнь — все время. При этом закон меняется, в принципе, медленнее жизни. Этот зазор есть всегда. Значит, «теневая» экономика эндемична (повсеместна и принципиально неуничтожима до конца). Я цитирую: «Теневая» экономика — это не сектор и не группа людей. Это то, что происходит там, где законы расходятся с жизнью». Т.е. везде, потому что везде хоть немного, да расходятся. Это то, что происходит в этом зазоре.
Она еще по-прежнему считает, что «неформальность» — это такая специфическая деятельность. Вот веду я фирму, а потом вдруг решаю: «А сделаю я что-нибудь „теневое“! Вот эту единственную трансакцию я показывать не буду». И делаю. Это такое специфическое решение. Я приняла решение вот это сделать в «тени». Вот я веду законопослушную жизнь, а потом беру и нанимаю няню-мексиканку и не плачу за нее налоги, а потом через 30 лет это разрушает мою политическую карьеру, потому что один раз я решила поступить нечестно. Это реальная американская история.
Помимо аргументов Сассен, есть еще парочка аргументов у других авторов за неизбежность «тени». Первое — это работы, которые начались с Доббина и закончились ДиМаджио уже в 2000-х гг. (DiMaggio 2001), работы социологов институционалистов, которые пошли в фирмы и поняли, что сами фирмы не могут существовать без неформальных практик, которые опосредуют и контракты работников, и внутреннее регулирование фирм. Завод не будет работать, если не будут формироваться неформальные клики. Если планирование не будет сопровождаться неформальным торгом за то, что кому планируют — нормальная ситуация в бюрократии. Потому что фирма большая — все равно бюрократия.
Еще корпус работ, совершенно вне диалога с уже описанным направлением, — это, в первую очередь, любимый Джеймс Скотт, который в 1998 г. опубликовал книгу под названием «Seeing like a State». Она была переведена и доступна по-русски.
Долгин: Рассказ об этой книге был у нас в рамках «Публичных лекций». По-русски она называется «Благими намерениями государства».
Панеях: В этой книге Скотт показывает, что сами формальные правительственные структуры (не законы, а сами структуры и их деятельность) паразитируют на неформальных практиках управляемых ими живых людей, которые смягчают ригидность правил. Т.е. вы можете облагать людей налогами, потому что вы уверены в том, что если налоги зашкалят за 100%, они их просто не заплатят. Если бы этого не происходило, вы не смогли бы облагать людей налогами, потому что всегда есть некоторая опасность, что какая-нибудь пара принятых вами законов окажется противоречащей друг другу, и сделает деятельность невозможной.
Итак, если мы рассматриваем неформальность, как специфическое свойство, то мы должны предположить, что формальность — это норма. После вышеприведенных аргументов, что неформальность есть везде, нам ничего не остается, как сказать, что неформальность — это норма, а формальность — такой сознательный выбор, сделанный под принуждением или без, но это акт, действие. Вот вы ведете бизнес, потом решаете: «Пойду я фирму зарегистрирую, getting icorporated». И вы вступили в сферу формальной экономики и начали взаимодействовать с государством. Сделали что-то для этого, и оказались в сфере формальности.
Как только мы меняем фокус, у нас возникает возможность посмотреть на проблему исторически. Откуда вообще взялось это представление, что нормальная экономика — это налогооблагаемая, регулируемая и зарегистрированная? В истории существовало множество экономических укладов. Если мы почитаем такого большого антирыночника, как Поланьи, он прекрасно описывает, что есть reciprocity, т. е. обмен взаимными обязательствами, есть раздаточные экономики типа советской и есть современный рынок, который возможен именно там, где возникает плотное регулирование, и оно становится рамкой, внутри которой возможен обмен, не основанный на прямых социальных связях. Т.е. на рынке я не должен знать вашу репутацию, потому что я знаю, что если вы меня обманете, я пойду в суд и вас засужу. В этом смысле современный рынок, базирующий на внеперсональном обмене, по мнению Поланьи, обязательно должен происходить в рамках плотного регулирования, где репутации, системы заложников и все, что придумывали в Средние века, заменено общим знанием закона и тем, что мы все можем обратиться в суд.
Главное возражение против Поланьи — это то, почему собственно репутацию можно заменить только государственным судом. Может быть, репутацию можно заменить кредитными историями в интернете или чем-то еще, мало ли до чего еще дойдет техника? Но неважно, в любом случае из трех глобальных экономических укладов только один из них, может быть, нуждается в этой плотной рамке.
