А.Т.: Вы уже 18 лет занимаетесь чернобыльской проблематикой. Это солидный «кусок жизни». Наверное, есть смысл подвести некие промежуточные итоги.
Г.Г.: Могу и окончательные.
А.Т.: Это очень рано.
Г.Г.: В масштабах одной человеческой жизни 18 лет — довольно много. И позволяет готовиться к неким итогам. В масштабах истории чернобыльской трагедии это только самый первый этап. Что было ясно еще в 1989 году. Несколько дней назад я совершенно случайно нашел в своих старых бумагах своеобразный архив, где в 1989 году фиксировал все свои планы и действия, всех людей, с которыми свел Чернобыль, проекты обращений к мировой общественности, копии различных интервью и реакции на них официальных чиновников. Это очень интересное чтение! На три часа я окунулся в атмосферу тех лет.
Можно сказать, что я занялся этой темой с некоторым опозданием. Когда сейчас знакомлюсь с книгами Адамовича и письмами Нестеренко, мне становится чуть-чуть стыдно. Эти люди буквально через несколько дней после аварии не только осознали, что произошло, но и предприняли огромные усилия для того, чтобы дать понять тем, кто принимал решения, насколько велика угроза. А затем, когда они натолкнулись на глухую стену неприятия со стороны официальных властей, смогли привлечь к проблеме людей с громкими именами. В науке, культуре и т. д. Но и этого оказалось недостаточно. Знаю по себе.
Я являюсь профессором, читал студентам лекции, следил за информацией, но до начала 1989 года практически ничего об аварии в Чернобыле не знал. Как и многие другие, не испытывал никакого беспокойства.
С одной стороны, мне сегодня за это неловко. С другой — легче понять тех, кто сейчас в таком же положении, как я тогда. Всё время возникают параллели: как чернобыльская катастрофа воспринималась тогда и как к этой проблеме относятся сейчас. По сути, происходит то же самое. Это касается власти, СМИ, общественных организаций. Сегодня мало кто знает, что главной темой тогдашнего фонда Мира была борьба против атомной угрозы. Но вот угроза стала реальностью. Казалось бы, фонду Мира было бы логично заняться темой, но этого не произошло. Разве было мало информации о том, что в первую очередь дети более всего беззащитны перед радиационным излучением? Нет.
Первый радиационный удар, который длится восемь-девять дней, приходится на йод 131. Сотни тысяч детей от него пострадали, даже составлялись некие регистры на тех, кто больше всего пострадал. Дальше — тишина. Точной информации о том, что тогда произошло, никто не получил. В том числе и известный Детский фонд имени В. И. Ленина. Помню, здесь, в Минске, в 1989 году они осенью проводили свой пленум и вообще отказались обсуждать проблему. Я лично обратился к тогдашнему руководителю писателю Альберту Лиханову с просьбой дать три минуты для выступления перед участниками, чтобы те включили в план деятельности фонда специальную программу защиты детей Чернобыля, но он отказал. Это парадоксально, но такая же реакция была и у большинства правозащитников. Исключение составили только несколько человек, и в первую очередь Алесь Адамович. Основная масса считали ее второстепенной.
А.Т.: В чем вы видите сходство сегодняшней ситуации с той?
Г.Г.: Сейчас наблюдается просто зеркальное отражение. Общество почти ничего не слышит и слышать не хочет. Хотя с1989 годом сравнивать нельзя. Тогда о радиации ничего не знали. Сегодня знают почти всё. Однако тема эта не актуальна и не является модной.
Создается впечатление, что о ней вспоминают только раз в году по случаю проведения «шляхов». Это как 9-го мая, когда все вдруг думают о войне и ветеранах. Потом целый год можно не уступать им место в автобусе, томить в очередях, лишать льгот. Но 9-го мая — исключение. На всех уровнях. И на самом высоком тоже.
В отличие от войны, которая в 1945 году завершилась и стала историей, с Чернобылем это не происходит. Ветеранов войны становится все меньше и меньше, а число пострадавших от чернобыльской трагедии не уменьшается. Незаметно, латентно трагедия аварии на ЧАЭС продолжается.
Я не хочу втягиваться в аморальные дискуссии с теми, кто утверждает, что непосредственно пострадало только 50 человек, как это недавно сделали эксперты МАГАТЭ, а ущерб был весьма локальным и случившееся нельзя считать катастрофой. К слову, данная позиция МАГАТЭ не меняется уже 21 год. Эти люди верны себе.
