В природе встречается плохая погода — для пингвинов, например, это преддверие бури.
В последнее время в отечественной социально-гуманитарной и научной литературе всех жанров заметно активизировались полемики о желательной в будущем и перспективной для выживания нашего государства общественно-экономической модели. Причины этого очевидны и лежат «на поверхности». Постепенное свертывание безвозмездных российских экономических дотаций официальному Минску совпало с очевидным провалом попыток РБ — основателя ООН — придать респектабельность стремительно маргинализирующемуся «движению неприсоединения». Лидеры Кубы, Венесуэлы, Ирана и пр., задающие ныне тон в воинственных антизападных, антилиберальных и антидемократических риториках, не стали обменивать собственный идейно-идеологический авторитет (как Кастро) и финансово-нефтяной потенциал (как Чавес и Ахмадинеджад) на суетливую поддержку местной дипломатии. Реально руководство нашей страны (впервые за последние десяток лет) осознало, что кремлевская «шапка Мономаха» так же недосягаема, как и высокомерная позиция геополитического аксакала — единственного европейца — в стане оппонентов блоку государств «золотого миллиарда». Строить «социально ориентированную рыночную экономику» придется «здесь и сейчас»: на ресурсах Солигорска, на почвах Полесья, на быстро скукоживающемся транзите энергоносителей, на пока чудом сохраняющемся интеллектуальном потенциале программистов, окончивших советские и постсоветские, стремительно ветшающие по уровню подготовки, физико-математические факультеты.
Постройка «потребительского рая» на фундаменте нефтегазовой ренты с Востока в одной, отдельно взятой за горло, стране — едва посулив многолетнее тихое благополучие миллионам «чэсных тружеников» — явно затормозилась. Грядут серьезные потрясения (льготники и индивидуальные предприниматели ощутили это на себе первыми), требующие радикальных корректировок во всех сферах жизни, в том числе в пропагандистско-просветительской работе. Бунтуют ведь в наших условиях не голодные (коих немало — но в основном это результат их личного негативного выбора), а те, кто начал нагуливать жирок материального достатка и совершенно бездумно экстраполировал эту тенденцию на перспективу. В государстве начинается откровенный экономический застой, сопровождаемый лихорадочным ростом объема внешних заимствований. Именно тина гниения (при которой главные должности консервируются под седалищами единожды пролезших во власть и ухитряющихся — за счет бесхребетности — в ней выживать) является питательной почвой для всяческих масштабных треволнений. Любая общественная система может либо расти (на фундаменте культурной, военной, технологической либо экономической экспансии), либо загибаться: статичная позиция в динамично меняющемся мире исключена.
Новые Вызовы — согласно универсальному правилу Арнольда Тойнби — призваны породить и новые Ответы на них. Поиск возможных Ответов постепенно входит в моду и среди белорусских интеллектуалов — причем располагающихся по все стороны баррикады (этих сторон, безусловно, больше, нежели хрестоматийные две).
Безмятежному существованию отечественного «острова пингвинов» приходит конец — и наиболее активным Буревестником грядущего шторма выступает сам президент Лукашенко. Он лучше многих осознает — как любой лидер жестко-авторитарного склада — какие потрясения ждут страну в случае радикального изменения внешних условий.
С пингвинами понятно, а как быть с полемистами-ужами?
С позицией отечественной интеллигенции (вне возможных полемик о содержании этого термина) в складывающихся условиях тоже далеко не все ясно.
Лишь незначительная ее часть сумела встроиться в существующую иерархию властно-распорядительных отношений, решающим образом определяющую в местных условиях карьерные и даже личностные горизонты отдельных творческих субъектов. При этом показательно то, что как придворно-бюджетные педагогическо-академические структуры, так и сообщества, ориентированные на зарубежные вспомоществования, организованы весьма жестко и автономно от внешних посягательств. И если сродство государственных образовательно-научных институтов устройству державных министерств вполне объяснимо (иначе в системах, подобных нашей, и быть не может), то ситуация в независимых экспертных институциях — весьма парадоксальна. Структуры западного, демократическо-либерального вектора (если судить по провозглашаемым ими ценностям и идейным предпочтениям), несомненно, более герметично закрыты от посторонних влияний, нежели даже державные институты, допускающие — по причине традиционной расхлябанности — определенный «люфт» креативности и свободомыслия.