Далее, историки знают, что исторически большая часть экономической активность не регулировалась, не облагалась и не регистрировалась. Да, 300 лет назад были налоги на определенные сферы деятельности, с этого жило государство. Все остальные работали, не регистрируя свой каждый шаг в отчетности.
Дальше. Необязательно зарегистрированными и пр. являются и современные новые фирмы. Т.е. сейчас опять идет процесс появления фирм, которые не являются с этой точки зрения регулируемыми полностью. Потому что они существуют поперек государственных границ, например, как транснациональные корпорации, потому что в интернете существует альтернативная система репутаций, и еще по тысяче причин. Если вы еще на что-нибудь посмотрите, вы найдете и другие причины, по которым многие нынешние экономические агенты не являются регулируемыми.
Еще существует феномен постсоветской recombinant property: рекомбинируемые границы собственности, описанные Дэвидом Старком (Stark 1996) на примере Венгрии. Это феномен, когда люди устраивают структуру собственности на свои компании таким образом, чтобы границы компании становились размытыми. Есть система зарегистрированных бумажных фирм, но она не имеет большого отношения к тому, что является в экономическом смысле фирмой. И когда нам надо, мы вытаскиваем из кармана: «О, а мы холдинг». Когда нам для налоговых нужд нужно другое, мы вытаскиваем из кармана: «Мы не холдинг. Это дочерняя независимая фирма, мы ее обанкротим, а холдинг за нее не отвечает» и т. д.
Существует много других историй про то, где еще в качестве нормы существуют не зарегистрированные, не налогооблагаемые или не регулируемые государством бизнесы. А главное, совершенно непонятно, почему эти три свойства обязательно должны сочетаться в одной фирме. Фирма может быть зарегистрированной, но убегать от налогов. Фирма может соблюдать все законы, но при этом не регистрироваться. А соблюдать все законы, просто потому что, например, я приличный человек, и законы примерно соответствуют тому, что я понимаю как норму, вот я парикмахер, стригу людей на дому. Никаких законов я не нарушаю, но меня не обложат.
Мы знаем, что фирмы комбинируют то, что мы привыкли называть «тенью», «неформальными практиками» с легальностью. С другой точки зрения, если мы хотим попробовать изучать формальную экономику, то это можно переформулировать иначе. У людей есть стратегии в обращении с легальностью. Крайне трудно понять, что именно «неформального» в деятельности одной зарегистрированной фирмы. Да все там неформальное. Чем больше ученые закапываются в этот вопрос, тем больше неформальных практик выявляют, и тем больше видят, что без них никак. Но крайне легко увидеть, что в ней формального. Формальное в ней следующее: изготовление отчетности, расходы на легальность, т. е. уплата налогов и расходы на следование другим регуляциям, которым мы считаем необходимым следовать, и следующее — процесс торга с государственными контролерами за признание легальности. Мы приходим к налоговому инспектору и защищаем перед ним свой баланс. Это специфические, внятно ограниченные, легко операционализируемые процессы, которыми занимаются зачастую специально обученные люди.
Вот их, по моему глубокому убеждению, нужно изучать. Вместо того, чтобы мерить «теневую» экономику, надо думать, от чего зависит размер зарегистрированной. Вместо того, чтобы спрашивать «А чего это люди нарушают 325-й закон?», нужно спрашивать «А что заставляет людей этот закон соблюдать, а вот тот нарушать?» Почему НДС платят, а от законов на зарплату всячески увиливают? Что такого хорошего в этом НДС, что его все платят?
Представим на секунду, что я вас убедила, что эти вопросы изучать надо. Из произнесенной до сих пор речи можно сделать вывод, что сейчас я скажу: «И никто этого не изучает, какое безобразие, давайте начнем». Ничего подобного. Поскольку эти вопросы существенны, много кто, много где их изучает. Проблема в другом. Люди в самых разных дисциплинах не понимают, что они отвечают на один и тот же вопрос, потому что они загипнотизированы идеей неформальности.
Давайте посмотрим на вопрос № 1. Как люди решают, что показывать государству? Как только вы перестали думать о неформальности и начали думать о формальности, у вас возникает вопрос. У бухгалтеров в сленге есть такое выражение: «Вот мы делаем сделку, а я потом сижу и думаю, как ее показать», т. е. как провести ее по отчетности. Как люди решают, что показывать государству, а что не показывать? Второй, более сложный вопрос, который я не буду тут обсуждать сейчас — это как люди решают, как они будут показывать государству то, что они согласились показывать. Потому что одну сделку можно провести по бухгалтерии разными способами.