Существует и другая точка зрения. Если брать только ликвидаторов, то есть только тех, кто непосредственно участвовал в каких-то аварийных работах в течение первых двух-трех лет, то даже среди них 6-8 тысяч уже умерло. А число инвалидов превышает эти цифры минимум в три раза. В процентном отношении это очень «скромно» — около 1-2 процентов. Когда проходят крупные военные учения, такие мизерные цифры сразу закладываются в число возможных потерь. Жертвы просто неизбежны.
Но здесь речь совсем о другом. Когда-то очень модно было сравнивать количество погибших от аварии с теми, кто гибнет в дорожных происшествиях. Или тонет в водоемах. Кто-то мне еще в 1989 году с веселым бравурным видом говорил, что мы зря поднимаем шум.
Очень интересная тема. Точка зрения экспертов в некотором смысле становится лабораторной. Это данные ученых-экспериментаторов. По моему глубокому убеждению, не может быть каких-то хороших результатов и неких иммунитетов.
А.Т.: Власть всё настойчивей и настойчивей навязывает именно «преимущества мирного атома».
Г.Г.: И это для нее вполне закономерно. Резюмируя сказанное, хочется отметить, что ситуация 1986–1988 годов и нынешняя во многом очень схожи. Особенно страшно и странно то (еще раз это подчеркну), что тогда о радиации люди почти ничего не знали, а сейчас те же люди многое уже знают. Это совершенно разные уровни ответственности.
Власть, похоже, поставила задачу изменить в общественном сознании отношение к чернобыльской катастрофе. Изменить в принципе. И опирается на упомянутые рекомендации МАГАТЭ. Они, кстати, поддержаны и некоторыми нашими учеными. Просто раньше этих ученых не подпускали к руководству, а теперь они стали начальниками.
Используя эти два фактора, власть делает следующие целевые установки: масштабы катастрофы сильно преувеличены и нет никакой необходимости в мерах по защите людей. В итоге с 2000 года мы наблюдаем постоянное уменьшение госрасходов на цели, связанные с последствиями аварии на ЧАЭС. Это касается науки, создания специальной инфраструктуры контроля…
А.Т.: Следует также отметить, что тогда в экономике еще не было известных сейчас проблем и денег хватало.
Г.Г.: Да. Деньги были, но ими власть не хотела сохранять в общественном сознании реальное представление о том, что Чернобыль никуда не ушел, а его последствия по-прежнему остаются опасными для людей. Почему она это делала? Причин две.
Первая. Нынешняя власть по сути является преемницей той, что эту катастрофу совершила. У чернобыльской трагедии есть как бы две стороны. Одна техногенная. Вторая, и по последствиям более тяжелая, состоит в политических решениях, которые тогда были приняты. Если бы сразу после аварии те, кто руководил государством, отдали бы соответствующее распоряжение по охране здоровья, столь трагических размеров удалось бы избежать. В Беларуси всегда был дефицит йода в воде. И, как следствие, наши щитовидки забирают его сразу же после появления. Всем руководителям это хорошо известно. Когда обнаружили резкое увеличение норм (например, в Гомельской области в 10-12 тысяч раз, а в Минской в 6-8 тысяч), нужно было срочно принять самые элементарные адекватные меры. Если бы йод был обычным, то могли бы стать только здоровее, но он являлся радиоактивным. Это изотоп, но для щитовидок сие неважно. Они набирали в себя. Как говорит профессор Нестеренко, тогда было бы достаточным просто добавить в водопроводную систему крупных городов некое количество йодных препаратов. Увы, власти этого не сделали. То есть то, что в создавшейся ситуации могло сохранить здоровье сотням тысяч людей, решено не было. В итоге очень многие получили так называемый йодный удар. Откуда такой резкий всплеск онкологических заболеваний щитовидной железы? Ответ очевиден: виновата авария на ЧАЭС. Власть «сквозь зубы» это признала, но своей вины увидеть не захотела.
Еще один факт. Произошло отселение из 30-километровой зоны, но уже тогда, то есть летом 1986 года, было известно, что этим не ограничится. Зачем же было продолжать там сельскохозяйственные работы? Это лишь в несколько раз увеличивало пагубное влияние радиации.
