На прошлой неделе в столице Латвии прошел представительный международный форум «Будущее демократии за границами Балтии». Мероприятие носило «неоформленный», т. е. трансграничный характер — за границами существующих политических и экономических союзов. Его фундаментальной скрепой, что явствует из названия форума, является определенная озабоченность проблемами демократии на Старом континенте, точнее говоря, демократии по периметру Балтийского региона. Поскольку по одну сторону этого периметра располагаются страны, которые сами вправе задаваться вопросами о будущности демократии в Балтии, речь велась о демократии по другую сторону этого периметра. Если судить по составу белорусского представительства на форуме («коалиция ссорящихся людей» — А. Лебедько, С. Калякин, Н. Статкевич, А. Санников, etс.), одной из задач конференции являлась сто первая попытка добиться от белорусской оппозиции «консолидации». Однако наиболее интересным моментом мероприятия являлся не этот «операциональный» элемент, но сам контекст, для которого понятие «консолидации» является стержневым.
1.
Пару слов о составе участников форума. Утверждается, что это более 200 человек, среди которых — три сенатора и два члена Палаты представителей Конгресса США, послы стран Балтии и Европы в Минске и Риге, делегации МИДов и парламентов стран Балтии и Скандинавии, представители парламентов Польши, Чехии и Украины. Ничего не говорится о представителях России и сообщается о том, что официальные власти Беларуси следили за форумом из Беларуси.
Официальному Минску форум очень не понравился, свидетельство чему — оскорбленные ноты в комментариях МИД и государственных СМИ. По словам пресс-секретаря МИД А. Савиных, «организаторы конференции сделали все от них зависящее для того, чтобы исключить плюрализм мнений в ходе обсуждения». Замечание, что называется, по делу, однако проблема в том, что высказывается оно теми, кто всеми силами устранил плюрализм мнений внутри страны. Это типичный пропагандистский прием: Минск обожает обвинять других в несоблюдении «этикета», который не намерен соблюдать по принципиальным соображениям.
Собственно говоря, сами белорусские власти обрекли себя на то, что исходящие от белорусского общества «внутренние» сигналы могут долететь к ним лишь извне. Эта своеобычная «длинноухость» давно стала отличительным качеством белорусского режима. Показательно, например, что во время выступления в ПАСЕ г-на Пургиридеса представителей официального Минска не было, хотя соответствующее приглашение было им направлено, а сам доклад как бы не был Минском «расслышан». Это к вопросу о плюрализме. Но как только приглашения нет — официальный Минск стоит за дверьми, подслушивает и едко комментирует. Достаточно вспомнить знаменитый конгресс НАТО в Праге: получилось так, как если бы Беларусь действительно обиделась на то, что ее «разработки» не были учтены в планировании стратегии Северо-Атлантического альянса. То же самое касается рижского форума: «демократическая» лепта белорусского режима оказалась невостребованной, и это вроде как печально.
Однако особых причин для печали нет, поскольку в известном отношении позиция официального Минска совпадает с общими мировоззренческими установками «коалиции ссорящихся» и обогащается контекстуальными установками балтийских правящих элит. Что, в принципе, не удивительно: политические мифы циркулируют по нашему Балтийско-Черноморскому коллектору довольно-таки свободно и в полном смысле трансгранично. Следовало бы оговориться: не все представители Беларуси и других государств Восточной Европы охвачены подобными идеями, однако последние составляют весомый популистский багаж восточно-европейских политических элит.
2.
