Определение посредственности у Паскаля Брюкнера гласит: «Посредственность — это победа буржуазных ценностей: заурядности, пресности, пошлости». (Между прочим, смешение разнородного, обычно порождающее вульгарность, оценивается иначе: «нельзя не признать, что в вульгарности есть нечто головокружительное, некая бездна, которая одновременно притягивает и отталкивает. Посредственность все сглаживает, сентиментальность все выхолащивает, вульгарность же намеренно шокирует, оскорбляет, в ней слышен мощный зов низменного, грязного, непристойного». Надо однако помнить, что «граница между злокачественной и шуточной вульгарностью едва ощутима, так что нападки на врага могут оказаться ему же на руку»).
Теперь отодвинем это определение на время в сторону и спросим (как спрашивают себя многие): почему этот, в сущности, не умные, не отмеченные печатью высокого духа и блеском речи — или почему эти люди далеко не выдающихся дарований, стоят сегодня у власти? Потому что и вчера там стояли отнюдь не великие? Потому что коррумпировано и девальвировано само понятие величия? Потому что власть вообще не любит гениальных и даровитых? Потому что великие, как только они оказываются у власти, неумолимо приводят всех нас, тоже маленьких и заурядных, к катастрофе? Но вот ведь какая штука; все эти вчерашние и нынешние посредственные лидеры внушают нам, что мы — «великие»; принадлежим к великой (или уж во всяком случае самобытной, уникальной) нации, культуре, религии, расе… Увы, в мире заурядности неизбежно мельчают люди, вещи, слова и идеи — в том числе и сама идея величия. Умными оказываются заурядные, оригинальными — банальные, великими — ничтожные.
Кажется, что утрачено само ощущение и само измерение выси — и выси жизни, и выси смерти. Смерть старательно прячут или на нее наводят глянец (умереть не страшно, смерть можно сделать комфортной. Как бы не «всамделешной», можно обеспечить легкую, безболезненную смерть), а жизни подсовывается множество фальшивых, гарантированных «высот». Это даже становится обязательным, принудительным (императив «будь успешным человеком»). Однообразие, однотипность, умственная заурядность этих «людей успеха» маскируется разве что скандалами (но они тоже однотипны и заурядны), а, с другой стороны, своего рода нормированной «идеальностью» «избранных» (культовые фигуры, «звезды»). Торжество банальности, т. е. довольства и самодовольства земной жизни, «освобожденной» от всего трансцендентного. Изнанкой этого является перманентное беспокойство (а соответствуешь ли ты этому глянцевому идеалу?) и неудовлетворенность, изгнанная со сцены жизни в тайники души. Несмотря на массу назойливых развлечений, на все эти круглосуточные масс-медиа-тусовки, дискотеки и призывы быть непременно «на позитивной стороне жизни», подобные шаманским заклинаниям, мы живем в «сером пространстве» — и его тусклый свет ложится на наши лица. Возьмите последнюю трагическую фигуру российской власти, царя Николая Второго; сравните его лицо с лицами всех последующих российских правителей без исключения; какой разительный контраст!
Здесь и сегодня мы все еще жаждем «подлинной демократии», «демократии не на словах только» — и боремся за нее. И было бы либо снобизмом, либо трусостью не бороться за нее (на том основании, что она всегда лжива, несовершенна — или требует слишком больших жертв, непривычной и неприемлемой для нас ответственности). В то же время как не видеть того, что эта современная демократия «ассоциируется с посредственным, мелочным, примитивным» (Брюкнер); что же будет, если мы еще добавим к ней и нашу собственную молочность, которая тянется из прежней советской пошлости, но также и из склок и дрязг «диссиденства», амбиций «критических интеллектуалов», внутренних междоусобиц оппозиции?
«Банальность — судьба людей, не имеющих судьбы», заметил Паскаль Брюкнер (с. 81).
Они посредственны — там, на верху, — потому что посредственны мы сами (оправдывается суждение, согласно которому народ имеет такое правительство, которого хотел); но почему же посредственны мы? Потому что у нас отняли — детство, молодость, возможности, настоящее образование, свободу творчества? Но отняли-то почему? Почему посмели (тогда как мы не посмели не уступить)? — Даже помешанные на «оригинальности» в конечном счете утешаются заурядным и банальным. Не потому ли, что оно уже было скрыто в самой их помешанности? Скандалы, которые скучны, серьезность, которая потешна, безумие, которое серо. Мелочность мыслей, слов, людей и их амбиций, поступков. Не потому ли такая нездоровая потребность в «празднествах»? Ведь для последних нет действительных оснований; что празднуют все эти люди? Налет фальши, искусственности, показухи лежит на них.