Нынешняя власть, повторю, является преемницей той. Даже в конкретных лицах. Дело не только в том, кто сегодня является сенаторами. Сейчас во всех сферах, связанных с атомной энергетикой, на первых ролях те, кто виновен в том, что произошло в 1986 году и позже. Было бы наивно ожидать, что кто-то из них поведет себя иначе. Мораль не изменилась. Поменялись лишь какие-то лозунги и ориентиры.
Вторая. Власть еще в 2000 году знала, что будет строить атомную станцию, и ей за 5-7 лет нужно было вытравить из сознания людей опасения по данному поводу. Убедить людей, что своя АЭС является большим благом. В политическом и экономическом смысле.
А.Т.: Многие социологи говорят, что это не удалось…
Г.Г.: Не уверен. Я часто езжу по загрязненным территориям. Те, кто образован, не поддаются массированной идеологической обработке. А те, чей интеллект пониже, вслед за информационно-коммуникационными манипуляциями повторяют лозунги о том, что наша власть — лучшая в мире, демократия является дорогой к преступлению, а в оппозицию входят только лишь одни продажные отморозки, которые за американские деньги живут и борются. То же самое и с Чернобылем. Лично я не берусь утверждать, что сегодня большинство является противниками строительства АЭС.
Кстати, одна из самых вероятных площадок для строительства расположена в Быховском районе. И появление атомной станции там выдается едва ли не за счастье. Дескать, появятся новые рабочие места, вырастут зарплаты, будет создан чуть ли не оазис благополучия. Многие этому верят.
А.Т.: А денег для такой стройки хватит?
Г.Г.: Это не вопрос для тех, кто живет в том же Быховском районе. Там считают: раз планируют, значит есть. Для них главнее, что средства придут именно в Быховский район.
А.Т.: Если верить официальной пропаганде, абсолютно безопасно?
Г.Г.: Во всем мире АЭС являются источником повышенной опасности, никто рядом с ними жить не хочет.
А.Т.: В той же Франции они самые надежные…
Г.Г.: Замечательно. Только почему-то ни одну станцию там не построили рядом с Парижем. Почему бы не разместить АЭС недалеко от Эйфелевой башни? Это был бы самый лучший аргумент в пользу безопасности.
…Когда произошел взрыв на четвертом энергоблоке ЧАЭС, было построено почти 30 процентов своей атомной станции. Это поселок Дружный, что рядом с Марьиной Горкой. Совсем недалеко от Минска.
А.Т.: Многие об этом не знают?
Г.Г.: Там возвели дома для строителей, собранных со всего СССР, но этим и ограничилось. Ни водопровода, ни соцкультбыта.
Зачем искать новую площадку, если умные специалисты ее уже нашли? Зачем тянуть АЭС в чернобыльскую зону? Не дешевле ли строить там, где уже что-то есть? Да и специалистов в Минске больше, а ехать им совсем близко. Во всех отношениях выгодней строить в Дружном, раз абсолютно безопасно. Или кто-то по этому поводу врет?
Россия заявила, что намерена стать мировым лидером в области атомной энергетики, но там не строят станций вблизи Москвы. Так почему же в Быховском районе живут столь наивные люди?
Тех, кто сегодня там правит и говорит, что тоже будет жить возле АЭС, уже через год после окончания строительства там не будет. Мне очень хочется ошибиться, но произойдет именно так. Уже обещано: им, как мавру, нужно сделать свою работу и уйти. А коренные жители, их дети, внуки и даже правнуки, останутся. И доживут до тех дней, когда эта атомная станция начнет «барахлить». А в конце концов наступит и то время, когда нужно будет как-то ее закрывать. Это тонны самого страшного в мире радиоактивного вещества, которое переработать практически невозможно.
А.Т.: Есть и еще одна проблема: куда девать отходы?
Г.Г.: Зароют там же. Для этого и выбрана чернобыльская зона. Могу только сожалеть, если кто-то этого еще не понял.
И еще. На Радоницу мы поминаем предков. Кощунственно строить на могилах целых деревень.
Весьма красноречив такой пример. В семье случилось горе. Под колесами кто-то погиб, но никому же не приходит в голову установить на могиле, как памятник, убивший человека автомобиль. В Быховском районе произойдет то же самое. В зоне очень много так называемых «могильников». Там похоронены целые сожженные деревни.
На могилах, кроме храмов, никогда ничего не строили. Костелы именно потому так и называются, что построены на костях. Неужели кто-то будет общаться с Богом и предками через атомный реактор?
Если без станции невозможно обойтись, то почему бы не построить ее, например, в Дроздах.
А.Т.: Куда поехала на оздоровление первая группа детей?
