Мифология белорусской государственности

Белорусское медиапространство организовано таким образом, что все хорошее, услышанное нами в нашей стране о власти, мы слышим, за редким исключением, от нее самой. Национальные средства массовой информации, официально облеченные задачей отражать точку зрения не общества, а государственного аппарата (т.е. небольшой этого общества части), превращенные сами в органический элемент правления и находящиеся под неусыпным и повседневным контролем руководящих инстанций, довольно беззастенчиво низведены к пропагандистскому инструментарию в руках белорусских правящих кругов, а поэтому чрезвычайно ограничены именно в своих информационных возможностях.

Сказанное не означает, что журналисты и сотрудники государственных изданий заведомо не искренни. Сказанное означает, что карьерная и финансовая зависимость их от воли работодателя, от президентской власти, стремящейся замкнуть на себя, по точному определению Валерии Костюговой, функции тотального посредника, «медиатора» всей совокупности пронизывающих общество экономических и социальных коммуникаций, намного более высока, конкретна и ежечасна, чем, например, в единообразно и шумно поносимых этими изданиями информационных и исследовательских офисах, работающих (или работавших ранее) с поддержкой международных грантов. Но с чем еще им остается работать, когда налоги, уплачиваемые населением, в значительной части используются на специфические в наших особых условиях нужды аппарата, помимо прочего связанные с пропагандой, но не на содействие, как в других странах, общественным СМИ, а гражданские, в том числе предпринимательские начинания в сферах, стимулирующих осмысление политических и общественно значимых реалий, сознательно подавляются?

Гранты, выделяемые международными и национальными, общественными, частными, правительственными и многими другими разновидностями и подвидами (муниципальными, региональными, конфессиональными, культурными, научными и пр.) фондов и организаций, проявляющих живой интерес к развитию транснациональных проектов, в том числе в странах СНГ, не возникли в природе специально «под Беларусь» (Украину, Россию) или под «развал СССР», как может подуматься иному неосторожному белорусу, доверившемуся изготовляемому официозом медиапродукту. Во всем мире они являются естественным подспорьем для функционирования бесчисленных образовательных, научных и исследовательских программ, деятельности в области культуры и искусства, социальной помощи населению, развития международного сотрудничества, реализации многообразных гражданских, молодежных и гуманитарных инициатив, становления общественных институтов и т. д. В целом это отвечает интересам и гражданского общества, и государства, которое не в силах самостоятельно справиться со всем комплексом встающих перед социумом проблем.

* * * *

Многие из руководящих менеджеров и рядовых чиновников этих фондов, не подозревающих, что им вменено белорусской пропагандой «наказать Беларусь за ее независимую внешнюю политику», будут чрезвычайно польщены, узнав, что есть еще страны, государственная пресса которых почтительно именует их «западными хозяевами» (что-то в этом чувствуется генетическое, вроде «белых хозяев», такая реакция — все равно что суеверно повалиться на колени перед машинистом впервые увиденного паровоза). Сначала им нужно объяснить, впрочем, что означает далеко не всем знакомое словосочетание «государственная пресса». Сами соискатели грантов, во всяком случае (будь то Испания, Германия, Болгария или Беларусь), администрацию фондов в подобных конфигурациях не рассматривают. Это хорошо известно, например, тем белорусским ученым и университетским преподавателям, которые участвовали в образовательных и исследовательских проектах ЕС или «фонда Сороса». Отношения между организациями-донорами и грантополучателями в своей основе построены на консенсусе, совпадении собственных интересов и намерений последних с критериями предоставления гранта первыми. Такая формула отношений, как правило, не предполагает непосредственного административного вмешательства (увидеть живого «спонсора» или хотя бы его представителя даже для руководителя той или иной программы — большая редкость), не предполагает и деятельности «по приказу». Тогда как характер взаимосвязи исполнительной власти и государственных СМИ в Беларуси открыто заявляется в виде жесткой пары «заказчик» (работодатель и начальник) — исполнитель.

Любопытно, как все же работу «по указке» «западных спонсоров» пропагандисты представляют себе физически? Как это может практически в Беларуси происходить, не противореча законам природы? Скорее всего, никак не представляют. Задумываться сверх меры здесь профессионально вредно. В то же время, чтобы убедиться, каковы приводные ремни соответствующего участка «белорусской модели», достаточно включить телевизор. И послушать первоисточник.

* * * *

Разумеется, грантовая практика, пока крайне не развитая в опоре на собственные ресурсы в странах бывшего Советского Союза, несет в себе множество нетривиальных и иногда, видимо, справедливо полагаемых спорными аспектов, нуждающихся, вероятно, в широком публичном обсуждении. Однако подобное открытое обсуждение в Беларуси формата деятельности внутренних и внешних фондов, особенно в антитеррористическом контексте, равно как и любой другой волнующей общество проблематики, по очевидным причинам, пока, к сожалению, не представляется возможным в принципе.

