У любого народа национальная кухня является неповторимой отличительной чертой не только его существования, но и исторической культуры. Одинаково сложно представить себе как турка, пережёвывающего свинину, так и белоруса, обгладывающего лягушачьи лапки. Кухонные традиции настолько вплелись в генофонд человека, что заставь европейца питаться вьетнамскими бамбуковыми червями или древесными муравьями, он отдаст Богу душу в ближайшей перспективе. О японской рыбе фугу, вообще говорить не приходиться, ибо это занятие истинных самураев, чем-то сродни «русской рулетке». Впрочем, для истинных любителей путешествий именно дегустация экзотических блюд и является одним из способов понимания «души» издревле чуждых им народов. Что и понятно.
Однажды довелось услышать весьма прелюбопытную фразу: «Беларусь для меня — страна драников. А читать Шекспира на белорусском языке я не хочу». И подумалось, а действительно ли есть некая связь между тем, что обретается у человека в желудке после обеда, и тем, что в это же время формируется нервными клетками в голове? После какой трапезы англичанина «тянет» на Шекспира на его родном языке? И куда «тянет» папуаса после съеденного банана? Уж, конечно же, не читать Купалу или Короткевича, даже в переводе на его родной папуасский язык. Интересно, к каким генетико-психологическим изменениям приводит адаптация чёрного африканского населения, если во время учёбы в белорусских вузах ананасы и папайю им заменяет в основном картошка? И будет ли, скажем, полезным для нации в целом, если всех перевести на кошерную пищу и водку? Увеличится ли количество ортодоксов и синагог? А если прекратить производство и импорт свинины, значит ли это, что через некоторое время все мы будем носить с собой коврики для намаза? А если в ежедневное меню белоруса включить обязательную ежедневную чашечку риса, станем ли мы в исторической перспективе крупнейшими производителями автомобилей и компьютеров и появится ли некая раскосость и желтизна в лицах? Одним словом: лавина крайне интересных с научной точки зрения вопросов, отвечать на которые, кажется, ещё никто не пытался.
Понимая, что сегодня ответить на заданные вопросы эмпирическим путём не возможно, я задался более близкой и понятной целью: объяснить себе самому, почему драники на белорусском языке (как неотъемлемая часть культуры белорусов) воспринимаются большинством отечественных организмов, а великий Вильям на том же неотъемлемом от культуры языке тем же отечественным организмом не усваивается?
Начинать, пожалуй, следует с избрания метода исследования. И, видимо, индуктивный метод от общего к частному в данном случае наиболее приемлемый. Поглядите, право, какое изобилие различных и традиционных, и экзотических продуктов сегодня имеется на прилавках наших магазинов! И если вы не знаете, что такое по вкусу маракуя или лангуст, то, очевидно, это не по причине вашей кулинарной необразованности, а скорее от недостаточности средств вашего кошелька. Поэтому, из большого количества продовольственных вещественных артефактов сразу следует отбросить за ненадобностью то, что попросту не доступно среднестатистическому белорусу. Далее следует удалить, не без сожаления, то, что стало неотъемлемой частью нашего стола буквально за последние полтора десятка лет: ананасы, бананы, креветки, замороженную и солёную красную рыбу, и прочие устрицы. Ведь действительно, если и 80 лет назад на столах партийных бонз они и были привычными кулинарными блюдами, то остальная масса населения о них по большей части только читала или слышала. Далее, с определённой долей осторожности следует отнестись к различного рода мясопродуктам. Баранину исключаем почти сразу. Ибо она относится к той культуре, где на праздники барану перерезают горло со словом «Матах», видя в нём исключительно жертвенное животное, пригодное в пищу не только богам, но и человеку. У нас барана ели, как бы сказать, в меру необходимости использования его шкуры для кройки и шитья. Скажем так, без особого удовольствия и уважения к самому барану. Также следует исключить мясопродукты с экзотическими названиями типа «колбаса краковская», «браунгшвейгская», «колбаски баварские» и т. д. Поскольку, в советскую бытность подобные сыровяленности и сырокопчёности продавались только с чёрного хода и, следовательно, не имели массовости. Массовой была колбаса с салом или без сала, соответственно — любительская либо докторская. Её-то и можно оставить для данной эпохи вместе с незабвенной и вскуснопамятной ливерной и кровяной колбасой. Но если и далее применять избранный нами метод, то и от подобных варёностей придётся отказаться. Погружаясь хронологически, мы попадаем в эпоху отсутствия холодильных установок, когда вареные продукты могли сохраняться не более как несколько дней.
Таким образом, в 18-19 вв. помимо традиционных для это времени овощей: картофеля, свеклы, брюквы, редьки, злаковых культур, из мясных продуктов оставалось только то, что солилось, коптилось, вялилось, или съедалось сразу по большим праздникам. Ну и конечно, все производные из молока, а также результаты охотничьего, рыбного и собирательского промысла. Следуя далее, мы окажемся в 17 веке и с удивлением узнаем, что и картофеля, и помидоров у нас тоже не было. Чай и кофе ценились буквально на вес золота и широким массам были не доступны.
Вот тут-то, читатель, мы и подходим к той черте, за которой драники никак не могут быть предметом гордости белорусской национальной кухни. Возможно, в это время ими и гордились индейцы Центральной и Южной Америки, но нам достоверно неизвестно, умели ли они их готовить и употреблять со шкварками и мочанкой. Однако в это же время, и известно это достоверно, все оставшиеся в нашей стране продукты подавались к столу и съедались преимущественно под разговоры на чисто белорусском языке. Ну, разве что представители «эксплуататорских классов» любили блеснуть своими знаниями иностранных языков после учёбы в университетах Европы. Замечу, это были по преимуществу французский, итальянский, польский, английский. Иногда латынь и греческий. Русский не звучал по причине отсутствия на территории Московской Руси университетов.
А что же старина Вильям, славный Шекспир? В первой половине 17 века он, к сожалению, уже умер, оставив бессмертное литературное наследие. Его пьесы, как и пьесы Мольера, в 17 веке широко ставились во всех европейских, в том числе и белорусских театрах. Не трудно догадаться, что на отечественной сцене они шли на разных языках, в зависимости от подготовленности публики. В том числе, и на белорусском. Перевод с иностранного в то время уже был, право, сущим пустяком, учитывая, что ещё в начале 16 века Скорина перевёл на этот язык одну из самых сложных и важных для человечества книг — Библию. Позже, когда появились и стали востребованными собственные писатели и драматурги (К.Каганец, В.Дунин-Мартинкевич и др.) перед ними не вставал вопрос на каком языке писать.
Напрашивается вывод, может и не достаточно корректный с научной точки зрения, что читать Шекспира на белорусском языке было привычнее и естественней в то время, когда драники ещё не стали культовым блюдом белорусской национальной кухни. А если это так, то где же она та, настоящая белорусская культура: затерялась в веках, или появилась после указа Петра Первого, предписывавшего повсеместно высевать корнеплоды? Уж не проглотили ли мы свой язык (в переносном смысле) вместе с драниками, рисом, кукурузой, бананами и устрицами, нефтью, газом, дешёвым китайским ширпотребом (список читатель может продолжить по своему усмотрению)? Может, с точки зрения обывателя это и не патриотично, и даже противоестественно, но определённая диета нам бы пошла на пользу. От этого народы не умирают. А вот от национальной языковой «диеты» нас предупреждал ещё Франтишак Багушэвич: «Не забывайце ж мовы сваёй беларускай, каб не ўмёрлі!».