Выше было сказано о контексте, задающем специфическое пространство диспута о демократии и ее будущем. Известно, что существуют определенные угрозы для этого будущего, причем их нельзя сбрасывать со счетов даже в странах с устойчивой либерально-демократической ориентацией. Характер этих угроз определяет стратегию демократического развития, а в конечном счете — будущность демократии. Верно и обратное: избранная политическая стратегия определяет сами угрозы. Последний момент, как представляется, чрезвычайно важен. В этом смысле едва ли можно полагать случайностью совпадение перечней угроз, фиксируемых: балтийскими политическими консервативными элитами, белорусской оппозицией и официальным Минском. Вот этот перечень:
а) терроризм (вслед за США, Европой и Россией, этой угрозой почему-то озаботились народы, которые видели взрывы только по телевизору);
б) имперские амбиции России (об этом неустанно поет квинтет «близких соседей» — Таллинна, Риги, Вильнюса, Минска, Киева; специфическая позиция Минска, а в последнее время и Киева состоит в том, что данную угрозу они пытаются нейтрализовать в интеграционной неразберихе);
в) разобщение в широком и узком смысле (т.е. отсутствие «консолидации»). Суть последней и, на мой взгляд, наиболее уродливой идеи состоит в том, чтобы противостоять «антидемократическим» силам, по возможности мимикрируя под них, т. е. приобретая по ходу «борьбы» единообразие, пестуя собственную непогрешимость и демонизируя образ врага (этакого доктора Зло в духе комедий про Остина Пауэрса).
Существует несколько способов дискутировать о демократии (и вообще о чем бы то ни было). Последнее время возобладала манера говорить о ней в терминах «трансцендентных» параметров, т. е. определяя ее не через «имманентные» критерии (например, через «способность меньшинства навязать большинству политическую реформу»), а через «внешние угрозы». По сути дела демократия «как таковая» выпадает из плана дискуссии, самоопределяясь (вернее, позиционируясь) по умолчанию относительно «недемократии». Для Балтийско-Черноморского региона подобной «исходной точкой» демократического анализа была и остается Россия, вернее, не столько Россия, сколько ее «имперские амбиции» (именно они изобличают недеморатический характер ее политического устройства). Как если бы «имперскость» и «демократичность» были взаимоисключающими принципами.
Разумеется, сегодня нет особых причин именовать Россию страной победившей демократии, равно как и страной проигравшей демократии — на одном лишь том основании, что СПС не попал в Госдуму. Но даже если определить российский политический режим посредством слова «авторитаризм» (что скорее будет напоминать дурное пожелание, чем констатацию положения дел), отсюда вовсе не следует, что ее западные соседи являются в подлинном смысле демократичными. Более того, нет никакой корреляции между степенью демократичности того или иного политического режима и интенсивностью партнерства/противостояния с Россией. Презумпция наличия такой корреляции отдает плохой идеологией, ведь если Россия — «недемократия», то Беларусь, конечно, — «демократия», свидетельство чему — ее противостояние давлению Москвы (излюбленный штамп последнего времени, активно используемый многими западными СМИ и белорусской пропагандой).
Если использовать дополнительные «критерии» демократичности («центр Европы», «миролюбивый народ», «терроризм не пройдет», «начинаем диалог с Западом»), то Беларусь пора отправлять на выставку демократий. И действительно: на основании анти-недемократического подхода уже найдены в Беларуси некие богатые либерально-демократические потенции. Правда, потенциям этим пока место на выставке демократических уродцев, рядом с потенциями консерваторов Украины и стран Балтии. В сущности, Балтии, Украине, Беларуси, России вообще пока рано учить друг друга демократии. Хоть степень приближения к демократии в этих странах разнится, в понимании «плюрализма» их элиты продвинулись немногим дальше товарища Горбачева. Дело в том что «плюрализм» означает не только и не столько возможность выставить свою позицию на рынке мнений, сколько способность услышать чужое мнение. Услышать «различия».
Вероятно, способность услышать «инаковость» находится в прямой зависимости от наличия этой инаковости, мы же говорим о том, что есть принципиальное совпадений презумций, а всякое различие попросту затирается.
Следовало бы выделить главный тезис этого эссе: «консолидация» (понимаемая как монизм мнений) есть самая страшная угроза для всякого либерально-демократического будущего. Ведь если Лебедько и Калякин — это одно и то же перед лицом более существенной угрозы, то можно идти дальше: Восточная, Западная Европа и США — одно и то же относительно угрозы России, весь мир, казалось бы, такой пестрый и непохожий сам на себя, — одно и то же относительно угрозы «немира» (терроризма).