Достаточно симптоматичным в интересующем нас контексте выглядело состоявшееся 1 февраля Общее собрание НАН Беларуси. Форум насчитывал несколько сотен участников — элиту академической науки: академиков, членов-корреспондентов, профессоров, руководителей научных подразделений. При абсолютно любых сценариях дальнейшего развития Беларуси подобная публика сохранит позиции «ученой совести и мозга» нации. После пары-тройки часов относительной «свободы собрания» (когда общественности было позволено покидать помещение на перекуры, перекусы и т. п.), входы-выходы в зал были закрыты. Пострадали — как всегда — самые дисциплинированные и законопослушные, желавшие честно дождаться перерыва. Не самые молодые люди, увенчанные степенями, званиями и разнообразными регалиями, покорно и в очевидных физиологических муках досидели до окончания действа, не вздумав внятно заикнуться ни об академических свободах, ни об элементарных нормах противопожарной безопасности. Под занавес руководство «храма науки» — пользуясь моральной разоруженностью и деморализованностью участников мероприятия — озвучили «дополнения» к загодя розданному участникам проекту постановления общего собрания. Процедуры и формы отчетности научных коллективов претерпят очередные — ужесточающие — изменения. Народу было уже «не до того»: призывно манили двери-туннели к подлинной корпоративной воле — свободе посещения мест общего пользования.
Господа оппозиционные социологи, неужели вам нужна более представительная выборка для квалификации реальных умонастроений нашей ученой элиты? Народ «безмолвствует», будучи полностью готов — в случае волшебного кульбита общего положения вещей — предъявить новой власти набор своих претензий-притязаний. Но это состоится в том и только в том случае, если новые владыки снизойдут до разговора с ним… О какой разработке перспективных стратегий могут вести речь таковые кадры, если любой проект общественных инноваций — обязательно затрагивающий чьи-то корпоративные интересы — требует элементарного гражданского мужества и такой же ответственности?
Положение дел в неангажированных проективно-прогнозных структурах отличается от ситуации в сообществе государственных мужей самым незначительным образом. Та же готовность служения заказчику, та же обусловленность выводов интересами распорядителей ресурса, тот же конформизм. А главное — абсолютная независимость от наличной мировой интеллектуальной традиции в полном ее объеме: предпочтения безоговорочно и некритично отдаются тем легчайшим и легко усваиваемым рецептам общественного благоденствия, кои были внедрены в общественное сознание постсоветских государств посредством философской интоксикации 1990-х гг. Что показательно: в местном экспертном сообществе и по сей день безусловно доминируют американские политологические рецепты, настолько же далекие от хотя бы европейских (я уже не говорю: от посткоммунистических) реалий, как от Луны и Марса.
Для примера есть смысл припомнить недавние социологические экскурсы в ближайшее грядущее живого классика белорусской оппозиции — профессора Ю. В. Ходыко — опубликованные в «Белорусской газете» накануне президентских выборов 2001 года. Профессор суммировал отдельно взятые рейтинги (колеблющиеся между 2 и 5 — 7%) всех оппонентов правящего режима (от коммуниста Калякина до праворадикального Вечерки) и добавлял к ним удельный вес избирателей, все еще «не определившихся» в предпочтениях. Чохом получалось, что Лукашенко висит на волоске, и оптимистически настроенной оппозиции осталось лишь слегка «поднапрячься», дабы с триумфом завершить разборку. Проблема конкретной фигуры, могущей оппонировать на выборах кандидату от власти, даже вроде бы уже становилась не актуальной.
