Участники дискуссии:
Энира Броницкая, молодежный активист, один из руководителей «Партнерства»
Павел Морозов, координатор интернет-сообщества «Третий путь»
ГеоргийПлащинский, молодежный активист
Светлана Наумова, политолог, доцент ЕГУ
Сергей Паньковский, руководитель проекта «Наше мнение»
C. Наумова: Я бы хотела затронуть еще одну, на мой взгляд, важную тему. Молодежные движения, или молодежный протест (по-разному это можно назвать) вылился в непривычные для Беларуси формы. В частности, сопротивление было организовано через интернет-сообщества. Расскажите о тех формах, которые использовали.
Г. Плащинский:Прежде всего это, конечно, флэшмобы — наиболее заметная часть послевыборных событий. Флэшмобы в Беларуси были и до того — так же как и во многих других странах, т. е. просто толпа мгновенно организуется, производит какое-то действие, похохотали и разошлись. Однако те люди, которые делали несколько флэшмобов еще в 2004 году, — это не те люди, которые делали их после выборов. Они даже потом обижались, что, мол, им мешают проводить их флэшмобы. Можно сказать, что участники палаточного городка просто взяли на вооружение этот вид активности. Происходило это так.
24 марта палаточный городок снесли, и в этот же день проходит флэшмоб, когда «Советскую Белоруссию» разрывали. На мой взгляд, если бы потом не появилось какого-то объединения или сообщества, как это было, то этой акцией снова всё и закончилось бы. После этого, 25 марта, когда людей опять-таки разогнали, возникшее сообщество помогло людям высказать и реализовать их идеи, а они шли просто потоком. Всё это помогло осознать, что мы можем влиять на ситуацию, не обращаясь за помощью к тем же партиям. Флэшмобы проходили один за другим — 26, 27, 28 марта, и людей было не так уж мало — по 100, 150, даже по 200 человек, несмотря на то, что проводились они буквально каждый день. Дошло до того, что на эти акции серьезно обратила внимание власть, МВД обратилось в прокуратуру с просьбой классифицировать их юридически. По «Альфа-радио» сообщали, что общественно-политические флэшмобы проводятся не менее двух раз в неделю.
Важно отметить, что кроме флэшмобов молодежные объединения, сообщества в живом журнале реализовывали и другие виды активности. Была создана интернет-листовка «Колокол», появились люди, которые стали ездить в благотворительные дома и т. д. К лету активность пошла на убыль, всё успокоилось, но, к счастью, это продолжилось, т. е. это не останавливается.
Ж. Ямайкина:Мне кажется, что флэшмобы зародились в livejournal-community minsk_by. Я права? Объясню, что я имею в виду. Когда городок стоял, стоило кому-то с площади донести весточку или просто позвонить друзьям, у которых есть Интернет, и сказать, что закончился, например, скотч и очень нужен. Уже через 15-20 минут половина палаточного городка была завалена скотчем в прямом смысле со всех сторон. Потому что те, кто не мог быть на площади, но кто отслеживал и передавал информацию, хотели и были готовы чем-то помочь. Я думаю, что это, конечно, не флэшмоб, но очень близко в том смысле, что…
Э. Броницкая: Новая возможность распространения информации.
Ж. Ямайкина: Да, я думаю, если это и не имеет прямого отношения к флэшмобам, то по крайней мере очень близко в том смысле, что люди могут быстро связаться друг с другом и быстро что-то совместно делать. Вроде каждый сам по себе, непосредственно не связанные друг с другом люди объединены общей информацией и уже в этот момент действуют одновременно.
