Привычные вещи, не перестающие поражать. Например, обилие людей, жаждущих остаться больными, глупыми, не повзрослевшими, инфантильными, ведомыми и опекаемыми; на этом (т. е. и на этом тоже) держится общая потребность в «лидере» — отце нации, вожде, «твердой руке».
Но как своего рода изнанка этого (а, может быть, и наоборот) нынешнее обилие официальных «бодрячков», так называемых «успешных людей», заполонивших экран телевидения. Настоящий культ «успеха» — и это так же заставляет вспомнить Эрнста Юнгера и его работу «Через линию».
Нигилистические черты никак не исключаются, а просвечивают через официальную эйфорию, — и одно лишь подтверждает другое. Напомню, что Юнгер различал нигилизм и хаос, болезнь, зло; нигилизм даже находит в Порядке свою настоящую субстанцию, так что нигилист и анархист — противоположные фигуры. Активный нигилист — это как раз культ тела и его витальных сил, культ здоровья и молодости. И при этом «есть определенный род нигилистической медицины, отличающейся тем, что она не намерена лечить, но преследует другие цели, и эта тенденция нарастает. Ей соответствует пациент, который хочет оставаться больным. Вместе с тем можно отметить вид здоровья среди нигилистических проявлений — пропагандистскую бодрость, которая впечатляет физической неуемностью. Она встречается в привилегированных слоях, а также в фазах конъюнктуры, ориентированных на комфорт» (Э. Юнгер. Через линию. С. 29-30). Как узнаваемо, не правда ли? Хоть и не признаваемо.
Но меня интригует и определенный род нигилистической политики, которой соответствует обыватель, желающий оставаться одураченным. У него здесь есть свой выигрыш; он остается всегда правым, он не обременен рефлексией и ее обязательствами, он имеет дело с «само собой разумеющимся», с простым, понятным, очевидным, доступным, — сохраняя в то же время «здоровый скептицизм» в отношении всех этих сложных интеллектуальных штучек. Интеллектуал — это для него «головастик — урод», существо, оторванное от «реальности жизни». Люди с подобным восприятием и есть благосклонный адресат нигилистической политики. Она будет ратовать за Порядок, здоровый дух, витальную естественность, национальную, простые и очевидные решения — и презирать всякого рода умствования и «абстрактные принципы» типа прав человека, общечеловеческих ценностей и т. п. Это не значит, что она сама не будет ими пользоваться в целях демонстрации своей «современности». — Вперед, чтобы назад; и назад, чтобы вперед. Вот две их нехитрые стратегии, доведенные едва ли не до степени автоматизма. Совершать не обдуманное, а инстинктивное движение — но это инстинкт власти. Как будто бы они читали — на свой лад, конечно, — Макса Шелера, по которому сила, энергия принадлежит витальному порыву, а не духу. Но в то же время этот «порыв», неизменно побуждающий от случая к случаю ту или иную политическую фигуру публично брякнуть очередную нелепость, идеологически обрамлен мнимым присутствием «духовности» и «мысли».
Нигилизм — не заморское изобретение, а наша обыденность. Узнаваемое, которое остается не познанным и не признанным в качестве того, что оно есть. Реально практикуемое, которое «идейно» отвергается. — Если вернуться к тому, с чего мы начали, то бодрость и жалоба оказываются некими союзниками; в тени бодрости — поденщики нытья и жалоб. Ну что же, тем самым Бодрость может дополнительно играть на этой собственной изнанке, играть с пафосом критики, обличения, призыва и наставления. Она не хочет узнавать собственную тень. Больные и бессильные нужны Государству. Но при этом надлежит систематически не признавать того, что сам же и производишь. Еще раз обратимся к Юнгеру: «План и программа нигилистических действий даже могут отличаться добрыми намерениями и филантропией. Зачастую нигилистические действия — это контрудар на первые беспорядки, несущий спасительный характер, однако эти действия продолжают завязавшиеся процессы, обостряя их. Это позже приводит к тому, что право и бесправие надолго становятся почти неразличимы, при том более для действующих, чем для жертв» (с. 31). Вот я и говорю: не познанное, не признанное, но узнаваемое.