Социология конфессионального протеста

В конце ноября 2007 г. на сайте «НМ» была размещена дискуссия «Эксперты и политики: принципы совместной игры» (1 и 2), в которой, в частности, затрагивался вопрос о перспективах создания в Беларуси партии по конфессиональному признаку. Участники дискуссии Павел Северинец, председатель оргкомитета Партии Белорусская Христианская Демократия (БХД) и Виталь Рымашевский, сопредседатель оргкомитета БХД, совершенно справедливо отмечали, что «у нас плохо исследована конфессиональная ситуация — имеются только общестатистические данные» и при этом «приходится раскапывать информацию где угодно, даже в диссертациях кандидатов БГУ», для того чтобы «узнать что-то хотя бы минимально — сколько людей ходят еженедельно в церковь».

Учитывая, что далеко не все посетители сайта «НМ», подобно Павлу Северинцу, готовы тратить время на изучение «диссертаций кандидатов БГУ», я попытался обобщить данные исследований социологов НИСЭПИ, размещенные на сайте www.iiseps.org.
Вопрос о принадлежности белорусских граждан к той или иной религиозной конфессии задавался трижды: в марте 1999 г., в сентябре 2002 г. и марте 2003 г. (табл. 1):

Таблица 1. Динамика распределения ответов на вопрос: «Ваше вероисповедание?», %

Здесь требуется небольшое пояснение. Вопрос задавался в открытой форме (список вероисповеданий респондентам не предлагался), в результате такой «самодеятельности» и появились загадочные христиане. В ходе опроса 2003 г. предыдущий опыт социологами НИСЭПИ был учтен: христиан попросили определиться в рамках традиционных конфессий, отсюда и кажущийся рост числа православных. Полученный результат весьма близок к официальному по поводу доли православных в Беларуси. Так, согласно сообщению БЕЛТА от 24 января 2008 г. по «данным социологических исследований более 80% верующих в республике являются православными».

Доля атеистов в республике, казалось бы, незначительна, что открывает широкие возможности для конфессионального партстроительства, но не следует спешить со столь оптимистичным выводом. Обратимся к данным табл. 2:

Таблица 2. Динамика ответов на вопрос: «Как часто Вы ходите в церковь?», %

Осмелюсь предположить, что группа граждан, посещающих церковь «несколько раз в год», в основном состоят из «православных атеистов» (этот вывод справедлив и для представителей других конфессий). С данными табл.1-2 необходимо обращаться крайне осторожно. Они отражают скорее возрождение официально церковного ритуализма, а не религиозное возрождение общества. Политикам, пытающимся опереться на христианские ценности, следует процитирую высказывание российского социолога Юрия Левады: «Неизменно отдавая дань уважения церкви (как наиболее заслуживающему доверия институту), общественное мнение не обнаруживает никакого намерения ориентироваться на религиозные ценности в личной или общественной жизни. Воспроизводство публичного ритуализма не означает реставрации сакральной ценностной системы».

Но продолжим наше путешествие по архиву НИСЭПИ. Табл. 3-4 позволяют нам сравнить уровни доверия граждан республики различным христианским конфессиям.

Таблица 3. Распределение ответов на вопрос: «Доверяете ли Вы следующим государственным и общественным институтам?», % (12’07)

Таблица 4. Динамика индексов доверия государственным и общественным институтам.*

*Индекс доверия — разность долей доверяющих и недоверяющих, деленная на количество ответивших

Православная конфессия в отличие от католической и протестантской всегда относилась в Беларуси к «наиболее заслуживающему доверия институту». По уровню доверия с ней может сравниться только армия и президент (последний далеко не всегда). Причина такого «аномального» доверия неоднократно анализировалась социологами НИСЭПИ, поэтому я не стану повторяться. Куда интереснее воспользоваться результатами табл.2 и попытаться проанализировать влияния уровня религиозности граждан на их политические установки, для чего выделим четыре уровня. К первому, ввиду малочисленности, отнесем тех, кто посещает церковь каждый день, один раз в неделю и несколько раз в неделю, ко второй — посещающих церковь один раз в месяц, к третьей — несколько раз, а год и к четвертой, тех, кто вообще не ходит в церковь. Далее воспользуемся результатами ответа на вопрос: «Если бы завтра состоялись выборы президента Беларуси, за кого бы Вы проголосовали?». В октябре 2006 г. за Лукашенко были готовы голосовать 49,7% опрошенных, а за Козулина и Милинкевича — 13,8%.

Таблица 5. Распределение готовности голосовать на президентских выборах за Лукашенко или оппозиционных кандидатов, в зависимости от уровня религиозности, % (10’06)

Картина получилась ожидаемой: чем выше уровень религиозности, тем выше готовность голосовать за Лукашенко. Особенно это заметно в крайних группах (разница в 23.8 пункта). Соответственно атеисты являются более рьяными сторонниками оппозиционных кандидатов. Для подтверждения выявленной тенденции обратимся к вопросу: «На Ваш взгляд, в целом положение вещей в нашей стране развивается в правильном направлении или в неправильном?» В октябре 2006 г. утвердительно на данный вопрос ответило 61,6% опрошенных, отрицательно — 24,0%. Но это в целом по выборке. Среди же 1-й группы положительный вариант ответа поддержал 67,5% и 21% — отрицательный. Среди атеистов разница в ответах оказалась не столь значительной: 52,6% — 30,4%.