Трогательное единство балтийско-белорусских презумпций проявляется уже на уровне «поверхности»: не так давно член ОГП Евгений Лобанович призывал поддержать Лукашенко в его борьбе против давления Москвы. Давайте пойдем дальше: попросим Александра Григорьевича остаться на третий срок, ведь кто эту борьбу может возглавить? Кто лучше президента может обеспечить так называемую консолидацию? Совпадение этих презумпций менее очевидно на уровне «глубины», и все же очевидно. Известно, что страны Восточной Европы давно предлагают себя Западу в качестве экспертов по «недемократии» и форпостов на путях ее распространения. Беларусь предлагает себя России в качестве форпоста на путях расширения НАТО и эксперта по «западному лицемерию». Быть может, эти различия (East or West?) не столь существенны на фоне тотального совпадения «региональных» предпочтений: нужно, крайне необходимо, чтобы разделительная межа проходила по Европе. Ведь это так удобно, ведь тогда можно торговать «политикой», а это вам не информационные технологии развивать.
Показательно, что в Восточно-Европейском регионе развиваются преимущественно стратегии контроля, и Беларусь здесь — признанный лидер.
Концепция подобного «посредничества» в известном смысле «глуха» к определенным оттенкам диалога. Для нее, например, нежелательно, чтобы Россия, Германия, США и т. д. вели диалог через головы посредников. Сперва необходимо прислушаться к «экспертам»: одни расскажут Европе об угрозе, исходящей от русского медведя, другие нашепчут в медвежье ухо о лицемерии западной лисы. Лиса и медведь тут же дадут советчикам денег на «развитие» (их экспертных способностей, надо полагать). Вот в чем совпадают синкретические таланты режима Лукашенко и, например, консерваторов Ландсбергиса.
3.
Разумеется, региональная дискуссия развивается не в изоляции от общемировой дискуссии по проблемам демократии, терроризма, разделительных линий и пр. и определяющим планом этой дискуссии является состояние отношений между столпами западного мира — Европой и Америкой, переживающих сейчас, по словам британского политолога Пола Кеннеди, период небывалого охлаждения, являющегося специфическим эффектом исчезновение «клея» холодной войны. Видимо, в подобной ситуации поиск нового «клея» — явление закономерное, но насколько оправданы попытки восточно-европейских элит («экспертов» по «злу») выдавать те или иные «пробы пера» за состоявшееся решение?
Весьма забавным представляется тот факт, что Россию стали примерять на роль лидера «оси зла» в тот самый момент, когда она, как представляется, готова услышать призыв Цымбурского и стать «островом Россия», когда она проявляется известную волю к тому, чтобы перевести отношения со странами СНГ (и вообще соседями) из регистра «доминирования» в регистр «партнерства», из области «политики» в область «экономики».
В этом смысле российско-белорусские отношения особо показательны: как только Россия отказывается от «сильной» позиции, т. е. от позиции «дарительницы», ее действия начинают интерпретировать как «давление» и даже — доходит до смешного — как поддержку режима Лукашенко на плаву. Как только Россия замыкается на внутренних проблемах, максимум — на проблемах отношений с соседями (что вполне резонно, учитывая, что соседи у нее все-таки есть), ее интенции тут же толкуются как захватнические по преимуществу. Это забавно: словно «старых соседей» России смыло «новыми соседями» ЕС.