Но давайте действовать — говорить — обсуждать последовательно. Вот наш метод (его основные черты): тематизировать; определить, где место проблемы; выявить основную антиномию; главная соотнесенность (чего с чем); установить серию и регулярность: выявить событие или его отсутствие; выбрать стратегию.
Тема, кажется, ясна. Однако в чем сила посредственности? — В ее заразительности; в присущей ей колоссальной силе эрозии; в ее поглощающей и засасывающей инерции.
Вокруг посредственного человека — пространство рутины, в котором гибнет все инаковое. Но в то же время это тоска, — тоска по чему-то большому, светлому, свободному, для чего у нас нет слов, соответствующему смутному предмету ее (этой тоски) видению. Посредственное живет тем, чем умирает (рутиной) — и умирает тем, чем живет (влечением к этому неясному и тревожному). Собственный топос посредственности — отсутствие неожиданности. Только контролируемая, управляемая новизна. Значит, это и место отсутствия удивления — и азарта, в то время как мы разрываемся на части спешкой и озабоченностью. Промежуточное место между страданием и радостью, между нельзя (страдать) и надо (радоваться). Место без событий. «Событие» здесь — малое, незначительное; незначительность — это, собственно, и значит «быть».
Чем ничтожнее, тем лучше, тем больше повод поговорить — т. е. по-суесловить. Основное соответствие: избыток — скудость. Всякому избытку обязательно соответствует своя скудость. Например: избыток речи — скудость мысли. Сериальность — рутина. И ее регулярность, которая тоже — рутина. Сериальность рутины требует регулярной дисциплины, загруженности делами, иначе не удержишься на ее поверхности, а это и есть — «жизнь». Наконец, великое открытие посредственности: передаю его словами Брюкнера: «Бессодержательное безгранично — таков ошеломляющий итог его головокружительного погружения в глухое ничто» (с. 98). Нашим посредственностям, в отличие от скрупулезнейшего Амьеля (о нем речь у Брюкнера), еще предстоит его совершить; но они уже подобрались к нему. И вот пример этого «героя»: жизнь как «череда провалов на фоне пустоты».
Но тут есть все-таки какая-то литературная работа (работа литературного занудства); наши же соотечественники живут по обыденному — т. е. обыденно же проживая обыденное; беларус — не мудрствует. — Вот что отвращает меня как от властей, так и от нынешней оппозиции; обыденность — при всех криках, «провокациях», амбициях и великих намерениях. Ибо пошлы в первую очередь именно они. Здесь есть и нечто удивительное: примитивное существование — но оно для них и есть самое важное; примитивное мышление — но он для них как обещание, надежда и прорыв. Неужто прав Брюкнер и, в общем, существует два способа оторваться от рутины: спастись бегством или уйти в нее с головой» (с. 98)?
Два самых больших заблуждения (нет незначительных людей, каждый из нас по-своему «значителен» — все мы «по большому счету» незначительны) становятся догмами посредственных.
Названную выше «триаду посредственности» можно и переписать: не просто заурядность, а склонность к шантажу (выгоды скандала, «провокации», «протеста»); не просто пресность, а невыносимая выспренность; не просто пошлость, а революционная вульгарность. Впору вспомнить слова Брюкнера о том, что «нонконформистский конформизм ничем не отличается от любого другого, и маргинальная полиция ничуть не лучше, а может, и хуже обычной, поскольку у нее есть благовидное оправдание — она протестует! Сегодня приличный человек рекомендуется художником, строит из себя неформала, великого борца (с Капиталом, гнилой моралью, расизмом, фашизмом, цензурой и т. п.). Антибуржуазные обличения отличаются тем, что направлены на поддержание предмета собственной ненависти. Эти обличения не сокрушают, а сохраняют» (с. 149). Мне кажется, что с нашими «критиками» и «борцами» дело начинает обстоять похожим образом. Так что не будем все же от посредственности шарахаться в крайности («Мне подходят только крайности … От посредственности во всех видах хочется выть». — Автор этих слов — Дриё де Ла Рошель — еще в 1944 году восторгался Сталиным, не чуя своим «острым нюхом» ни вульгарности, ни пошлости, ни интеллектуальной и духовной посредственности собственного энтузиазма).
Ну, а политика … — это и ни нечто посредственное, но и ни нечто сверхординарное. Скорее — искусство работы с посредственным и известного рода (или способ) смирения перед великим.