С одной стороны, существуют исследования, которые в первую очередь связаны с именем Эрнандо де Сото. Они предполагают, что люди сравнивают издержки и выгоды легальности. Легальность стоит денег, но вместе с тем, если вы легальны, вам не просто не приходится бояться, но, например, у вас есть разные привилегии. Например, у вас есть привилегия открыть счет в банке, если вы легальная фирма, а если вы нелегальная, у вас нет этой привилегии, и вы замучаетесь носить в чемодане кэш. Разумеется, работы де Сото этим не исчерпываются, но вот так он отвечает на этот вопрос, как люди решают зарегистрироваться.
Дальше существует целый корпус социологических работ, которые показывают, что малый бизнес, на самом деле, все время мигрирует за границы легальности и в границы легальности и делает это все время, пытаясь получить выгоды, которые дает легальность, формальность, считаться хорошим, зарегистрированным, иметь право открыть счет в банке. Но, с другой стороны, малый бизнес пытается получить выгоды, которые дает неформальность, и не платить налогов из них не самое главное. Самое главное из них — это избежать внимания государства и поменьше общаться с проверяющими.
Одновременно с этим в криминологии существует огромная школа изучения «беловоротничковой» преступности, которая смотрит на это дело просто. Криминология — это что-то вроде социологии закона и преступности, она отвечает на вопрос, кто и почему совершает преступления. И пока она спрашивает, кто и почему бьет своего ближнего в подворотне кувалдой по голове и отбирает $20 на дозу, у нее все очень хорошо получается. Когда с теми же методами подходят к «беловоротничковой» преступности… Интересно, почему эти люди подделывают бухгалтерские счета и пользуются «мартышками», пустыми фирмами? Это все изучается с 1940 г., когда был изобретен термин. Никому и никогда не приходило в голову вообще совместить это с какими-то исследованиями в сфере неформальности. Все ответы — в диапазоне от недостатка госконтроля до злодейской сущности капиталистической системы в целом.
Когда тот же самый вопрос, как люди решают что-то «не показывать», задается про нас — несчастных в постсоветских транзитных странах, то этим занимаются уже не криминологи, а социология транзита, социология переходного периода. И здесь господа западные ученые относятся к нам куда с большим снисхождением. Они не говорят, что надо бороться с «беловоротничковой» преступностью. Они говорят о ресурсных ограничениях, несовершенстве закона, несовершенстве бизнес-культуры, бюрократической культуры, о переходном периоде, что все понятно, это естественная реакция. И они изучают это не как преступность, не как девиацию. Например, о том же самом решении использовать фирмы-пустышки, ну да, вот такая экономика сложилась в какой-нибудь Венгрии, какой-нибудь России или каком-нибудь Узбекистане.
Еще существует критическая марксистская социология, для которой, как вы понимаете, закон — служанка правящего класса, государство — служанка его же. Современные марксисты — люди умные, они понимают, что часто правящим классом бывает само государство, т. е. бюрократия, а вовсе не злые капиталисты. И они смотрят, как маленькие люди (марксисты всегда маленьких людей жалеют, о том, что-то же самое делают большие фирмы, они умалчивают) сопротивляются этому репрессивному законодательству, которое на них давит. Чрезвычайно сочувственно, и поэтому подробно, влезают в их проблемы. Вот Джеймс Скотт это как раз про это, про то, как обезумевшее государство накладывает на каких-нибудь перуанских крестьян сложнейшие рационалистические формальные ограничения, свойственные скорее Америке. А несчастные крестьяне пытаются в этой ситуации выживать и как-то прятаться от государства, достигать как можно большей невидимости. И это их пассивное сопротивление тому, что с ними делают что-то неправильно.
Так вот. Мне сказали, что во время лекции здесь лучше не показывать презентации. В презентации у меня в этом месте большими красными буквами написано «ДИАЛОГ ОТСУТСТВУЕТ». Эти люди в лучшем случае знают о существовании друг друга, и совершенно друг друга не слышат. Изучать этот процесс принятия решений, войти в сферу отношений экономических агентов и государства каждая из этих школ пытается отдельно. Это один пример.