Понятно, что заокеанские технологи, привыкшие рассчитывать шансы в растяжке «республиканцы — демократы», четко знают, что если в одном месте отнимется, то в другом — естественно — прибавится. Либо растворится в 50 с лишним процентах не проголосовавших. Какое это имело отношение к волшебным отечественным реалиям, пусть ответят те, кто «отбивал» очередные фонды, выделенные на борьбу за свободу. Давно пора (и ситуация за последние 6 — 7 лет в среде политики и связанных с ней «отраслей духовного производства» принципиально не изменилась) выделять средства на борьбу с некомпетентностью и дилетантством в альтернативных «мозговых центрах» (они же — «фабрики мысли», они же — «неправительственные организации», они же — инициаторы недавней горячей, хотя и безответной, переписки оппозиционных вожаков с президентом и премьером страны). Какой ущерб для отечественного инакомыслия нанес проект сплочения всех «патриотических сил» против российского ценового прессинга на энергетическое сырьё? Лукашенко, по крайней мере, последователен: для него оппозиционеры «не имеют отечества». Для последних же реализация «заданий давно минувших дней», сформулированных тогда, когда самые разнообразные и разномыслящие структуры серьезных дядей назначали их «работать умными», до сих пор сохраняет значимость.
Увы, внешне независимое экспертное сообщество целиком и полностью скопировало в довольно однообразных форматах собственной организации наихудшую сферу отечественного «гражданского общества» — ее политический сектор. Политические лидеры, политические партии, политические движения уже давно живут абсолютно обособленной от белорусского социума жизнью, продолжая сохранять остатки человеческого и идейного облика лишь благодаря отдельным подвижникам — тем, кто, регулярно восходя на личную Голгофу, продолжает поддерживать мученический ореол вокруг руководящих теоретических и практических банкротов.
Созерцательно и пространно рефлексирующие «ужи» продолжают составлять подавляющее большинство отечественной интеллигенции. Им — при нынешнем положении дел — особо «тепло и сыро». Поэтому «гореть» на фронте борьбы с «диктатурой» и — тем более — рвать свои сердца (как Данко) никто не горит желанием.
А что подсовывается независимыми экспертами в качестве истин, подлежащих усвоению (в наиприличнейших, кстати, их версиях)?
Пассивность учено-научной массы (пускай и недовольной существующим положением) — это лишь полбеды.
Можно смело утверждать, что — в случае какого-либо форс-мажорного обрушения властных полномочий в руки наличных оппозиционных претендентов на их исполнение — ситуация в стране резко ухудшится. И не только потому, что режим оставляет за собой довольно неплодородную культурно-ресурсную среду, сколько вследствие исчерпывающего разброда и шатания в головах самих стремящихся к власти и их духовно-технологических оруженосцев.
Трагедия (именно так!) заключается в том, что отечественное оппозиционное экспертное сообщество насквозь заражено одномерным «экономическим детерминизмом», примитивной верой в то, что «есть экономические законы, которые не могут отменить никакие диктаторы»*, наивной убежденностью, что главным водоразделом белорусской нации выступает сегодня приверженность субъектов демократически-либеральным либо авторитарно-патерналистским ценностям.
Далеко не полный перечень изъянов (сознательных или от недомыслия — пусть решает Божий Суд или давно востребованный в Беларуси суд оппозиционной экспертно-политической чести**) альтернативных лозунгов и рецептов, предлагаемых сегодня нашей стране, похоже, выглядит сегодня так:
1). Абсолютная безответственность прежних и настоящих экономических прогнозов, связанных с ближайшими и среднесрочными перспективами и процедурами выживания системы, созданной Лукашенко.
Так, читаем: «… можно отметить давление на президента какой-то части хозяйственных руководителей высокого ранга с целью повернуть экономику в сторону либерализации. Назовем эту группу прагматиками. В этом же направлении оказывает давление и правящая элита России»*.
Правящая элита России — прагматики-либералы? Хорошенькая схема. Блаженные времена «олигархов с большой дороги», по трагическому стечению обстоятельств репрезентировавших в РФ либерально-демократическую идею, надолго (если не навсегда) миновали. К кремлевским кормилам пришла чрезвычайно узкая группировка бывших представителей спецслужб, которая перевела экономику нашего восточного соседа в режим «ручного управления» — с соответствующими плачевными результатами. Если и есть какая-то предпочтительная для нынешних управляющих Беларусью экономическая схема, то это — миниатюрная модель «газпромов», «роснефтей» и «росукрэнерго», согласно неумолимо крепнущим слухам обеспечивавшая газом украинских потребителей с постоянным «откатом» в пользу одного крупного российского мафиози. В целом, умонастроения как местных, так и российских «хозяев жизни» очень точно недавно охарактеризовал Л. Радзиховский: «А уж у правящего класса (России. — Авт.) настроение точно совсем иное. Хищное — тактически, фаталистически-расслабленное — стратегически. Не парься — обойдется. И не зевай — другого случая не будет».
