Это то направление деятельности, на которое государство не будет жалеть никаких средств. Вопрос в том, что эта работа должна быть правильно организована.
В. В. Путин
Вопрос о «правильной» организации научного познания сегодня становится объектом повышенного внимания со стороны государства. В частности, правительство поощряет развитие «нанонауки» и «нанотехнологий». Последние финансируются и управляются централизованно, то есть в соответствии с концепциями «правильности», разделяемыми высшими чиновниками и узким кругом экспертов. Налицо активное вмешательство государственных органов в процессы познания. Для обозначения этого социального феномена мы в дальнейшем будем использовать термин «эпистемологический протекционизм». К каким последствиям приводит данная стратегия? Насколько она допустима с точки зрения права и морали? Поставить в развернутом виде подобные вопросы мы попытаемся ниже, обращаясь к примеру отношений государства и философии.
Механизм действия эпистемологического протекционизма можно описать следующим образом.
1) Причиной его становится приток в бюджет дополнительных доходов от высоких налогов и сверхприбылей от использования природных ресурсов.
2) Целью выступает стремление правящих кругов рационально инвестировать финансовые средства (с наименьшими инфляционными издержками, с долгосрочной перспективой получения прибыли).
3) Формой реализации является отбор в области познания дисциплин, научных направлений, школ, тем, методологий, персоналий и т. д. по критерию наибольшего соответствия заданной цели.
4) С содержательной стороны, эпистемологический протекционизм представляет собой: а) совокупность предпочтений правящих (формулируемых непосредственно или через советников), которые они имеют относительно познавательной деятельности; б) конкретную сумму денег, которую правительство готово потратить на интервенцию в область познания; в) совокупность познавательных практик, интститутов, персоналий и, конечно, идей, которые удовлетворяют предпочтениям правящих; г) канал, по которому казенные ресурсы будут доведены до производителей знания; д) канал обратной связи или контроля, с помощью которого государство сможет проследить способы расходования бюджетных средств.
Проиллюстрировать эту схему, несомненно страдающую упрощенностью, можно на широко известном случае эпистемологического протекционизма, который связан с «нанонаукой». Если опустить детали, допустима следующая его характеристика. Цель достигнута (деньги инвестированы «всерьез и надолго», тем самым выведены из-под удара инфляции). Выделен ряд научных направлений, коллективов ученых, а также «субподрядчиков», которые будут обеспечивать материально-техническую сторону «нанонауки» (строители, местные органы власти, конструкторские бюро, производственные предприятия) и способствовать появлению «технопарков». Совпадение интересов правительства и определенных групп ученых стало предпосылкой для широкомасштабного финансирования последних в объеме до нескольких сот миллиардов рублей. Устроена разветвленная сеть, включающая министерства, банки, фонды, грантовые советы и пр., через которую средства будут распределяться среди лиц и учреждений, прошедших известный отбор. И не менее обширная и иерархизированная сеть организована ради контроля за деятельностью опекаемых институтов «нанонауки»: общественные палаты и ревизионные комиссии, прокуратура и санэпидемнадзор составляют лишь ничтожную часть государственных инстанций, осуществляющих надзор и цензуру в том деле, куда государство вложило деньги.
Эпистемологический протекционизм в первом приближении кажется правильной политикой. Приносит прямую (материально-финансовую) пользу ученым, повышает престиж и улучшает имидж государства, создает стимулы для общественной инициативы. Но это только впечатление от поверхностных эффектов, так сказать, «вершина айсберга». Далее мы покажем, что позитивные следствия вмешательства государства в дела познающего разума на самом деле сопровождаются эквивалентными негативными проявлениями.