Г. Плащинский:Идея, конечно, витала в воздухе, т. е. рано или поздно сообщество by_mob должно было стать катализатором этого вида активности. При этом сам белорусский сегмент Livejournal во время палаточного городка был очень активен, т. е. его участники примкнули бы к любому сообществу, предлагающему активность поддерживать. В общем, by_mob стал площадкой для проектирования флэшмобов. Там не нужно было людей особо организовывать. Я, допустим, читаю на форуме tut.by о том, что люди предлагают у здания БТ развешать лапшу на деревьях, и начинаю думать, как это могло бы быть сделано… Мне, например, приходит идея с телевизионным ящиком, кому-то тоже такая идея приходит в голову, я публикую это в by_mob, и люди начинают писать свои комментарии: как они бы эту идею модифицировали. Значит, сутки обсуждения, после этого назначается дата и место, люди приходят и делают. И не нужно никого организовывать, не нужно кричать, что это флэшмоб за демократию и так далее — люди сами всё понимают, у них внутренняя мотивация, и они активны. Я считаю, что это принципиальное отличие, потому что здесь от простого к сложному шло не сверху вниз, а наоборот — снизу. Я считаю, что это принципиальное отличие.
Ж. Ямайкина: Флэшмоб хорош тем, что он создает какой-то информационный повод, привлекает внимание прохожих, общественности, силовых структур (были иногда и такие акции), но отличие его от других акций в том, что люди, по идее, друг с другом незнакомы. К тому же флэшмобы не требуют большой подготовки. Есть же акции, которые требуют значительной подготовки, и, наверное, в настоящей ситуации более опасные: по большому счету, участников флэшмоба не в чем обвинить, разве только в том, что они ругались матом и махали руками. Между тем эти акции привлекают к себе внимание и позволяют поддерживать активность тех, кто хочет что-то делать здесь и сейчас. Есть важный момент информирования людей — не только в Минске, не только тех, кто наблюдает флэшмоб, но и тех, кто читает какую-то независимую прессу. Все-таки большая часть народа у нас «незаинтернеченая» и в принципе не имеет представления, что в стране происходит. Разве что краем уха слышали, что какие-то пьяные отморозки сидели за десять баксов в день в палатках. Если мы это делаем не только для своей узкой компании, а в принципе хотим изменений для страны, то менять-то нужно и представления людей о том, какой эта страна должна быть. Они, конечно, сами должны сделать выбор, но для этого им нужна информация, а ее у них в принципе нет, они видят только агитацию с экранов телевизоров. Это очень большое поле деятельности, и мы тогда подумали, многие подумали, что должна быть создана такая, как бы это лучше сказать, сетевая структура. Некоторые координаторы молодежных групп пытаются встречаться, связываться, но не формировать какие-то организации — с этим проблема, поскольку, во-первых, нужно не попадать под статью, а во-вторых, оставаться индивидуально независимыми. Трудно сказать, как это следовало бы называть — то ли движением, то ли организацией, то ли сообществом.
С. Наумова: В общем-то, это то, что называется гражданским сопротивлением.
Ж. Ямайкина:Такие сложные слова… Звучит красиво, но что это подразумевает?
С. Паньковский: Собственно, сегодня это и есть гражданское общество.
Ж. Ямайкина:Мы пытаемся создать сетевую структуру, именно информационную структуру. Это сообщество людей, которые, скажем, передают информацию из Минска куда-нибудь в Гомель. Я не знаю человека, которому я передаю информацию, у меня есть только его электронная почта, и я даже не знаю, мальчик это или девочка, и сколько ему или ей лет, но я, тем не менее, могу переслать какую-то информацию, и он или она уже отреагирует там на месте. Правильно? И вот эта структура развивается.
С. Паньковский: Я думаю, что как раз эти люди в условиях целенаправленного подавления в стране демократических институтов, может быть, находятся сейчас впереди планеты всей по освоению электронных форм демократии. На мой взгляд, это и есть современные формы существования гражданского общества. Тем более когда перекрыты обычные пути его оформления и развития. Тогда оно, как бы под внутренним давлением, испытывает необходимость поиска нестандартных выходов, поэтому мы и наблюдаем всплеск «гражданского креатива». Появляются какие-то совершенно неожиданные форматы участия в политической жизни, в том числе и флэшмобы, которые все-таки проникнуты политическим смыслом и, пожалуй, еще нигде в мире вот в таком виде не реализуются.