Только широкая и многосторонняя дискуссия между тем помогла бы определить критерии адаптации или отклонения тех или иных направлений активности донорских организаций. Подмена мозаики возможных аргументов в пользу и против конкретных проявлений в Беларуси этой формы международной кооперации, весьма, по сравнению со всеми странами мира, раритетных, двумя-тремя, не включающими больше пяти слов вульгарными и откровенно искажающими суть вопроса идеологемами — вписывается в обычную методику белорусского пропагандистского мэйнстрима.

* * * *

Вернемся теперь к первоисточнику. Персонально Александр Лукашенко, находящийся в центре коловращения многочисленных идеологических сервисов, задающий горизонты их содержательных и мировоззренческих конструкций, как каждый человек, несет в себе неизгладимый след сформировавшей его социальной среды, переплетения идентичностей и субкультур, которые опосредуют его собственное мировосприятие. Стремление редуцировать всю палитру интеллектуальных и культурных форм белорусской духовной жизни к некоему «крестьянскому» субстрату — абстрактному и потому призрачному, выступающее в качестве самооправдания «белорусской идеологии», на деле всего лишь отбросило «государственное» и «политическое» мышление на дотеоретическую (мифологическую, «досократическую») стадию, заменило «знание» «мнением», если воспользоваться классическим описанием подобного разделения, впервые сделанным еще в древнегреческой философии.

Житейские представления и некоторые гуманитарные познания Александра Григорьевича, ставшего, по традиции, «корифеем всех наук», но в жизни (учитывая опыт исторических предшественников, к счастью, к счастью…) предпочитающего добрую клюшку доброму перу и доброй книжке, предопределяют в Беларуси верхние границы всякого официального проявления политической философии или, точнее, заменяющего ее «дискурса», более уместного в пивной или трамвае, нежели в серьезной и квалифицированной аудитории. С содержательной стороны основополагающие тезисы белорусской телевизионной и газетной политической пропаганды в профессиональной и критически мыслящей аудитории в большинстве случаев будут выглядеть набором более или менее смешных глупостей и неимоверно раздуваемых обывательских предрассудков.

Это отнюдь не значит, что публикуемые за пределами Беларуси и в белорусских независимых СМИ политические материалы априорно являются средоточием мудрости и компетентности. Критерием добросовестности и профессионализма здесь, однако, выступает нечто, находящееся за пределами субъективных факторов — позиции издателя, склонностей автора, конъюнктурных соображений и т. д. Если ограничиться политической прессой, таким критерием может считаться степень знакомства с современным состоянием политической науки и политической философии, знание, хотя бы самое общее, их категориального аппарата, умение ориентироваться в актуальном состоянии стратегических дискуссий, отделяя маргинальные и несущественные, в уровне подготовленности и авторитета авторов, чьи оценки приводятся в качестве экспертных.

Ничего подобного в белорусской пропаганде, однако, нет. Более того, иногда можно прочитать, что политическая наука едва ли не новейшая «платная девка буржуазии», а белорусы обойдутся «здравым смыслом», этим исконным прибежищем всякого незнания. Сядете ли вы в самолет, пилот которого сошлется на «здравый смысл», заменяющий ему профессиональную подготовку, точное понимание назначения совершенствуемых поколениями инженеров механизмов? Доверитесь ли такому врачу, сантехнику, архитектору, агроному, директору завода? А «идеологу»? А «строителю» государства?

Если за белорусским идеологом в виде концептуальной точки отсчета отчетливо проступает трудно предсказуемая воля начальства, личный либо локализованный жизненный и культурный опыт или безбрежность собственной фантазии, его оппоненты могут свободно черпать из широчайшего фонда теоретического и культурного наследия, тысячелетнего развития европейской и мировой философии, этики и культуры, в том числе в советский период. Мироощущение, построенное на утверждении ясно понимаемой ценности свободы (мы — не рабы) и моральных императивах противостояния тирании и диктатуре (со второй половины 50-х — «культу личности»), воспитывалось в Беларуси не «щедрыми заокеанскими спонсорами», а советской школой, советским искусством и советской литературой, придававшим им «классовую» интерпретацию, но не сумевшим, а иногда не желавшим до конца вытеснить их универсальное гуманистическое значение, воспринятое от западных и славянских мыслителей Просвещения (модерна). «Марксизм-ленинизм» все же претендовал на то, что опирается «на лучшее, накопленное человечеством». С этой точки зрения нынешний белорусский режим, противопоставивший этосу и поэтике свободы экономизм «силы и процветания», — вполне «антисоветский».