Однако случай с «нанонаукой» в эмпирическом смысле совершенно не пригоден для анализа, поскольку по ряду обстоятельств (закрытость государственных баз данных, военная секретность, патенты и лицензии) невозможен сбор данных о всей картине взаимодействия государственных структур и сообществ ученых. Всю мозаику целиком, вместе с положительными и отрицательными свойствами, можно составить, если сделать допущение о том, что в интересующем аспекте нам может быть известно все. Это условие выполняется только в абстракции. Эмпирический материал всегда ограничен (из опыта принципиально нельзя вывести безусловно достоверное знание в связи с проблемой неполной индукции). Поэтому, попробуем построить теоретическую модель, вообразить некую «науку», вокруг которой разворачивается протекционистская политика, и обсудим различные последствия ее взаимодействия с государством.
Представим, что государство избрало предметом своей заботы философию. Не как таковую, во всех разновидностях, но лишь одну частную философскую дисциплину. Назовем ее «нанофилософией». Правительственные эксперты разработали перечень критериев, с помощью которых определяется принадлежность того или иного философа (коллектива философов) к данному приоритетному направлению. В высшей степени вероятно, что в такой перечень должны войти механизмы точной идентификации: а) «нанофилософской» темы исследования; б) статуса автора в иерархии коллег по «нанофилософии»; в) специфики учреждения, занимающегося «нанофилософской» проблематикой. Также создана сеть ведомств с определенным штатом, которые будут заниматься распределением средств среди зарегистрированных (в ходе вышеописанного отбора) организаций и групп философов. Далее, из бюджета выделяются средства и пропускаются через распределяющий бюрократический аппарат. Для контроля за поступлением денег, их расходованием, соответствием деятельности учреждений принципам «нанофилософии», а также для «тонкой настройки» взаимодействия между формальными группами философов (поскольку для неформальных контактов нет стимулов), учреждается комплекс надзорных инстанций.
Видимым результатом государственной интервенции в область «нанофилософии» будет бурное развитие последней. Скорее всего, профильные институты проведут множество конференций и симпозиумов, где состоится немало занимательных дискуссий. Будут защищаться диссертации по «актуальным проблемам нанофилософии». Выйдут из печати книги, трактующие о связи «нанофилософии» с контекстом русской культуры и духовности или с контекстом «кризиса» западных ценностей. Появятся и работы прикладного плана, поскольку государство требует прагматического подхода и дивидендов от инвестиций (в политике, экономике, социальной сфере): например, «Нанофилософские основы молочного животноводства» или «Расчет траектории ракет и нанофилософия». В целом для постороннего наблюдателя (для пропаганды ангажированых СМИ) ситуация в приоритетной отрасли философии представится в самых ярких цветах. Но воспользуемся преимуществом модели (мы можем знать о ней все, раз она воображаемая) и взглянем на нее изнутри, с точки зрения «нанофилософа». Рассмотрим ближе то, как действительно работает вся сложная система эпистемологического протекционизма.
«До» того, как стали исполняться протекционистские меры, никакой формальной «нанофилософии» не существовало. Был ряд отдельных исследователей и, возможно, свободных ассоциаций философов, которые занимались более или менее близкой проблематикой. Никакого консенсуса между ними не было, наблюдались дискуссии, как и во всякой нормальной научной среде. Никаких отношений власти и подчинения тоже не фиксировалось, поскольку легальное принуждение находилось (и продолжает находиться) в монопольном владении государства. Присутствовало сотрудничество на добровольной основе, свободное соавторство, совместное обсуждение и другие виды кооперации. Наряду с «нанофилософами» практиковали собственное ремесло и специалисты от этики, онтологии, гносеологии и т. д.
Каким образом в такой обстановке стал назревать эпистемологический протекционизм? Откуда взяться государственному регулированию в коммуникации философов, которые занимаются познанием предметов достаточно отвлеченных и притом делают это, как правило, в индивидуальном порядке?
Найти ответы на эти вопросы можно, приняв во внимание то, что среда философствования и общения философов в «естественном» состоянии будет неоднородной: у одних получается лучше, у других хуже; одни из некоторой посылки делают вывод А, в то время, как другие — вывод В, и, как результат, получается несогласие и спор; наконец, одни заняты узкой темой А в русле «нанофилософии», а другие — не менее частным вопросом В из области эстетики, социальной философии или теории познания: эти две группы искренне не понимают друг друга, а, может быть, тайно презирают. В подобной неоднородной конъюнктуре неизбежно столкновение интересов, которое обычно будет разрешаться через публичные дискуссии на защитах диссертаций, на конференциях, публичных лекциях и т. д.