У меня есть еще много примеров таких вопросов с описанием кто и где изучает. Я дам еще один. Почему люди регистрируют хоть что-то? Вот у меня такой вопрос. Если «теневая» экономика эндемична, если все всегда что-то нарушают, зачем вообще регистрироваться? Вот логика: я регистрируюсь, потому что я не хочу нарушать закон. Я регистрируюсь, плачу налоги, и за это государство меня не обижает, и я могу обратиться к государству за арбитражем и помощью, могу рассчитывать на какие-то его сервисы. Но если я все равно что-то нарушаю, я не могу рассчитывать ни на что из этого. Государство меня поймает и накажет, и не защитит. Значит, регистрироваться и платить часть налогов, при этом оставаясь преступником, неразумно было бы теоретически, если вы все равно не можете быть абсолютно чистым перед законом.
Есть несколько очень хороших объяснений. В теории у Старка опять же про транзитные страны, рекомбинируемая собственность и т. д. (это классическая социология) ответ следующий. Поскольку никто не может быть идеальным с точки зрения всех правил, людям нужны пакеты оправданий, людям нужно, чтобы про вашу деятельность можно было рассказать много разных историй. И когда вы идете к налоговому инспектору, вы ему рассказываете историю про то, что вы зарегистрированная приличная фирма. Когда вы идете открывать пресловутый счет в банке, вы рассказываете банкиру историю: «Вот у меня есть бумаги, по ним моя фирма абсолютно легальна, к нам нет претензий у налоговой инспекции» — и вы имеет право открыть счет. Но когда на вас наезжают с какой-то другой стороны, у вас должна быть еще какая-то история о себе, и вторая, и третья, и пятая, и десятая. Одна из этих историй, которая вам нужна — это история про вас, как про легального человека. И вы коллекционируете эти доказательства: «Я зарегистрирован, я заплатил налог, вот справки с печатью…» — и ничего, что я заплатил, на самом деле, 10% от положенного. Но по балансу-то все сходится. Это одна из историй оправдания вашей деятельности, которая вам нужна, потому что среди тех, кто может на вас наехать, есть и такие, которым нужно будет предъявить именно эту историю.
Дальше есть такая школа под названием Law and Society. Это юристы, которым 15 лет назад, наконец, пришло в голову заинтересоваться, что вообще происходит с обществом, когда мы эти наши законы, которые мы дебатируем по-латыни, начинаем применять; происходят ли какие-то социальные процессы в ходе собственно применения законов. Главное имя здесь — это Эдельман (Elderman, 1997). Она показывает, что легальность требует ресурсов и умения. Если вы умеете обращаться с законом, вы можете обратить его себе на пользу. Люди, которые умеют, регистрируются, чтобы умело, стратегически использовать закон. Это не значит непременно, что они будут его нарушать. Но использовать. Вот у меня есть какие-то налоговые льготы, я могу заплатить намного меньше налогов, и мне уже выгоднее зарегистрироваться. Но для этого я должна уметь заполнить все бумажки, прочесть законы и т. д. Если я этого не делаю, я плачу по максимуму. По максимуму платят бедные, у которых не хватает ресурсов ни на то, чтобы законом пользоваться хорошо, ни на то, чтобы сопротивляться давлению в сторону регистрации. Если вас поймают, то вас посадят, потому что у вас нет связей, примерно так. Поэтому вы регистрируетесь и платите по максимуму. Но если у вас есть ресурсы и умения, вы можете обращаться с законом так, что вам действительно будет выгоднее зарегистрироваться — закон-то не звери писали, их целью не было вас удушить. Услуги, которые оказывает государство, окажутся важнее, закон будет на вашей стороне. Поэтому люди регистрируют хоть что-то, чтобы попытаться добраться до этих привилегий.
Дальше есть Эрнандо де Сото, о котором я уже говорила, он экономист. У него есть такая идея, что когда законы плохие, легальность — это привилегия, доступная богатым и опять же влиятельным и обладающим связями. И регистрируются там, где он это изучает, в Перу, те, кто могут этой привилегией воспользоваться. Вот я зарегистрируюсь, потом получу государственный заказ. Я же не могу незарегистрированный получить государственный заказ. И украду 90% денег. Или не украду, а честно заработаю 30%, а на 70% действительно построю тот мост, на который я взял подряд. А если я бедный и не могу взять государственный заказ, то регистрироваться мне невыгодно, потому что плохие законы меня задавят, а до этих экстравыгод, при которых я могу получить государственный заказ (и мне уже все равно будет, какие налоги, потому что это бесплатные деньги), я дотянуться не могу. Тут легальность наоборот. Для нас всех легальность — это бремя. Для этого случая легальность — это привилегия.