C. Наумова: После событий прошлого года появились даже такие термины — сегодня я их встречаю в качестве принятых, легитимных терминов — «сетевое гражданское общество в Беларуси», иногда говорят «неконтактные формы гражданского общества». Мне кажется, всё это довольно интересно, потому что когда говорят об электронной демократии (а эта тема сейчас очень популярна в политологии и политической практике), то обычно подразумевают стабильные демократии, т. е. речь прежде всего об электронном правительстве и прочих подобных вещах. Белорусская же специфика в том, что мы имеем дело с электронной формой борьбы за демократию, с определенной формой гражданского общества. Плюс эти неконтактные формы, мне кажется, в нашем случае очень важны, потому что, как здесь уже упоминалось, все традиционные формы политического участия, политического протеста, политической борьбы вызывают очень жесткое сопротивление со стороны властей. В то время как такого рода вызовы для режима пока сложно нейтрализовать.
С. Паньковский: Они не вполне воспринимаются ею как таковые.
C. Наумова: Да, они пока не воспринимаются, и у меня в связи с этим вопрос. Мы говорили о распространении информации; вот сегодня я прочитала в чьем-то живом журнале предложение о том, чтобы печатать какие-то материалы в формате A4, кратко, чтобы каждый, у кого есть принтер и кто хочет это делать, мог бы распечатать и разбросать в своем подъезде по почтовым ящикам; есть и другие предложения такого рода. Какого еще рода формы неконтактного гражданского общества могли бы быть предложены?
П. Морозов: За последние несколько лет, когда, собственно, и сам Интернет, и общественно-политическая активность в нем развивались достаточно быстро, многие формы были предложены и опробованы: что-то в массовой ипостаси, что-то на уровне отдельных групп. Но основной тезис здесь не о том, какую форму применить, а о том, что сам Интернет по сути своей для Беларуси есть действительно замещение, с одной стороны, питательной среды для гражданских инициатив, их развития и работы, а с другой — своего рода коллективное средство массовой информации, настолько же популярное, насколько, условно говоря, неподконтрольное властям. Надо сказать, что не столько мартовские события послужили исходной точкой этих процессов: если исходить из опыта «Третьего пути», это происходило уже двумя годами раньше, но в какой-то момент оно сдетонировало и позволило гораздо большему количеству людей ощутить преимущества Интернета как средства массовой информации и как средства мобилизации и организации работы гражданских инициатив.
Еще бы я хотел заметить, что сам по себе Интернет провоцирует человека на проявления двух важных для гражданина качеств. Первое — это собственно активность и ответственность за свои действия, потому что в Интернете никто никого не может заставить, т. е. ты в ряде случаев фактически человека не знаешь и можешь только убедить или мотивировать его что-то сделать. Второе — Интернет, опять-таки, провоцирует поиск неких форм сотрудничества и требует от людей базового доверия друг к другу, базового умения договариваться. Без этого никакая, даже самая маленькая группа или интернет-сообщество не может возникнуть. Другими словами, речь идет о заключении маленького общественного договора — и тогда уже может возникнуть вопрос о формах организации, а формы, в свою очередь, зависят от широты кругозора, и зачастую они могут быть почерпнуты в том же Интернете. Интернет приближает нас к последним достижениям в том числе и в области общественной деятельности, и если говорить о флэшмобах, то не так много времени прошло с момента, когда они родились на Западе, до момента, когда были приняты у нас на вооружение. Те же, условно говоря, интернет-сообщества, которые возникают на Западе, скажем, как круг общения по интересам, у нас используются как средство организации общественной и политической работы, причем достаточно эффективное.