В это время, как мы указали выше, в силу благоприятных экономических причин, у государства возникает потребность вложить деньги. Но вопрос «куда?» ещё не определён. Чтобы выработать инвестиционную стратегию правительство нанимает экспертов. И здесь возникает Первая Претензия к государственному протекционизму (в любой его разновидности): насколько компетентные эксперты наняты для оценки конъюнктуры (в нашем случае в области философского познания) и предоставления преференций отдельным фигурантам? Это тоже могут определить только эксперты, статус которых, в свою очередь, должен быть поставлен под сомнение и так далее до бесконечности. Реально всегда получается так, что людей, которые должны делать экспертизу, нанимают чиновники, не являющиеся профессионалами в той области, которая им вверена для протекции. То есть претензия к политике эпистемологического протекционизма состоит в том, что в процедуру отбора тех, кто должен отбирать поддерживаемые государством элементы, вмешивается субъективный фактор. Для нашей модели справедливо предположить, что действие этого фактора будет проявляться в следующем. Философы будут пытаться решить проблему неоднородности и нелинейности философской познавательной деятельности с помощью государства. Менее успешные будут требовать от правительства защиты и за это будут выполнять ту работу, в которой более всего заинтересованы эксперты. Более успешные будут прямо влиять на экспертов, или сами будут ими, и поэтому смогут упрочить своё доминирование посредством приоритетного финансирования. Враждующие философские школы будут стараться разрешить свои теоретические споры за счёт властного принуждения и неравномерного распределения государственных ассигнований; для этого они изберут легальные и нелегальные формы влияния на экспертов. Специалисты в областях философского знания, достаточно отдаленных друг от друга (агенты различных «парадигм»), станут бороться за государственную поддержку именно для своего направления (они не готовы признать равную важность альтернативных векторов познания): моральный философ будет «топить» профессионала-онтолога, и наоборот, через экспертный механизм отбора. В любом случае в борьбе победит тот, кто лучше всего использует субъективный фактор эпистемологического протекционизма. Одинаков будет и результат — победителем будет какая-нибудь бойкая «нанофилософия», подавившая конкурентов внешних (гносеологов, этиков, социальных философов) и внутренних (инакомыслящих нанофилософов).
Анализируя глубже нашу модель, следует сформулировать Вторую Претензию к эпистемологическому протекционизму. Она касается механизма распределения бюджетных средств. Чиновничий аппарат, услуги банков, инкассаторов, бухгалтерий — слишком затратны. Это чисто прагматический аргумент: чтобы довести до «нанофилософа» государственный рубль, надо потратить примерно столько же на оплату деятельности организаций, обеспечивающих финансирование. Эффективность эпистемологического протекционизма оказывается очень низкой. Если же учитывать здесь и Претензию, которую мы привели немного выше, субъективный фактор, то при расчете затрат на протекционистские меры надо учитывать и расходы на взятки, «откаты» и пр.
Наконец, Третья Претензия должна быть предъявлена относительно функции каналов контроля за расходованием средств, инвестированных в «нанофилософию». Дело в том, что надзор за деталями и нюансами деятельности имеет тенденцию постоянно расширяться, становиться все более тотальным и мелочным [5, с. 103]. Поскольку нельзя проследить за отдельной линией расходования денег в «нанофилософии», не проникая во множество сложных и взаимосвязанных исследовательских, коммуникативных и управленческих процессов, постольку государственный контроль будет расти и проникать все глубже. Будут множиться формуляры, отчеты и сметы, требующие заполнения, равно как и разнообразные комиссии и органы, осуществляющие цензуру. Философское познание в перспективе будет срастаться до неразличимости с бюрократическим перебиранием бумаг. Собственное содержание философии, устремленность к истине, понемногу забудется. Таким образом, государственное вмешательство, которое неизбежно саморасширяется, подрывает эффективность любой деятельности, в том числе и познавательной.
