На сайте НИСЭПИ размещены результаты последнего (декабрьского) социологического опроса, в ходе которого в очередной раз зафиксирован белорусский политический феномен, когда падение популярности власти не сопровождается соизмеримым ростом популярности оппозиции. В частности, в аналитической статье «Социально-политическая классификация: отчужденные люди», предпринята попытка прояснить его природу с помощью анализа степени отчужденности белорусов от политических процессов, власти и общества.
Процитирую первый и последний абзацы статьи: «Из одной политологической публикации в другую кочует трехчленная классификация белорусского общества, разделяющая его на сторонников и противников существующей власти, также колеблющихся, „болото“. Эта классификация не то чтобы неверна, однако она нуждается в серьезных уточнениях.
Трехчленная модель общества, упомянутая в начале статьи, все же предполагает некое позиционирование всех членов общества относительно политической «оси»: они или за власть, или за тех, кто против власти, или занимают промежуточное положение между этими «полюсами». Однако место «отчужденных» — вообще вне этой «оси».
Начну с первого абзаца. Модель трехчленной классификации, действительно, довольно популярна, особенно среди лидеров оппозиционных партий. Она порождена западной теорией, прекрасно согласующейся с западной же практикой. Есть правящая партии (партия), есть партии оппозиционные. Как у первых, так и у вторых имеются свои сторонники. Но кроме политически активных граждан имеется и «болото» («неопределившиеся» в белорусской политической терминологии). Борьба за голоса последнего и составляет суть политического процесса. В любом «Кратком курсе политтехнолога» можно прочитать, что бессмысленно тратить ресурсы на убеждение своих сторонников, т. к. они и так готовы голосовать за «своих» на выборах. Но бессмысленно и метать бисер перед противниками, в виду слишком высоких издержек по их переманиванию, поэтому все силы следует направлять на «осушение болота». Исходя из такой «трехчленки», в основе практически каждой избирательной кампании в Беларуси, осуществляемой под оппозиционными флагами, лежат «мелиорационный» проет, или, по крайней мере, проведение такового декларируется. Результат же практически всегда — нулевой, что дает повод многочисленным комментаторам, как из числа доброжелателей, так и злопыхателей, обвинить «мелиораторов» в неспособности прокладывать коммуникационные каналы.
Автор этих строк уже который год пытается разрушить столь привычное для многих представление о структуре белорусского политического пространства. С моей точки зрения сам разговор в терминах «сторонник власти»/«противник власти» следует вести с определенной оговоркой. В белорусское общество расколото, и по одну сторону находятся люди с личностными ресурсами. Это, как правило, молодые, образованные жители крупных городов. А по другую — таковыми ресурсами не обладающие, и вследствие этого, неспособные свести концы с концами без государственной опеки (пожилые, с низким уровнем образования, проживающие в малых городах и сельской местности). Поэтому данные группы используют различные жизненные стратегии: первые стремятся самореализоваться за счет активных действий (жители правобережья), вторые же способны лишь пассивно адаптироваться (жители левобережья). Между указанными группами лежит довольно глубокая канава, для преодоления которой требуется смена жизненной стратегии. В массовом порядке это удается лишь жителям правого берега: приближаясь к пенсионному возрасту, они постепенно теряют свои ресурсу и начинают ощущать себя чужими на «празднике самостоятельной жизни». Вот почему, социальная база авторитарного режима в Беларуси по мере удаления от советского прошлого не сокращается.
Когда популярность Лукашенко достаточно высока, то это означает, что большинство жителей левобережья именно с ним связывают свои надежды на стабильную раздачу «пряников». Уменьшение такой раздачи, или угроза ее сокращения, как это случилось в конце 2007 г., отражается на уровне поддержки главы государства. Но речь идет исключительно о левом береге. Разочаровавшиеся в благодетеле граждане, от своего разочарования дополнительных личностных ресурсов не получают. На правом берегу им делать нечего, да они туда и не стремятся. И дело тут не в глубине канавы, а в отсутствии пряников на правом берегу. Вот и толпятся разочаровавшиеся на своей стороне, а социологи фиксируют их количественный рост на радость оппозиционным политикам.
Но я отвлекся. В статье «Социально-политическая классификация: отчужденные люди», столь поднадоевшая мне за последние годы «трехчленная классификация», упоминается лишь вскользь. Основное же внимание сосредоточено на проблеме отчуждения. Прежде чем высказать свое мнение по этому поводу я процитирую одного из старейших российских социологов Владимира Ядова: «Я вам отвечу на вопрос об истине так, как я это выучил 60 лет назад, читая Ленина. У Ленина была великолепная дискуссия по поводу профсоюзов. Там выступали Бухарин и др. Ленин говорил так: „Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна“. Истина есть, но мы ее никогда целиком не схватим, она нам даже не нужна целиком. Что это? [показывает на чашку] Чашка. Если я ее переверну, что это такое? Стакан для накрывания мухи. А что это такое, если я ее швырну? Предмет для бросания. А если она расписана цветочками? Предмет искусства. А что это такое? Фарфор или фаянс. Короче говоря, мы должны в исследовании ставить перед собой конкретную цель, подбирать какую-то адекватную, наиболее близкую для этого теорию, получив результаты, попробовать анализировать то, что мы получили с точки зрения других теорий, которые мы пока не применяли или применяли периферийно, и получим какое-то относительное знание, которое буквально завтра будет преодолено, исправлено в соответствие с той ситуацией, которая будет завтра. А абсолютная истина — у Господа Бога» [1] .