Естественно, есть еще вечная версии тупого принуждения. То, что все регистрируются, потому что страшно бояться. Но проблема в том, что в России, к примеру, зарегистрироваться — значит увеличить риски легальности. Да, конечно, милиционер гоняет старушку с укропом у метро. Но чтобы ее милиционер довел до налоговой инспекции и продал ее квартиру, потому что она не платит налоги со своего укропа — этого не бывает. А вот если вы зарегистрировали хоть самую маленькую фирму (особенно если вы ЧП и отвечаете всем своим имуществом), то вас вполне могут подвести под монастырь и продать вашу квартиру, потому что вы должны налоговой инспекции. Поэтому тупое принуждение должно было бы заставлять людей, для которых законы плохие, скорее воздерживаться от деятельности, чем регистрироваться.
И, естественно, всегда на все времена есть такое объяснение, что в некоторых странах есть такая культура, что люди считают неправильным нарушать законы и вполне готовы платить деньги. Или вот в Америке такая культура, что люди гордятся, что они налогоплательщики, а в России такая культура, что мы привыкли делать то, что требует от нас государство, а в Перу такая культура, что привилегированные богатые люди считают нужным иметь свою фирму, чтобы получить заказ. Проблема только в том, что люди регистрируются везде, а культуры везде разные. А так это хорошее объяснение.
Опять же диалог отсутствует. Это все очень хорошие истории, отвечающие на один и тот же вопрос для разных условий и ситуаций. Никому не приходит в голову, что это, на самом деле, части какой-то одной, еще не рассказанной теоретической истории.
Дальше я приведу еще парочку вопросов, которые хотелось бы задать, исходя из перспективы изучения формальной, зарегистрированной экономики. От чего вообще зависят размеры и структура формальной экономики? Вот при прочих равных в двух странах с примерно одинаковыми доходами и примерно одинаковой культурой, будет ли размер формальной экономики в процентах от всей экономики примерно одинаковым или нет? Скажем, в России и Украине, я думаю, с «тенью» с некоторым временным лагом примерно одинаково. Не знаю, никто толком не исследует.
Как получается государство? Когда мы говорим: «Государство как субъект» — под государством мы что-то имеем в виду. «В России такое государство, которое привыкло давить бизнес». Или вы пошли получать справку, вам не дают, вы говорите: «Ну, наше государство всегда придумает, как нас угнести». Или наоборот: «Наше государство завоевывает престиж на международной арене». Кто оно такое, это государство? Мы же понимаем, что нет такой одной организации — государство. Есть много-много разных контор, и в них много-много разных чиновников. И вот этот характер, эта особость государства, как отдельного субъекта, на самом деле, в них агрегируются практики и стратегии чиновников, их культура, практики, вытекающие из их интересов. Этого пока никто особо не изучает. Вообще нет социологии государства. Вот социология бизнеса — почему он, такой гад, бегает от налогов — есть.
У Американской социологической ассоциации этим летом проходит очередной съезд, и там, наверное, 50 секций. Там есть отдельная секция «Социология медицины» и есть отдельная секция «Социология инвалидности» и отдельная секция «Социология психического (не)здоровья». А секции «Социология государства» нет. Слава богу, сейчас уже есть секция «Социология закона», очень новая. Никто не задается этим вопросом, как это государство, как социальный организм, как организация, устроено изнутри. Есть огромная область, наверное, больше, чем вся социология — то, что называется Organizational Studies, которая разбирается с тем, как устроена фирма, как организация. Изучение государства, как организации — в ней очень большая редкость. Несколько статей я там, правда, нашла, из серии «организационное устройство N-ского отдела социального обеспечения в городе Бостоне».
Еще один вопрос: откуда берется то, что мы потом интерпретируем как реакцию экономики на государственное регулирования? Из каких микро-движений, как эта реакция складывается? Изменился один регулирующий закон. Кто-то сделал то, что от него хотел законодатель, кто-то закрыл фирму, кто-то сменил регистрационную форму, кого-то съели рейдеры, кто-то разорился, кто-то нанял второго бухгалтера или стал платить больше взяток. Мы все, конечно, знаем: поднимите налоги, и бизнес побежит в «тень». На этом уровне знаем. Или свернется, если вы хорошо налоги проэнфорсите (дадите полномочия контролерам для принуждения к исполнению закона). Более подроб