Критику эпистемологического протекционизма можно сделать и более подробной. Но, мы полагаем, что даже сейчас, при абстрактном подходе, стали видны его значительные издержки. Модель «нанофилософии», которую мы сознательно соорудили в немного гротескном и комичном виде, за счет «эффекта отстранения» показала, что, если государство вмешивается в процессы человеческого познания, пусть и с благими намерениями, то отсюда вместе с положительными последствиями (финансовыми вливаниями) надо всегда ждать и отрицательных. Мы отнюдь не заявляем, что последние присутствуют актуально (в той же отрасли нанотехнологий), и не говорим, будто они проявятся в том виде, в каком мы их описали, но предлагаем только предостережение, сформулированное на теоретическом уровне. Оно состоит в том, что последствия эпистемологического протекционизма в любом случае будут неоднозначными, и вредная их часть легко сможет перевесить полезную. Утилитарный расчет в масштабах государства и в применении к такой тонкой сфере как познание осуществить очень трудно. Поэтому, во избежание больших зол, лучше совсем избегать политики вмешательства.
Заключить обсуждение эпистемологического протекционизма мы хотели бы обзором «метафизических» оправданий, которые для него нередко приводятся. Мы имеем в виду следующие не-эмпирические суждения здравого смысла, взятые на вооружение этатистами: 1) «Если познание не влечет за собой непосредственной денежной отдачи и если при этом оно есть благо для всех, то государство должно взять на себя ответственность по поддержанию профессиональных ученых»; 2) «Неорганизованные исследователи, по причине рассредосточенности ресурсов, не смогут обеспечить значительный прогресс науки»; 3) «Познание есть дело общественное (общеполезное и общезначимое) и руководить им должно государство».
Оспорить данные тезисы не составит большого труда, если вспомнить оригинальную аргументацию, которую не единожды приводили видные теоретики либерализма при рассмотрении аналогичных проблем. Поэтому мы не привнесём здесь ничего нового, кроме аккомодации аргументов к специфике сферы познания. Либеральные принципы здесь вполне применимы: как заметил М. Фридман, так называемая «невидимая рука» действует не только в экономике, но везде, «где непреднамеренным итогом сотрудничества множества людей, преследующих свои собственные интересы, оказывается сложная и тонкая структура» [5, с. 39]. Совместное постижение истины — это как раз такой случай.
1) Ситуация, при которой познавательная деятельность не приносит прибыли, сама по себе является не столько причиной, сколько следствием присвоения государством монопольного права на финансирование интеллектуальных групп — и одновременно его оправданием. Познание, свободное от пут эпистемологического протекционизма, или а) не нуждается во внешних дотациях, или б) функционирует совершенно безотносительно к денежным потокам.
а) Когда бюджет не гарантирует зарплаты научным сотрудникам, гонорары авторам, не покрывает расходы на командировки и не обеспечивает проведение конференций, естественным путём отсеиваются все, кто хотел бы заниматься наукой ради денег, как ремеслом, а также те, кто делает свою работу плохо и, по оценке независимых меценатов, не имеет к ней способностей. Остаются те, кто, имея свой доход, занимаются познанием из чистого интереса (как большинство ученых до начала XX века), и те, кто способны отвечать на потребности в знании, которые выдвигаются отдельными состоятельными людьми и организациями, готовыми субсидировать исследования по определенным направлениям.
б) Никуда не исчезают и настоящие фанатики, безумцы и гении, которые заняты научным или философским творчеством от внутренней полноты и делают это вне зависимости от наличия или отсутствия средств, государственного покровительства, формально-институционального статуса и пр. В любом случае, качество познания будет не ниже, чем при политике эпистемологического протекционизма.