Попытаемся понять причину такой зависимости, для чего проанализируем взаимосвязь между уровнями религиозности и основными социально-демографическими характеристиками: уровнем образования и возрастом (табл. 6):

Таблица 6. Зависимость уровня религиозности от социально-демографических характеристик, %

И в данном случае ничего неожиданного не произошло. В 1-й группе людей с начальным образованием оказалось в 3.2 раза больше, чем с высшим, а людей младшей возрастной группы соответственно в 4.5 меньше. А именно эти люди и составляют в Беларуси опору власти.

Но дело не только в социально-демографических характеристиках Необходимо помнить, что среди христиан в Беларуси преобладают православные. Их в республике в 5.3 раза больше, чем католиков и протестантов вместе взятых. Создавать оппозиционную власти партию, опираясь на христианские ценности в их православном толковании еще никому не удавалось.

Западные и восточные ветви христианства разошлись довольно рано. Первая, согласно английскому историку Тойнби, формировалась в условиях политического вакуума, возникшего после распада Римской империи (конец IV в. н. э.), что позволило ей со временем стать самостоятельной силой, воплощенной в институте папства. В Византии же государство устояло, более того, примерно с этого времени начинается процесс его усиления, сопровождающийся ростом институтов постоянной армии и отлаженной администрации. Процитирую Тойнби: «Именно корпус хорошо обученных офицеров и иерархия образованных чиновников позволили призраку Римской империи в православном христианстве одержать самую замечательную и самую горькую победу над церковью, полностью подчинив ее государству. История отношений между церковью и государством указывает на самое большое и самое серьезное расхождение между католическим Западом и православным Востоком. И именно здесь кроется причина успешного продвижения Запада по пути роста и неуклонного сползания православного общества к краху» [1]. Нет ничего удивительного в том, что уже в средние века, когда в западной Европе появлялись самоуправляемые университеты и независимые города-государства, в Европе восточной ничего подобного не возникло. Да и сегодня любая самоуправляемая организация рассматривается государством как враждебная, с соответствующими незамедлительными оргвыводами.

Нет ничего удивительного в том, что 33,6% белорусов считают «что в нашей стране православная церковь должна иметь преимущества перед другими» (НИСЭПИ, сентябрь 2002 г.). Нетерпимость к иной вере, а шире — к иному мнению, как и конформизм (синоним белорусской толерантности) являются важными опорами православия. В этой связи мне трудно разделить веру Павла Северинца в возможность «революции духа, причем в течение нескольких лет». Трудно согласиться и со следующим высказыванием политика: «Я, к примеру, точно знаю и могу вам сказать, когда этот режим падет. Это произойдет тогда, когда белорусская нация покается за свои грехи, в том числе за те 13 лет, которые она терпела Лукашенко».

Важное место в дискуссии заняло обсуждение срока возможной «трансформации общества на принципах моральности». Независимый эксперт Николай Дубаневич, на мой взгляд, был наиболее реалистичен: «Я абсолютно согласен с Павлом Северинцем и с Валерией в том отношении, что ценностные трансформации возможны. Быстрые — 10-20 лет, но при комплексном, общегосударственном воздействии на этот вопрос. Можно обойтись и без этого. Тоже недолго: 200, 300 лет…»

Откуда такая разница в сроках: с помощью государства — 10-20 лет, без оной — 200-300? Для того, чтобы понять причину возникновения временных ножниц необходимо представлять себе механизм воздействия сознательных усилий на изменение человеческого потенциала. Согласно современным представлениям он двухступенчатый. Непосредственно политики способны влиять лишь на формальные институты, принимая соответствующие законы. Институты в свою очередь формируют социальную структуру общества. Институты и социальные структуры проявляют собой разные, но неразрывно связанные стороны общественного устройства. Если первые отражает систему правил игры, регулирующих жизнедеятельность общества, то вторые характеризует способ организации игроков, т. е. социальных акторов, использующих институциональные правила для реализации своих целей и ценностей.

Изменение социальных институтов служит прямым и непосредственным результатом как реформ, так и спонтанных общественных трансформаций. Но само по себе оно является скорее внешним проявлением социетальных трансформаций. Более глубокий результат этих процессов — изменение социальной структуры общества. Трансформация институциональной и социальной структур представляет единый процесс, в конечном счете способный вести к изменению социального типа общества.

Наиболее глубокие и долгосрочные результаты трансформационных процессов выражаются в социокультурных сдвигах, изменяющих человеческий потенциал развития общества. Повышение или снижение этого потенциала служит самым фундаментальным критерием того, ведут ли осуществляемые преобразования к расцвету и обновлению общества или вызывают его упадок и деградацию.

Человеческий потенциал хоть и зависит от общественного устройства, но не является его функцией. Отражая особенности национального сознания, свойственные ему нормы и ценности, традиционные способы поведения, человеческий потенциал общества обладает намного большей инерцией, чем социальные структуры, не говоря уже об институтах.

Понятно, что возможности авторитарного государства менять институты на порядки выше, чем у слабо структурированного общества. Отсюда и ножницы. Но это все теория, которая, как известно, скучна. Не исключено, что высказывание политика Виталя Рымашевского ближе к истине: «Вы просто все в иной плоскости рассматриваете. Мы тут уже говорили о ресурсах и их использовании. И в частности говорили о том, что для достижения задач, которые ставят политики — задач по завоеванию, не хватает ресурсов. Вы считаете идеализмом надежды на моральную революцию, а мы считаем идеализмом надежды на завоевание электорального большинства при имеющихся ресурсах».

200-300 лет — срок немалый. Поэтому я, хотя и не вхожу в оргкомитет по созданию БХД, но также призываю верить. Без веры в наши дни, как и в любые другие, не прожить.
-------------------------
[1] А. Дж. Тойнби. Постижение истории. Айрис-Пресс. М. 2001. С. 330.

Обсудить публикацию

Другие публикации автора