Интернет — это и средство совмещения усилий ряда групп с целью достижения определенной цели, которой каждой из них в отдельности достичь невозможно. Это касается и каких-то крупных информационных кампаний или, например, сосредоточения усилий с целью системного анализа ситуации в стране и выработки стратегии совместных действий. Думаю, что формы достаточно многообразны и новые тоже появятся с течением времени. Если есть идея, если видится горизонт ее реализации, т. е. если это не совершенно невозможная идея, то она реализуется. Словом, достаточно собрать группу заинтересованных интернет-активистов, спланировать эту активность, назначить ответственных и проследить, чтобы результат был достигнут.
В общем, можно утверждать, что Интернет как структура обладает преимуществом, которого нет, допустим, у располагающего большими ресурсами госаппарата. Этим преимуществом не пользуются и наши оппозиционные структуры, потому что опираются на небольшой процент молодежи и в определенном отношении остаются архаичными.
С. Паньковский: Политический авторитаризм вообще, и белорусский в частности, институционально — форма, становящаяся всё в большей степени архаической. В мире XXI века она просто неконкурентоспособна, несовременна, реликтна. Это как гужевой транспорт перед гипермаркетом. Она не является специфическим проявлением славянской или какой-либо еще цивилизации, она просто архаична. Такого типа режимы, вовсе не славянские, во множестве были свойственны ХХ веку. В равной степени демократические практики давно не являются достоянием исключительно европейского или американского образа жизни. Современная демократия, претерпевающая постоянную эволюцию, не есть метафизика, не есть совершенное общественное устройство, это скорее форма соглашения о совместном существовании, где должно учитываться мнение каждого. Интернет по своему устройству современнее авторитаризма — он многосубъектен, децентрализован, он есть площадка совершенно самостоятельных экзистенций и совершенно самостоятельных форм самовыражения. Там, где всегда есть множество альтернатив, сложно осуществлять духовное насилие над человеком, с необходимостью присущее авторитаризму.
С. Наумова: Мне кажется, справедливо сказано всё, что касается Интернета, но когда мы говорим о неконтактных формах, новых формах развития гражданского общества, мы имеем в виду не только интернет-сообщества, наверное, потому что — посмотрите — в мире постоянно изобретаются новые формы объединения людей, может быть, при помощи Интернета, но именно при помощи. Вот, например, движение буккроссинга; насколько я знаю, в Минске тоже появились буккроссеры — люди, которые оставляют в людном месте книжки, которые они прочитали, например, с надписью «Забери меня», т. е. обмениваются книжками. И есть уже несколько сайтов. Конечно, в Минске это пока не так развито, как в той же Москве, не говоря уже о европейских странах, однако это такая новая форма неполитической активности, которой можно придать политический характер. Есть изобретения такого же рода, когда через Интернет поступает, допустим, призыв выражать свое гражданское неповиновение с использованием доступных средств, что опять-таки не требует организации: это когда люди, скажем, пишут политические лозунги на купюрах и пускают их в оборот. И так далее, масса подобных форм. И мне кажется, что в этом отношении для стран, которые Сергей совершенно справедливо назвал архаичными с точки зрения политического устройства, новые формы гражданской самоорганизации предоставляют новые возможности.
У меня еще один вопрос. Вот мы всё время говорим: молодежь, молодежь, — много сегодня заявлений о достоинствах молодежи, и я со многими согласна. Хотя, Павел, должна признаться, что чувство справедливости с возрастом не исчезает.
П. Морозов: Надеюсь.
С. Наумова: Во всяком случае, не всегда именно молодежи свойственно обостренное чувство справедливости, потом якобы исчезающее.
Э. Броницкая: Потом оно менее обостренное.