И это в ситуации полной неопределенности с ближайшим будущим у нашего восточного соседа! Что уже говорить о нашей номенклатуре, которая — объективно — должна пока конвульсировать в унисон всем московским телодвижениям.
2). Полная — и далеко не безобидная — терминологическая чехарда в вопросах квалификации тех или иных экспертных групп, пропагандирующих на Беларуси собственные (пусть и не слишком модные) позиции по экономическим вопросам. Читаем: «В Беларуси наиболее четко аргументируют свои ценности и методы их достижения, то есть свою идеологию, те левые интеллектуалы, которые объединились вокруг журнала Новая экономика… В публикациях названного журнала пропагандируется позиция традиционалистов (слегка изменен порядок слов, но не смысл второго предложения приведенного фрагмента. — Авт.)»*.
«Левые» вообще-то — это сторонники радикализма, революционистского анти-либерализма, жесткого государственного контроля за экономикой. «Традиционалисты» же являют собой — применительно к экономике — вообще «круглый квадрат». Это консерваторы? Неоконсерваторы? Сторонники «феодального социализма» (по Энгельсу)? Или кто-то еще?
Л. Злотников обозначил собственную этикетку так: «… на президента [Лукашенко] оказывают влияние и те группы в белорусском и российском обществе (назовем их традиционалистами), которые пытаются превратить Беларусь в форпост борьбы с духовной агрессией западной цивилизации»*. В дальнейшем эта группа упоминается в материале не единожды.
Принципиально важный вопрос в данном случае звучит следующим образом: является ли критика западной цивилизации с позиций традиционализма a priori уголовным преступлением и теоретическим грехопадением?
Согласно всему дальнейшему пафосу статьи Злотникова, так оно и есть. Но так ли оно есть в действительности?
Итак. Строго говоря, «традиционализм» есть*** социально-философская доктрина или отдельные консервативные идеи, направленные против современного состояния культуры и общества и критикующие это состояние в связи с его отклонением от некоего реконструированного или специально сконструированного образца. Этот образец выдается за исторически изначальную, а потому идеальную модель, сохраняемую в корпусе особого знания, чаще всего — эзотерического. Традиционализм в этом значении представляет собой сублимацию и теоретическое оформление идеалов, систем ценностей, представлений, стихийно складывающихся и сознательно культивируемых в тех обществах, которые превращают особо препарированную традицию в свой эталон. Для традиционализма присущи повышенная заинтересованность в максимально устойчивом, всеобъемлющем, сакральном порядке, исходящем от некоего предвечного источника (первопредка, культурного героя, бога, абсолюта, изначальной традиции).
Традиционализм направляет (уже на протяжении последних 200 лет) весь пафос своей обличительной критики против основ буржуазной рационалистической философии Просвещения, которую он считает главной виновницей нынешнего трагичного положения вещей.
Ускорившийся в ХХ в. темп истории, сопровождающийся индустриализацией, социальными и национальными конфликтами, выходом на сцену истории «человека-массы», мировыми войнами, породили в интеллектуальной среде континентальной Европы разнообразные оборонительные идеологии, которые их сторонники предлагали в качестве панацеи от ужасов современного мира. Коммунизм, фашизм, а также «глобализация имени товарищей Кока-Колы и Мак-Дональдса» (в порядке выхода на историческую арену) не могли не напугать (каждый, правда, по своему) любого порядочного и вменяемо мыслящего человека.
В итоге традиционализм складывается в стройную доктринальную систему, постепенно обретающую академическую респектабельность во Франции и некоторое политическое влияние в фашистской Италии и нацистской Германии. В дальнейшем представители новейшего традиционализма, будучи очень хорошо знакомы с современными тенденциями западноевропейской философии, а также с восточными и западными религиозно-оккультными теориями, переработали их применительно к трех центральными проблемам современной культуры. Они стремились найти обоснование возможному выходу из кризиса современной европейской цивилизации, обозначению роли консервативно-нормативной функции культурно-исторической традиции, созданию основ антирационалистической философской антропологии.