Вот как интерпретируются изменения в стратегии Кремля в самой России, в данном случае — заместителем директора Московского центра Карнеги Дмитрием Тренининым: «Империализм в любом качестве — как консервативный, так и либеральный — России невыгоден. Он чрезвычайно затратен и чреват столкновением с Западом. Увлечение геополитическими играми дезориентирует и в конечном счете ослабляет Россию. Надо учитывать, что для каждого из государств СНГ независимость — прежде всего независимость от России. В этих условиях достижимой целью Москвы может стать добровольное признание ее лидерства, опирающегося на экономические успехи и социальные достижения. Главным делом России в XXI веке является она сама, то есть модернизация страны, ее адаптация к глобальной среде».
Сказанное не означает, что Россия не может представлять угрозы сообществу западных государств, но существует совершенно определенное различие между утверждением, что Россия способна проявлять имперские и недемократические элементы в своей политике, и утверждением, что она не способна поступать иначе. Утверждать второе означает хотеть, чтобы так оно и было, и не было ничего иного, означает провоцировать медведя (медведь, хватит спать, пора на охоту!), означает настаивать на необходимости существования разделительных линий и кордонов — разве не в этом состоят принципиальные установки Лукашенко? Разделительный кордон между Востоком и Западом, невозможность диалога — это формула выживания белорусского режима в его нынешней ипостаси.
Упомянутый выше Пол Кеннеди свои рассуждения о столпах мировой политики (имеются в виду преимущественно США и Европа при учете позиции России) следующим образом: «Важно вести вежливый диалог и понимать относительные достоинства и недостатки друг друга, а также согласиться с тем, что мир, который существовал до 1989 года, больше не вернется. Пора признать, что Америка и Европа — это разные животные, которые, впрочем, благополучно сосуществуют в мировом зверинце и не настроены друг к другу враждебно». Британский политолог по сути дела держится простой мысли: «консолидация» в терминах Холодной войны (или в каких-то подобных терминах) — вещь, которая не способствует ни миру, ни демократии. В этом смысле следовало бы говорить о «координации усилий».
Последний подход, разумеется, требует большей гибкости и меньших амбиций. «Координация» означает, что можно предпринимать совместные действия по определенным локальным проблемам, без согласия относительно всего спектра проблем. Например, можно торговать, не вступая в военно-политический союз, да и вообще, не привнося в торговлю моральных идей. Собственно, все склонны поступать именно так, затемняя эти поступки риторическими приемами. Например: если Россия «угроза», то как можно строить свою демократическую будущность в расчете на ее «недемократические» энергоресурсы? Все это весьма сложные проблемы, их невозможно подвести под красивую схему-редукцию.
Обычно демократию подозревают в «неэффективности», подразумевая длительность процедур согласования, необходимость учета различных мнений и пр. Исторический опыт, между тем, на стороне демократии: длительность ее существования превышает длительность существования конкретных политических тел, а ее издержки оплачиваются известными преимуществами. Демократия питается разнообразием, что обеспечивает определенную ее устойчивость в разных исторических условиях. Демократия живет «координацией» усилий тех, кто не согласен друг с другом по целому ряду (или рядам) животрепещущих вопросов. Она не живет «консолидацией», уподобляясь белорусским властям и белорусской же оппозиции в их маниакальном стремлении к «консолидации» при том, что нет ровным счетом никакой «координации» (и диалога) в более локальных планах. Что это как не симптом патового состояния политического поля?
Сказанное не означает, что рижский форум «бесполезен». Здесь то же самое: из одного другое вовсе не следует. Отсутствие полноценного диалога не означает, что его не нужно вести (начинать или пытаться стимулировать). Более того, учитывая, что проведение аналогичных мероприятий в Беларуси невозможно по ряду технических и политических причин, необходимо отдать должное государствам Балтии за предоставление площадок для диалога. Сказанное, наконец, не означает, что необходимо заменить белорусскую оппозицию на какую-либо иную, ибо именно оппозиция концентрирует в себе общебелорусский протестный и диалоговый опыт. И в конечном счете, отсутствие необходимости замены оппозиции (другой, вымышленной оппозицией) не означает, что белорусский режим нет необходимости менять. Есть соблазн все эти звенья представить в виде красивой цепи, но нет необходимости этого делать.