С. Наумова: Потом оно еще менее, менее, менее, и в конце концов его уже нет. Но вы ведь говорите об определенной части молодежи, безусловно. Есть такой стереотип, что молодежь — это всегда политически активная часть населения, это люди, выступающие за демократию, и социологические опросы это в принципе подтверждают: чем меньше возраст, тем люди больше привержены демократическим ценностям, но насколько это справедливо по отношению к Беларуси? Мы знаем, что в Беларуси есть довольно большая молодежная организация — БРСМ. Мы привычно говорим о том, что туда загоняют толпами, пачками, и поэтому она такая многочисленная; я уже не говорю о пионерских организациях, в которых состоят более четырехсот тысяч этих самых пионеров. Я хочу сказать, что существует очень большая часть молодежи, которая совершенно лояльно относится к тому, что происходит в Беларуси. Вы сами с ценностными конфликтами в молодежной среде сталкивались или нет? Можно ли сегодня утверждать, что молодежь демократична «по природе», или все-таки в самой молодежной среде вы это противоречие чувствуете, наблюдаете?
П. Морозов: Я думаю, что молодежная среда представляет в некоторых пропорциях кальку нашего общества в целом, и так же, как в нашем обществе в целом, в ней всё же доминирует такая потребительская черта…
С. Наумова: Это можно назвать здравым смыслом.
С. Паньковский: Нет, это общество потребления.
П. Морозов: Когда человек не хочет, чтобы его трогали, когда он желает минимизировать свои риски, свои страхи, получить какие-то гарантии, блага, желательно на халяву, желательно без конкуренции решить вопросы со своим обучением, со своей работой и т. д., то это такая модель поведения, которую продуцирует наша общественно-политическая система…
С. Паньковский: К сожалению, по сути иждивенческая.
П. Морозов: И я думаю, что более половины молодых людей действуют в рамках данной модели поведения, причем в разных слоях общества. Помимо «базовой» есть две другие модели самореализации. Одна из них — модель чисто экономической самореализации, достаточно эгоистичная; т. е. когда достаточно способные молодые люди выбирают путь карьерного роста или зарабатывания денег, но при этом закрывают глаза на положение своих ближних, говорят «это не мое дело», это «дело государства» и, в общем, не лезут в политику, поскольку это опасно. И третья форма, которой мы придерживаемся, — это самореализация в общественно-политической плоскости. Причем и здесь можно выделить различные грани и градации — например, активность, свойственная очень молодым людям, для которых всё это красиво, блестяще, это риск, это просто интересно, наконец, это преходящая форма интереса к политической деятельности. Другая — действительно сознательная самореализация в политике, своего рода поиск жизненной справедливости, поиск новых контактов и совместных времяпровождений, поиск возможностей роста и саморазвития.
Естественно, три эти группы между собой конфликтуют по своей сути. Люди с потребительской моделью поведения склонны вступать в БРСМ, склонны идти по накатанной и, во всяком случае, не участвовать в деятельности, связанной с рисками. Люди с условной экономической составляющей модели своего поведения более проявляют склонность к критическому мышлению, но они — до тех пор, пока им хорошо и всё их устраивает, — попросту закрывают глаза на то, что другие молодые люди что-то на площади делают. Наконец, группа, которая желает и делает что-то для общественно-политической жизни, как мне кажется, относительно мала и составляет, например, двадцать процентов от всей молодежи, но именно ее представители являются наиболее активными.
Г. Плащинский:Лично я затруднился бы разделить молодых людей на какие-то группы, эти люди довольно-таки различные. Хотя, действительно, есть люди, которые утверждают, допустим, что у нас скоро будет Европа, потому что у нас открываются европейские бутики, европейские магазины. Они в принципе не принимают в расчет, что имеется какая-то европейская ментальность, европейские традиции жизни и т. д. Для таких людей Европа — это просто Запад, это когда всё красиво, всё сверкает, у всех достаточно денег и прочего. Можно утверждать, что есть люди, которые путают Европу и демократию с чем-то хорошим, и у них получается, что если Запад придет, то всё будет замечательно.