Представители традиционализма утверждают, что нынешний уровень развития человечества сопровождается неуклонным уменьшением продолжительности жизни, разрушением нравственных ценностей и оскудением разума: торжеством рационализма, сциентизма, индивидуализма, демократии («нашествие Гога и Магога»), а в конце цикла неизбежно наступит полный распад. С середины 1970-х традиционализм начинает особо усиленно привлекать внимание образованной публики. Расистски и националистически настроенная творческая интеллигенция, творцы массовой культуры, идеологи неоконсерватизма и фундаментализма, представители философии «новых правых» во Франции и неоевразийства в России увидели в нем, прежде всего, теоретическую основу для критики «либерального гуманизма» западной культуры.
Что здесь так пугает наших записных уважаемых либералов?
Что Запад уже давно не безгрешен? Так об этом уже добрых 70-80 лет вовсю кричат самые передовые европейские мыслители.
Что мы не сумеем выскочить из посткоммунистического ярма, путь освобождения из-под которого они усматривают исключительно на капиталистических рельсах? Но — капитализма образца США 1945 года, милосердно и сердобольно возрождающего к жизни Японию и Германию, уже не существует. Тогда — в условиях противоборства либеральной демократии и коммунизма — Америка нуждалась в союзниках. Сейчас нужны новые и преданные вассалы — хотя бы потому, что курс на однополярный мир устраивает далеко не всех даже в государствах НАТО. Плюс: белорусам проще, мы маленькая страна и без особых амбиций займем геополитическую плацкарту где-то между Венгрией и Косово. Россия же объективно становится «вожделенной зоной сырьевых золотых лихорадок».
Конечно, это не правильно, когда в США нефть добывают 18 000 «субъектов хозяйствования», а в России и нефтью и газом безраздельно распоряжаются десяток-другой физических лиц с сомнительными репутациями. Но изъятие недр у нынешних хозяев Кремля отнюдь не предполагает их возврат российскому народу, который — кстати — никогда ими толком и не владел. Будет — в самом лучшем случае — то ли «справедливый», то ли «братский» делёж с транснациональными корпорациями. Аппетитов коим не занимать…
Просто современные Вызовы, стоящие перед всем миром, требуют резкого ограничения вожделений нынешних хозяев мира. Особенно с учетом того, как демографически мутирует и вырождается Запад (да и обуржуазившаяся Россия тоже) и как поднимается «метафизически Иной» конфуцианский Китай.
3). Склонность к огульным обвинениям и идеологическим ярлыкам (вместо хотя бы минимально внимательного обращения к реальному содержанию мыслей оппонента) также до сих пор не изжита отечественными мыслителями.
Читаем: «Теперь, когда впервые после 1996 года опять встала проблема выбора стратегии дальнейшего развития страны, обострилась борьба и в сфере идеологии. В частности, активизировались сторонники реставрации сталинского социализма»*.
После дальнейшего знакомства с текстом выясняется, что уважаемым Л. Злотниковым имелись в виду идеи А. В. Филипповича — автора статьи о «консервативном социализме» И. В. Сталина, предъявленной в критикуемом журнале.
Итак, что вызвало столь резкое неприятие у Л. Злотникова?****
А). Читаем:
«Филиппович доказывает, что Сталин в силу своего религиозного образования был едва ли не единственным среди большевиков, „ориентированным на традиционные ценности“. И он смог очистить большевизм, который в то время был „антитрадиционным“, „целиком современным и западным“, от западного влияния. Он догматически трактовал ленинизм, дополнил его некоторыми принципами Макиавелли и стал „главным теоретиком марксизма.
От каких западных принципов Сталин очистил ленинизм, Филиппович отвечает уклончиво: «Надежда на мировую революцию, существование мирового интернационала и принцип „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!“ — вот лишь некоторые факторы, свидетельствующие о чисто западном универсализме большевиков, которые гораздо легче находили общий язык с представителями западных стран, нежели с российской элитой»*.
Не знаю, что странного узрел газетный критик в данном пассаже осмысливаемой им журнальной статьи, но — в целом — все, безусловно, «имело место быть».