Г.Г.: Это удивительно, но в Индию. Было это еще в декабре 1989 года, 25 детей из деревни Стреличево. Тогда существовал Советский Союз и КГБ выпускал за границу только самых проверенных. Особенно в капстраны. На следующий год мы уже отправили почти шесть тысяч, а до этого в год консульский отдел МИДа оформлял в год только 300-400 человек. Там работало всего несколько сотрудников, мы даже своих давали в помощь. Сейчас об этом даже нельзя мечтать. Всего за границей побывало свыше полумиллиона детей.
А.Т.: Когда был первый «Чернобыльский шлях»?
Г.Г.: 30 сентября 1989 года.
Почему не весной? Могу рассказать. Когда летом 1989-го мы провели первые митинги и я увидел, насколько все хотят что-то делать, предпринимать, то внес предложение на правлении БНФ, членом которого был, провести серию мощных чернобыльских акций. Первой и стал «Чернобыльский шлях». Я был тогда максималистом и не хотел ждать каких-то дат. Перед глазами была «пражская весна», а «Чернобыльский шлях» мог дать такой же эффект. Так оно и получилось.
А.Т.: «Шляхи» давно уже стали чуть ли не главными оппозиционными мероприятиями?
Г.Г.: Отчасти да.
Главная причина не в этом. Она в том, что общепринятая концепция развития гражданского общества не соприкасается с такими случайностями, каковыми являются глобальные катастрофы. То есть с точки зрения классической теории на его изменения должны действовать некие гражданско-политические факторы, а не катаклизмы или аварии. Таков общепринятый контекст. В Беларуси иначе. Это «чернобыльская» страна. Если кто-то об этом забывает, то он имеет дело не с реальностью, а с неким теоретическим конструктом, моделью.
Во многих других странах гражданское общество возникло на неких национальных основах. В Беларуси же их не было. Люди просто осознали, что государство предало. И произошел перелом после аварии на ЧАЭС. Именно тогда возник Белорусский народный фронт. Люди увидели в БНФ некую альтернативу, меру ответственности и не замечали некоторые радикальные стороны. Наверное, из-за того, что тогда их было не так уж много. За нами пошли не потому, что большинство населения осознанно стали «белорусами», а по причине необходимости наличия чего-то такого. Чернобыльские инициативы начали появляться словно грибы. С просто уникальной скоростью.
К сожалению, за последние 18 лет «Чернобыльские шляхи» превратились из социальных протестов в чисто политические. Изначально они задумывались как марши людей, которые пострадали от аварии, то есть речь о ликвидаторах, переселенцах, инвалидах и т. д. И это нам удалось. Но потом ушло. Увы, но мои аргументы стали меньше и меньше убеждать политиков.
Где-то со второй половины 90-х годов случилось так, что «Чернобыльский шлях» начал превращаться в формальную ежегодную оппозиционную акцию. Как следствие, сначала меньше стало настоящих «чернобыльцев», а потом они осознанно вообще перестали туда ходить, потому что политические партии забыли о них. Поначалу БНФ не просто организовывал митинги и демонстрации, а еще и реально помогал людям. Затем кто-то, на мой взгляд, не очень умно сказал, что благотворительность — не дело для чисто политической организации. Реальную помощь заменили лозунгами и обещаниями. Политики отстранились от нее и от тех структур, которые это делают. Теперь политики сами знают. В итоге имеем то, что имеем.
А.Т.: Становится непонятно, зачем вообще нужны «Чернобыльские шляхи»?
Г.Г.: Дело в том, что сейчас происходящее не является проблемой одного поколения. Если мы не можем какими-то политическими лозунгами подвигнуть людей снова к активным действиям, то им нужно объяснить, что угрозы чернобыльской катастрофы не исчезли. Да, период полураспада радиоактивного цезия подходит к концу, но сейчас на первый план выходит другая напасть — радиоактивный стронций и плутоний, которые будут опасны еще очень долго. Если цезий, повторю, является проблемой одного поколения, то тот же стронций передается от матери ребенку. Период полураспада почти 90 лет. Именно это и должно всех заставить вспомнить о человеческом долге.
И последнее. На всех белорусских каналах начал гулять рекламный слоган: «Чернобыль — дорога в будущее!» Что-то более глупое и кощунственное даже придумать сложно. Это всё равно что сказать: «Курапаты — дорога в будущее!». Самое грустное, некоторые этого не осознают.