Вторая группа — это действительно группа потребления, люди, которые озабочены своими интересами, которые привыкли жить по принципу: мне — мое, а всё остальное — не мои проблемы, всё остальное — ваши проблемы. Эти люди склонны рассматривать общество и политику как какие-то эфемерные, абстрактные понятия.
Я считаю, что последняя группа — общественно-политическая — действительно чуть поменьше, но, что очень важно, это люди, которые, занимаясь политической деятельностью, закаляются характером, приобретают необходимые способности для жизни в демократическом обществе. У них не будет проблем самореализации в таком обществе. В общем, я думаю, это люди, которые при демократической системе у нас будут достаточно успешными.
С. Паньковский: Я думаю, что в принципе есть оно у нас — и демократическое общество, и современное общество, только оно не совпадает с официальным. Поэтому во многом переход к демократии может быть осуществлен безболезненно и динамично. И, пожалуй, мы имеем очень серьезные основания предполагать, что вы и составите новые политические классы.
С. Наумова: Можно было бы добавить, что, как сказал Сергей, есть у нас и демократическое общество, есть и демократическая молодежная среда, но у нас-то проблема в чем: как об этом часто писали, в действительности мы получили две страны, каждая из которых живет своей жизнью. Есть, к примеру, две молодежных среды, каждая из которых живет как будто своей жизнью. Но что касается молодежи, то, мне кажется, наладить отношения между этими группами, как вы их называете, секторами, сегментами, в общем-то, проще, чем в других случаях. Потому что людям старшего поколения, людям со сложившимися взглядами, с какой-то судьбой, с моральными потерями и приобретениями в жизни, довольно тяжело вступать в коммуникацию. В большом количестве книг, по той же, допустим, конфликтологии, рассказывается о том, как трудно сесть за стол переговоров людям, которые имеют друг к другу не только политические, но и моральные претензии. В этом отношении, мне кажется, молодежь — более перспективная группа, здесь какие-то контакты могут быть. Как здесь уже было сказано, есть люди безразличные, но они ведь и активно поддерживать этот режим не будут. И если этих людей трудно склонить на свою сторону, то, по меньшей мере, изменения не вызовут у них очевидного протеста и сопротивления.
Ж. Ямайкина:Они наденут оранжевую шапочку, если это будет модно.
С. Наумова: Да, если будет модно. Я думаю, кстати, что на майдане таких людей тоже было довольно много, поэтому мне кажется, что сегодня задача и проблема, которую нужно решать, — в том числе и в налаживании каких-то коммуникаций между теми, кто сегодня политически активен, намерен жить при демократии, понимает в общем, что это такое, и теми, кому сегодня, в общем, всё равно и кто настроен на потребление.
Ж. Ямайкина:Молодым людям, состоящим в БРСМ как раз в силу того, что там, например, можно делать карьеру, ходить дешево на дискотеку, получить быстрее общежитие и что-нибудь в этом роде, как раз, возможно, приспособиться будет легче, потому что им в принципе всё равно, какая ситуация, они в ней поплывут. Другое дело, что они так не будут продвигаться.
С. Наумова: Мы говорим о своего рода середнячке?
Ж. Ямайкина:Да, о середнячке, которому в действительности по барабану, кто у власти. Если же говорить о группе, представители которой в принципе понимают, что происходит, и в принципе не против перемен, то сами они ничего делать не будут, поскольку они сосредоточены на личном благополучии. Но когда уже будет ясна расстановка сил, когда уже будет ясно, что за выход на площадь не посадят, когда уже будет практически всё сделано и нужно будет только прийти и помахать цветами — они так и поступят.
С. Наумова: Так и делаются во всем мире революции.
Ж. Ямайкина:А многих представителей той самой малочисленной группы, которая все риски брала на себя, я боюсь, ждет разочарование. Не в смысле содеянного, а в смысле надежд и перспектив.
П. Морозов: Да-да.