Главная конфликтная «растяжка» между «ленинской гвардией» тт. Ленина и Троцкого и товарищем Сталиным заключалась в отношении к проекту «мировой коммунистической революции». Эта авантюрная стратегия целиком разделялась тт. Лениным и Троцким. Она основывалась на том, что коммунизм — будучи системой, призванной полностью изменить природу людей (предполагалось уничтожение семьи, денег, религии, собственности, политических свобод и автономии индивида, а также иные «прелести») — может и должен быть исключительно планетарным явлением. (Возможности бегства из нового коммунистического рая должны были быть исключены «по определению».)
Как отмечал в свое время широко известный специалист в области теории и истории коммунизма Р. Левенталь, «для понимания генезиса коммунистического тоталитаризма необходимо осознать, что русские коммунисты захватили власть во имя утопического идеала совершенного равенства, выработанного радикальным крылом западного Просвещения — особенно в период французской революции».
Сталин выдвинул — в качестве главной — идею построения социализма/коммунизма в отдельной взятой стране. И был вынужден отвергнуть наиболее одиозные ленинско-троцкистские проекты («трудовые армии», отказ от семьи и пр.), которые начали реализовываться в ходе оформления «военного коммунизма» (здесь Ленин с Троцким впрямую следовали рецептам Сен-Симона, Фурье, Маркса с Энгельсом и прочих мыслителей-циников чисто западного толка).
И, кстати, сюда же: потерпев фиаско в укоренении в Средней Азии и Закавказье национальных проектов, фундированных европейской «классовой основой», Сталин совершил крупнейший стратегический и идеологический поворот, увязав национальную идентичность с территориальными топосами. В результате нации в СССР (впервые в истории) начали конституироваться в качестве территориальных образований.
Разумеется, сравнивая Ленина и Сталина с позиций нормального человека, необходимо сказать в духе Шекспира: «Чума на оба ваши дома!» Но — если уж сравнивать — то надо быть «тщательнее». Сталин похоронил ленинское наследие практически целиком.
Б). Читаем Злотникова: «В статье оправдываются сталинские репрессии, включая уничтожение ленинской гвардии: „Малое зло репрессий помогло предотвратить зло гораздо большее, гораздо более чудовищное, — распад государства. Абсурдно ставить на одну чашу весов ценность личности и ценность государства“*.
И здесь все в принципе правильно. Филиппович осмысливает происходившее здесь в 1917–1991 гг. не из «башни из слоновой кости», а исходя из единственно возможного тогда хода вещей. Поскольку большевики сумели Россию «завоевать», то дело ее освобождения от их ига должно было занять много времени и сопровождаться сложнейшими и интереснейшими (!) общественными процессами. И не допустимо (наподобие ученицы Смольного института) говорить: «Фу-у, какие они все были противные», надо анализировать случившееся.
Дело здесь в том, что СССР — воздвигнутый на обломках российского самодержавия — в короткий срок воспроизвел почти все его системные характеристики: крепостничество в деревне, отсутствие политических свобод и свободы слова, сословное деление общества (партийная номенклатура, КГБ и пр.), антисемитизм, византийский стиль придворных разборок.
А кто сказал, что избавление от коммунизма пойдет иным — более легким — путем? Самокритичные российские либералы уже 15 лет кусают локти от того, насколько они переоценили демократический потенциал «своего» народа. А кто сказал, что советские белорусы (основной типаж современной РБ) значимо отличны от граждан России? Зачем дурить голову самим себе?
А уж насчет «уничтожения ленинской гвардии», то надо побояться Бога. У палачей ленинского призыва руки были по локоть в крови, точнее — они в кровушке утопали «по пояс». На них обрушилась полностью справедливое Божье возмездие. Так случилось, что осуществлено это было посредством опричников товарища Сталина.
В). Читаем Злотникова: согласно Филипповичу, «колоссальное значение имел тот тип человека, который воспитывался в этом государстве и составлял основу его мощи. Есть только один подход к формированию нормальной личности и здорового гражданина — ограничение потребностей, аскетизм, твердые идейные принципы, государственная регламентация всех сфер общественной и личной жизни, коллективизм и воинский героизм». И далее: »…созданное Сталиным государство блестяще прошло проверку в ходе второй мировой войны. Это было бы невозможно, если бы вместо аскетического и героического человека сталинской системы на его месте был бы сытый мещанин, озабоченный тем, как бы повысить потребление и улучшить качество жизни»*.