Осознав философскую многофункциональность обыкновенной чашки, обратимся к белорусскому обществу, для чего еще рез повторим последний абзац статьи, размещенной на сайте НИСЭПИ: «Трехчленная модель общества, упомянутая в начале статьи, все же предполагает некое позиционирование всех членов общества относительно политической „оси“: они или за власть, или за тех, кто против власти, или занимают промежуточное положение между этими „полюсами“. Однако место „отчужденных“ — вообще вне этой „оси“.
На мой взгляд, автор пытается рассматривать нашу социальную «чашку» и как посуду, и как «предмет для бросания» одновременно. Безусловно, она может выполнять обе эти функции, но в ходе анализа их необходимо разделять.
Да, члены белорусского общества могут позиционировать себя относительно политической «оси», а могут и не позиционировать. Причем, их фактическое позиционирование, и позиционирование, выявленное в ходе социологического опроса — это далеко не одно и тоже. Вспомним знаменитую статью французского социолога Пьера Бурдье «Общественное мнение не существует». Одна из трех причин, заставившая классика прийти к столь решительному выводу, заключается в том, что социологи в ходе опросов спрашивают не о том, что волнует интервьюируемых, а о том, что волнует самих социологов.
К примеру, на вопрос «Считаете ли Вы себя сторонником или противником власти?» большинство опрошенных в Беларуси с ответом не затрудняется, но это еще не означает, что они задумывались над этим вопросом самостоятельно когда-либо ранее. В полном соответствием с современными теоретическими представлениями о природе общественного мнения, большинство респондентов не роются в «ящиках» своей памяти в поисках ответа, а формируют его в ходе интервью. При этом они активно используют представления, которые по той или иной причине оказываются на поверхности сознания [2] .
Между тем политическое позиционирование и интерес к политике — вещи, между собой довольно слабо связанные. Граждане различаются по уровню внимания к политике и, следовательно, по степени подверженности влиянию политической информации и аргументации, содержащихся в СМИ. В свою очередь способность людей реагировать на аргументы, с которыми они сталкиваются, определяются степенью их осведомленности в политике. Кроме того, граждане обычно не обладают фиксированными установками по каждому вопросу, который может быть задан интервьюером.
Доверие к власти и высокий уровень ее поддержки способны прекрасно сочетаться с низкими показателями интереса к политике. Для объяснения этого парадокса, по мнению Юрия Левады, представлялось важным оценить сам характер политического участия и политической поддержки в постсоветский период. Российский социолог неоднократно напоминал, что в советском обществе никогда не существовало того типа политической активности и тех политических институтов, которые привычны на Западе, — политических партий, многопартийных выборов, конкуренции партий и партийных программ, парламентской оппозиции и пр. «Это значит, в частности, что механизмом политической активности остается мобилизация массовой поддержки с помощью пропаганды, массовой информации и, в некоторой мере, личного влияния лидеров. Уменьшение роли прямого насилия, запугивания и дезинформации масс не ликвидировали этот механизм. Общество мобилизационного типа, как показывает опыт всей советской (и не только советской) истории, может проходить два состояния — политического „мобилизационного“ возбуждения и политической апатии, отключенности» [3] .
Последний раз политическое возбуждение в Беларуси наблюдалось весной 2006 г. во время президентских выборов. Поэтому в ходе избирательной кампании социологами НИСЭПИ и были зафиксированы максимальные электоральные рейтинги, как Лукашенко, так и его оппонентов. Но выборы, а с ними и состояние мобилизационного возбуждения, прошли. Сегодня на дворе время «политической апатии, отключенности». Сегодня на дворе время «отчужденных» (в терминологии НИСЭПИ).
Нет ничего удивительного и в том, что среди «отчужденных» столь высок процент молодежи. Молодым свойственно замыкаться на своих внутренних проблемах. На этом их природном свойстве и выстраивается молодежная субкультура, в которую чужаки не допускаются. Процитирую статью: «Что касается возрастных характеристик, то среди „отчужденных“ доля молодежи выше, чем в среднем по выборке, самая высокая доля среди них — самой юной молодежи, 18-19 лет. Так что надежды на молодежь как на „барометр революции“, как на тех, кто мечтает изменить общество, возможно, не вполне обоснованы, значительная доля молодежи наблюдается среди тех, кто, так сказать, „в гробу видал“ это общество».
Согласно многолетним исследованиям «Левада-Центра», «приписывание молодежи роли проводников модернизации и носителей новых либерально-демократических ценностей, приверженцев западной модели политической и экономической систем, по сути, выдавало желаемое за действительное. Сравнительный анализ данных по поколениям, возрастным когортам показывал, что „прозападные“ ориентации молодых носили преимущественно декларативный (идентификационный) и фазовый характер. То есть по мере взросления молодые все больше вписывались в структуру тех массовых базовых ценностных представлений, которые не слишком далеко ушли от советского прошлого…» [4] .
Но можно ли столь грустный вывод российских социологов без соответствующих правок переносить на белорусскую почву — вопрос открытый. Тут требуются специальные исследования.
[1] Владимир Ядов. Современное состояние мировой социологии. Лекция на polit.ru
[2] Смотри, в частности, Цаллер Дж. Происхождение и природа общественного мнения. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2004
[3] Юрий Левада. От мнения к пониманию. Статьи 1993–2000 гг. С. 4.
[4] Наталья Зоркая. «Ностальгия по прошлому» или какие уроки могли усвоить и усвоили молоды. «Вестник общественного мнения» (2007. № 3)