Ж. Ямайкина:Проследить на примере тех же украинских друзей, с которыми я общаюсь. Они составили себе очень радужную картинку: вот как только мы это сделаем, как только узурпатора скинем с трона, — наступит экономическое, экологическое и прочее демократическое благополучие.
С. Паньковский: Есть такая иллюзия.
Ж. Ямайкина:Кроме того, тем, кто работает на перемены, нужно предварительно подумать о самих активистах, о тех, кто тянет пояс, — немножко их подстраховать, психологически с ними поработать, чтобы эти люди потом не были в аутсайдерах, чтобы этих людей не поломала жизнь, как каких-нибудь афганцев, которые верили в то, что они делают, а потом — разочарование в жизни. Нужно не забывать об этом, кстати…
С. Паньковский: Вот в отличие от тоталитаризма, там, в современных обществах, конца пути не существует, это и есть постоянная дискуссия; демократия — это то, что строится всё время, это права, которые нужно отстаивать всё время, и вот этим занимаются политики, и, в общем-то, это задача государства. Это не значит, что они функционируют автоматически, — это постоянный предмет дискуссий, т. е. на самом деле — нет конца пути. В общем, при тоталитаризме, или авторитаризме, нет пути. Но если он есть, то он — бесконечен.
Г. Плащинский: У меня, если позволите, три добавления сразу. Первое — по поводу пути. Недавно знакомая рассказала мне такую историю. Она ехала в автобусе и читала книгу Мечислава Гриба. Рядом сидела пенсионерка, лет шестидесяти-семидесяти, которая посмотрела, спросила, чью книгу я читаю, и, получив ответ, немного помолчала и сказала: «Мы живем зря. Мы семьдесят лет жили зря и сейчас живем тоже зря». Это я к тому, что сейчас такое время, что как будто развитие не идет впрок; происходит какое-то развитие людей, которые это развитие потом будут продолжать, но, вообще говоря, это какой-то вакуум…
Ж. Ямайкина:А ведь многим, очень многим трудно признать, что все мы жили зря, и поэтому они цепляются даже за этот режим — просто потому, что как-то нужно оправдать свой выбор.
Г. Плащинский:Второе — по поводу разочарования активистов. Здесь очень важно подготовить людей к тому, что они сами будут строить другое общество. Если все выйдут на площадь и в Дрозды просто переедет другой товарищ, то от этого общество не изменится. Здесь очень важно выстроить вот эту гражданскую «супольнасьць», которая — даже если будут потом какие-то предпосылки к тому, чтобы снова появился авторитаризм, — их задушила бы.
Нужно, наверное, воспитать активистов так, чтобы они были защитниками своей гражданской «супольнасьцi», и тогда они не будут ощущать себя ущемленными, потому они будут обладать необходимыми способностями для того не оказаться в аутсайдерах.
И третье: я считаю, что в данный момент, в условиях кризиса в российско-белорусских отношениях, само историческое время Беларуси пойдет быстрее. Здесь очень важно, что называется, дожать. Т.е. сложилась ситуация, когда и количество недовольных, и уровень недовольства, и уровень маразма превышают допустимую норму, но, к сожалению, нет политических сил, которые могли бы мобилизовать людей. Словом, ситуация достаточно курьезная: есть какой-то социальный «падмурак» для изменений, но нет сил, которые могли бы его использовать в своих целях. Поэтому очень важно, чтобы эти силы появились — неважно, политические или гражданские силы, которыми чаще всего является молодежь, — и, соответственно мобилизовали максимальное количество людей. Вот моя позиция. Я считаю, что это важнейшая задача на ближайшие год-два. Если она будет выполнена, реализована на должном уровне, т. е. появится сила в стране, которая эту гражданскую «супольнасьць» мобилизует и объединит через партнерство, то перемены будут возможны и в краткосрочной перспективе.
С. Наумова: Кажется, мы подошли к финалу. Спасибо всем за участие.