Это вызывает у нашего уважаемого критика благородный гнев.
Но что и с чем мы будем сравнивать?
Хорошо бы, конечно, «зачеркнуть бы всю жизнь и сначала начать». Но Филиппович осмысливает и сравнивает СССР 1930-х — 1950-х годов, СССР 1970-х и Россию 1990-х — 2000-х.
Россия никогда не смогла бы (как какая-нибудь демократическая Дания или Норвегия) спокойно жить при иноземной оккупации. Не смогли (по разным причинам)***** так жить и белорусы. «Мещанин» бы не счел жизненно важным для себя противостоять германской военной машине. (Демократию в Европу привезли американские танки, сами европейцы спокойно сдались на милость Гитлера.)
А если сравнить реальный идеал воспитания подрастающего поколения, то тяга к образованию у молодежи, скромность и неприхотливость основной массы населения, неприязнь к вещизму, коллективизм — действительно были атрибутом того общества. Стимулы к этому были различны, но и к чему приводит разгул инстинктов собственника, мы также неплохо знаем. Пусть лично я — сторонник западной модели развития. Но это не мешает мне отдавать должное людям и экспертам, предпочитающим иные модели и просчитывающим возможные варианты их реализации на практике.
Здорово сражались в годы Второй Мировой представители тех наций, которые ощущали себя миссионерами более справедливого образа жизни: американцы, англичане, немцы, японцы и — разумеется — советские граждане. Какими средствами промывания мозгов это обеспечивалось — вопрос технологический… И: советский опыт был не намного менее эффективным, нежели любой иной. И я убежден, что людей, разделяющих идеи жесткого государственного патернализма, в Беларуси сегодня больше, нежели его активных противников.
И тогда надо: либо отказываться от демократической идеи «народ всегда прав» (а это — лозунг «традиционализма»), либо признавать за толпой право решать так, как нравится ей. Но: «большинство не право» (как было начертано на Парфеноне).
Г). Читаем Злотникова: «В статье Филипповича используются аргументы теоретиков нацизма Эрнеста Юнгера и Карла Шмидта, на которые в свое время опирались и Сталин, и германские нацисты в построении своих государств. В обоих государствах была установлена диктатура вождя, обеспечено „полное подчинение интересов отдельного индивида интересам государства, исключение инакомыслия и скептицизма“. А от марксизма „главный теоретик марксизма“ оставил лишь рожки да ножки»*.
Между прочим, в активных поклонниках того самого Юнгера числились философ М. Хайдеггер, канцлер Г. Коль, писатель А. Жид, маршал Ф. Фош, художник П. Пикассо, президент Ф. Миттеран, политики Ж.-М. Ле Пен и А. Гитлер. А в 1980-е гг. ФРГ пережила нечто вроде «ренессанса» идей Шмитта. Современные оценки научных работ Шмитта лежат в диапазоне от «коронованного юриста фашистского режима» до «самого молодого классика политической науки», мыслителя «ранга Гоббса и Макиавелли».
Значит, не все здесь так просто.
Просто эти теоретики сумели выстроить опережающую модель современного государства, исходящую из факта безусловного доминирования исполнительной власти над законодательной, а также из необходимости его перманентной готовности отражать новые исторические Вызовы.
И вряд ли Шмитту и Юнгеру можно приписывать весомое авторство в деле построения тоталитарного государства. Они — как и Ф. Ницше — рисовали «идеально-оптимальные модели» государственного строительства. В руках же харизматиков ХХ века изо всего всегда выходит пулемет (см. дрейф России, начиная с 1996 года).
А то, что Сталин «оставил от марксизма рожки да ножки», было сделано абсолютно верно. Марксизм — по духу своих преобразовательных проектов — ничуть не лучше фашизма гитлеровского образца. Линия: «Маркс — Ленин / Сталин — Гитлер» просматривается в истории весьма четко. Коммунист Сталин, следуя некоторым заветам Ленина, породил фашизм (для контроля над Европой), он же его и убил… Ценой 37 миллионов жертв.
Последнее. На предмет экономических и геополитических перспектив: «Александр Македонский тоже был великий полководец, но зачем же табуретки ломать?»