Но как раз тогда, когда начинают регулярно, ритмично и законосообразно поступать денежные ресурсы, появляется большое количество людей, готовых удовлетворить государственный спрос. Множатся паразитические лаборатории, НИИ и Академии, которые правительство контролирует все больше и больше и которые тем сильнее ускользают в нелегальные процедуры взяточничества, «черной бухгалтерии» и пр. Рано или поздно денег начинает не хватать. Отсюда и берет начало миф о том, что познавательная деятельность не приносит прибыли. Далее он становится аргументом в поддержку расширения вмешательства государства и увеличения протекционистских затрат. И последствия этой политики опять же способствуют сохранению тяжелого финансового положения и самовоспроизводству расхожего мнения.
Поэтому недостаток средств у ученых или философов вовсе является не оправданием эпистемологического протекционизма, но, напротив, — стимулом к тому, чтобы прекратить интервенцию.
2) Предположение, будто исследователи, не направляемые неким центральным учреждением и не опекаемые согласно строгому плану, не смогут организовать познание на должном уровне, тоже не выдерживает критики. В нём недооцениваются возможности добровольного сотрудничества и, напротив, неоправданно завышается потенциал планирования и авторитарного руководства.
Ещё Ф.А. фон Хайек поставил под сомнение эффективность централизованного управления сложными системами. Слабая сторона централизации состоит в том, что её агенты (чиновники) концентрируют своё внимание, ресурсы и осуществляют деятельность в отношении ограниченного круга элементов подотчетной отрасли. В то время как реальное многообразие вариантов развития системы и своеобразие каждого элемента настолько велики, что приближаются к бесконечности и непознаваемы в том виде, в каком они действительно существуют. Поэтому план и «директивы из центра» принципиально никогда не опираются на полное и исчерпывающее знание о состоянии системы и, следовательно, ограничены. Но это означает также, что, будучи приводимы в действие, они отсекают значительное число возможных альтернатив развития, важность которых оказалась просто незамеченной чиновниками. В частности, эпистемологический протекционизм препятствует формированию множества концепций, которые, возможно, были бы более истинными, чем те, что поддержаны государством. Ведь «никто не знает, какая линия развития может оказаться перспективной» [5, с. 72].
Ситуация свободного сотрудничества вовсе не является проигрышной с точки зрения обеспеченности средствами, разветвленности сетей координации или успешности выполнения целей. Вовсе не обязательно, что альтернативой единоначальному управлению в сфере познания будет разделенность атомизированных исследователей, не контактирующих друг с другом и не обладающих по одиночке достаточными средствами, чтобы вести разработки. Это такая же вымышленная картина, каковой является в экономической теории совершенная конкуренция. Отсутствие эпистемологического протекционизма скорее означает, что власть просто-напросто не вмешивается в познание, а вопрос о том, каким образом складываются отношения между учеными, философами, инженерами и пр. остается открытым. То есть субъекты познавательного процесса сами, добровольно и без государственного принуждения, занимаются своим делом, вступая друг с другом в ассоциации или нет, объединяя свои финансовые, технические и интеллектуальные возможности или нет — в зависимости от личного желания. Такое положение более согласуется со сложностью, многовариантностью, социальных явлений, поскольку ни одна из вариативных точек зрения здесь не в ущербе. «Главный довод в пользу свободы заключается в том, что мы должны всегда оставить шанс для таких направлений развития, которые просто невозможно заранее предугадать» [5, с. 72].
3) Тезис о том, что познание — дело общественное и по этой причине должно находиться в ведении государства опирается на незаметную ошибку, подмену понятий. Когда люди говорят, что познание есть общественное занятие, они имеют в виду, прежде всего, общезначимость (выводов, результатов). Но, когда государство претендует на покровительство над постижением истины, оно может предъявить своё право только на общеполезное (и то в ограниченных масштабах), но прибирает к рукам общезначимое вообще. Очевидно, что последнее понятие — более широкое по своему содержанию по сравнению с тем, на что легально может претендовать государство. Следовательно, познавательная деятельность располагается вне компетенции правительственного регулирования, которое не имеет права (дух права — быть свободным в границах свободы другого) туда вмешиваться.