* * * *

Вследствие вышеизложенных причин в Беларуси в строгом значении слова отсутствует феномен «инакомыслия», подразумевающий противопоставление господствующей системе взглядов неких иных систем, ей альтернативных. Врагом белорусской власти выступает теоретическое и независимое мышление в области политических и социальных знаний как таковое. Белорусская пропаганда, в отличие от советской, вовсе не имеет целью убедить или переубедить кого бы то ни было, но продемонстрировать нужный правящим слоям образ поведения, указать, как должно поступать или что следует говорить, «если кто спросит» (будь то иностранный журналист, или корреспондент БТ перехватит на улице для «опроса общественного мнения»). Надлежит ответить, например, что оппозиция должна «не заниматься политической трескотней, а помогать селу» (построить ледовый дворец или национальную библиотеку, полететь на вертолете в чернобыльскую зону, выплатить пенсии ветеранам — много вариантов). Такой отчаянный бихевиоризм несомненно составляет новое слово в истории идеологий, доселе предполагавших все-таки присутствие некоторых мыслительных операций.

Всякое недогматическое и творческое мышление — а именно таким является мышление философское, научное, теоретическое — неизбежно содержит в себе потенциальную угрозу демистификации, разрушения магии «идолов рынка» (Фрэнсис Бэкон, «Новый Органон», 1620) пустых и бессодержательных слов, которые часто слышны в людных местах («на рынках») и которые в силу постоянного употребления начинают трактоваться как скрывающие за собой подлинные предметы. Ведь именно по этой самой простой и неизощренной схеме, древней, как сама пропаганда, работает белорусский идеологический институт: посредством механического и навязчивого повторения одних им тех же слов, которые со временем в силу привыкания занимают место образов неких объективных сущностей.

Кто даст рационально выверенное определение «стабильности», «силе и процветанию», самой «белорусской модели»: каково ее теоретическое обоснование, как она работает и развивается, откуда в ней берутся деньги, каковы принципы получения и распределения доходов, чем она привлекательней других «моделей», — кто задумается над этими весьма элементарными вопросами? И дело вовсе не в том, что определение «белорусская модель» не имеет права на существование. Имеет, по-видимому. Однако ее, этой «модели», углубленное изучение, раскрытие ее действительного содержания приведет, скорее всего, к весьма неприятным для власти выводам. Ведь научное и «идеологическое» мышление прямо противоположны.

Логически несовместимо стремление «к чистой правде» и пребывание в субъективном и ангажированном пространстве идеологий. (В этом смысле конституционные демократические нормы не являются «идеологией», не содержат в себе завершенного представления о мире и человеке, о «наилучшей» организации политической действительности, они есть всего лишь конвенция, «договор» по поводу некоторых признаваемых всеми сторонами разумными правил человеческого общежития.)

* * * *

«Система», стройная и внутренне непротиворечивая цепь идеологических аргументов власти в свою пользу, не создана не только потому, что над белорусским правящим режимом в принципе нельзя надстроить сколько-нибудь привлекательную и убедительную философскую аргументацию. Само состояние современной профессиональной философской мысли, разделяемые большей частью мирового профессионального сообщества выводы и оценки итогов многовекового развития философского знания, в том числе в области социальной философии, существенно противоречат формулам организации политической жизни, укореняемым белорусской властью. Не стоит забывать, что идеология — понятие «западной», а не «восточной» политической мысли, и в качестве понятия и категории подвергается переосмыслению и переоценке в совокупности всех своих значений и коннотаций по законам теоретического мышления в его исторически меняющихся формах. Конъюнктурное обращение к «идеологической» догматике, свойственной минувшим столетиям, в качестве обоснования легитимности конкретных правителей, во внешнем политическом и интеллектуальном мире может вызвать в лучшем случае иронию.

Но есть еще одно важное обстоятельство, сводящее на нет значимость предпринимаемых властью «идеологических» и политических импровизаций. Возможно, белорусская пропаганда, увлекшаяся обличением демократических институтов, утверждениями в духе «свобода не нужна, когда такое процветание!» (и это не мы сообщаем власти, она — нам), не замечает, что загоняет сама себя и стоящего за ней президента в безысходную правовую ловушку. Поиски «почвенных» «исконно славянских» «форм государственности», «восточной демократии», «народных сходов», «веча» и т. п., при всей размытости подобных определений и практик, открывающей прямую дорогу к самым фантастическим мистификациям и злоупотреблениям властью, по существу означают отказ от конституционного порядка в качестве такового и выступают синонимом государственного переворота. Каковы пути обоснования легитимности в этой «славянской государственности», кроме непосредственного насилия, если это не демократический выбор?

Власть президента Республики Беларусь, избранного в соответствии с Конституцией, мгновенно превращается в незаконную, как только подобное отступление от Конституции становится явным. Чем дальше отходит белорусская власть от скрепляющих Конституцию постулатов рациональной демократии (а она отходит о них все дальше и дальше), тем в меньшей степени она может приписывать себе право отождествлять себя с «волей белорусского народа». Иной, кроме конституционной, легитимности у Александра Лукашенко не может быть. Создание прецедента насильственного по сути изменения государственного строя, извращения его фундаментальных теоретических оснований ввергнет страну в фактическую ситуацию безвластия, создаст неминуемые предпосылки «войны всех против всех». Белорусский президент, хочет он того или нет, — «заложник» Конституции, ее принципов и ценностей, сформулированных в «западной» политической традиции.