Л. Злотников — уже осуществляя самостоятельные выводы — утверждает:
1). В общем, ничего нового традиционалисты не предложили. Это все та же, древняя как мир, идеология традиционализма, или консервативного социализма (Л. Мизес назвал эту модель «германской моделью социализма»), опираясь на которую формировали свои режимы и Сталин, и Гитлер*.
Л. Мизес, конечно, тоже «выдающийся экономист», но при обсуждении проблем природы конфликта «Антанта vs Германия и ее союзники» современные философы-исследователи (К. Свасьян, С. Переслегин и др.) фиксируют нечто более интересное: борьба между Берлином и Лондоном шла во имя вещей, которые «поважнее мира и пострашнее войны». Защищались архетипы каждой культуры: очаги, образ жизни. Еще жестче: к началу ХХ в. на карту был поставлен «цивилизационный приоритет», «право на мировое лидерство и на владение миром». На владение не на как оккупацию, а как на духовное влияние и авторитет****** .
Британская Империя (позднее она же — англо-американская) и Германская Империя относились к разным цивилизациям. Семиотическая культура Третьего Рейха демонстрирует, что под маской внешнего рационализма таилась магическая структура. И ее формирование стартовало задолго до Гитлера: так, «Общество Туле» было учреждено еще при Кайзере******* .
Германия была культурой Смерти и Долга (достаточно сравнить ее сказки со сказками ее геополитических оппонентов).
Война пошла на тотальное уничтожение самой «культурной метафизики» противника. Что и было сделано в 1945 г.
Не надо здесь упрощать…
2). Злотников пишет: «Беларусь — маленькая страна и слишком много желающих „вмешаться“ в ее дела как с Запада, так и с Востока. Да и кто тогда будет управлять экономикой, если репрессии станут массовыми? Ведь по советам легистов диктатор должен непрерывно обновлять, прежде всего, верхний эшелон номенклатуры»*.
Как утверждает нынешнее — и вполне либеральное — руководство Украины, значительные размеры этой державы исключают ее нейтралитет. Логика — как видим — обратная логике господина Злотникова. Кто прав, я не знаю. Но логика (изящно-политологическая) присутствует в обеих версиях.
А в общественных системах, где пока (?) не прижились свободная пресса и контроль парламента за исполнением законов, право вождя на ротацию номенклатуры является единственно возможным выходом. В режиме «ручного управления» тоже бывают достижения. Но дорого обходятся.
И что дороже — репрессалии против чинуш или неизбежная массовая дрессура отечественных полуквалифицированных работяг на массовой работе — мне не известно. Хотя, разумеется, мне ближе второй подход.
3). Злотников: «Наука не может определить, что лучше, — жить 30 лет и питаться живой кровью, или жить 300 лет, но питаться падалью. В области ценностных суждений она бессильна в установлении истины. Поэтому имеет право на жизнь и идеология „консервативного социализма“, и близкая к ней идеология фашизма. Народ своим волеизъявлением (или за него решит вождь, как следует из мудрости традиционалистов) может выбрать „консервативный социализм“. Но в этом случае наука уже может предсказать народу (вождю), какая у него будет экономика и какой будет уровень жизни. А здесь ответ однозначен — будет плохо»*.
Констатация справедлива на загляденье. Только, что такое «плохо» — это все еще здесь, в Беларуси, «открытый вопрос». М. Тэтчер как-то сказала: «Самое главное право людей — право на неравенство». Лично я согласен и я — «за».
Но пределы неравенства могут быть различны — и в самом большом диапазоне. И что предпочтут наши люди, если опять какой-то популист-демократ обратится к ним с вопросом на сей счет, нам не ведомо. Ведь референдумы 1995–1996 гг. были Лукашенко выиграны…
Надо считать и думать. И не отталкивать грамотных оппонентов своими иногда легковесными либеральными инвективами.
Ибо — судя по всему — спасти Беларусь может только союз компетентности против некомпетентности, а не союзы «демократов» и «патриотов», «либералов» и «государственников», «совков» и «нацдемов» друг против друга.
Вместо заключения. Лирическо-назидательное отступление. Плоховато, когда философы лезут на делянки экономистов. Но еще хуже, когда последние придают своей принадлежности к этому профессиональному цеху статус универсальной индульгенции и особого «знака качества». Так, в нас