Но можно предположить возражение, что, если влияние правительства и не должно охватывать все общезначимые истины, то оно, по крайней мере, законно в отношении тех истин, которые общеполезны (те же нанотехнологии). Ответ на этот аргумент будет полным, если он будет соединен с обширными дискуссиями о природе Общего Блага в гуманитарных науках и философии, но, понимая неосуществимость этой затеи в рамках данной статьи, мы выставим здесь лишь абрис опровержения, зная, что он может быть развернут.
«Общеполезность» того или иного знания ни по форме своего существования (с точки зрения некоторых людей), ни по содержанию вовсе не является «общей». По своему содержанию — потому что в сложном обществе никогда нельзя быть уверенным, что в гипотетической «общей» формулировке полезного учтены все возможные концепции блага [5, с. 78]. «Общеполезности» в том смысле, что она должна находиться в ведении такого «общего» органа, как государство, просто не бывает. Это, скорее, частный взгляд на полезное, пользующийся прерогативами властного принуждения. Объективно он не имеет приоритета. Мыслима ещё «общеполезность» как общая для некоторого круга лиц концепция блага, для защиты которой они свободно объединяются при нейтральной позиции государства — но это уже иной случай [5, с. 79].
Поэтому государство не должно осуществлять эпистемологический протекционизм и в отношении тех познавательных практик, которые чиновниками считаются общеполезными. Приписывать единственной концепции полезного приоритет — это неправое и аморальное действие. Неправое, поскольку, навязывая «общеполезное», ограничивают свободное мнение каждого по этому предмету. Между тем, подобные суждения людей, спекуляции, как провозгласил Д. Локк, имеют «абсолютное право на терпимость», так как «не затрагивают моих отношений с другими людьми и не имеют влияния на мои действия как члена какого-либо общества» [3, с. 67]. В близком смысле интервенции правительства в область познания можно назвать аморальными, поскольку они умаляют безусловную ценность личности, причём там, где она должна признаваться прежде всего — во «внутреннем царстве сознания» [4, с. 13].
Таким образом, из этических соображений мы должны признать утверждение, кажущееся трюизмом: познание есть дело и достояние каждого познающего субъекта. Но концептуальную нагруженность ему придает прямой вывод из него, гласящий: эпистемологический протекционизм неприемлем. В идеале исследовательское сообщество, расположенное вне поля зрения государства, представляет собой хороший пример «открытого общества», в котором не существует институциональных барьеров для выдвижения альтернатив, дискуссий и которое тем больше способно к развитию путем свободных проб и ошибок, «предположений и опровержений». Оно не хаотично, но вполне организовано; плюрализм — это тоже особая форма порядка, только упорядоченность в нём идёт «снизу», от воли отдельных ученых, а не «сверху» [2, с. 13]. Но и роль государства при таком подходе к обществу нельзя сбрасывать со счетов. Только его функции следует строго определить, а именно: оно должно, не вмешиваясь в дела познающих субъектов, охранять «правила игры». «Ограниченное государство весьма активно выполняет свою формообразующую функцию — защищает основополагающие индивидуальные свободы от покушения третьих лиц» [1, с. 25–26]. Вопрос о списке этих свобод и процедурах их защиты — это уже отдельная большая тема, требующая для себя специального рассмотрения.
Литература
1. Бальцерович Л. Навстречу ограниченному государству. М.: Новое издательство, 2007.
2. Громова Е. А. Социальный плюрализм как объект философского исследования. Автореф. дисс. … канд. филос. наук. Волгоград, 2007.
3. Локк Д. Опыт о веротерпимости // Локк Д. Сочинения: В 3 т. М.: Мысль, 1988. Т. 3.
4. Милль Д. С. О свободе // Наука и жизнь. 1993. № 11–12.
5. Хайек Ф.А. фон. Дорога к рабству. М.: Новое издательство, 2005.