На минувшей неделе в Дели состоялась встреча руководителей внешнеполитических ведомств Индии, Китая и России, где, как сообщалось, «обсуждались пути построения многополярного миропорядка». В последнее время эксперты в области международных отношений всё более широко используют аббревиатуру БРИК для обозначения этих трех стран, а также Бразилии, которые по своему потенциалу приближаются к высокоразвитым государствам. Согласно прогнозам, в ближайшие десятилетия именно на них придется значительная часть роста мировой экономической активности.
Одновременно они стремятся играть всё более значительную роль на международной арене и в политической сфере. К Бразилии, правда, это относится в несколько меньшей степени, ее претензии направлены главным образом на обретение статуса постоянного члена Совета Безопасности ООН. Однако три остальных члена этой пока никак не формализованной группы своих геополитических амбиций не скрывают, и попытки объединения их в некий официальный альянс уже предпринимались.
Как пишут российские обозреватели, «создать неформальный альянс в составе России, Индии и Китая во имя того, чтобы ограничить мировую гегемонию США, — это давняя голубая мечта стратегов со Смоленской площади» (Независимая газета, 9.11.2006). В середине 90-х главным апологетом идеи «многополярного мира» был министр иностранных дел, а позже премьер-министр России Евгений Примаков, который летом 1998 года предложил создать «стратегический треугольник Москва — Пекин — Дели». Помнится, к этой гипотетической структуре еще очень хотел примкнуть Александр Лукашенко. Тогда идея российского премьера не нашла понимания ни в Индии, ни тем более в Китае. МИД КНР распространил очень холодное заявление, где говорилось, что «Пекин проводит самостоятельную и независимую внешнюю политику и не собирается вступать в какие-либо блоки» (Коммерсантъ, 3.06.2005). Одной из причин были довольно натянутые в тот период отношения между Пекином и Дели. Кроме того, ни одна из этих стран не намеревалась демонстративно выступать против США.
Однако, как оказалось, за прошедшее десятилетие данная инициатива не угасла и сейчас, похоже, обретает второе дыхание. 2 июня 2005 года во Владивостоке уже проходила встреча министров иностранных дел России, Китая и Индии. Одна из немецких газет тогда едко заметила: «Россия, Китай и Индия собираются совместно бороться против террора. А до этого не хотели? Похвальна также борьба с контрабандой наркотиков. Но для этого нет нужды собираться трем министрам иностранных дел» (Frankfurter Allgemeine Zeitung, 3.06.2005).
Трехсторонние встречи состоялись также в 2002 и 2003 годах в Нью-Йорке в период сессий Генеральной Ассамблеи ООН и в 2004-м — в Алматы в ходе Совещания по взаимодействию и мерам доверия в Азии. Наконец, в ходе прошлогоднего петербургского саммита «Большой восьмерки» в июле прошлого года состоялась встреча лидеров — Манмохана Сингха, Ху Цзиньтао и Владимира Путина.
В совместном коммюнике участники делийской встречи заявили о своей приверженности «многосторонней дипломатии» и, как водится, отметили, что их сообщество не направлено против «интересов какой-либо другой страны». Очевидно, что эта ремарка была адресована Вашингтону, который попытались убедить, что речь о создании антиамериканского альянса не идет. Это понятно: Индия высоко ценит свои бурно развивающиеся отношения с США, выразившиеся, в частности, в подписании беспрецедентного соглашения по сотрудничеству в атомной сфере, а Китай также явно не желает вызывать у Соединенных Штатов дополнительные опасения по поводу своего экономического роста и политических амбиций.
В данный момент только Россия явно скатывается в антиамериканизм, что было наглядно продемонстрировано всего несколькими днями ранее, когда Владимир Путин в Мюнхене публично и жестко раскритиковал действия американской администрации по целому ряду международных проблем. Вместе с тем не вызывает сомнений, что все три страны хотели бы лишить Америку статуса единственной сверхдержавы и построить многополярный мир. Это выразилось и в призыве к усилению роли обветшавшей Организации Объединенных Наций.
Самое любопытное, что и у Индии, и у Китая, и у России гораздо больше общего с США, чем они готовы признать, в том числе и озабоченность ростом исламского экстремизма, который в будущем для всех троих станет еще более актуальным вопросом, чем сегодня.
Тем не менее разногласия у всех трех стран с американцами безусловно имеются. Например, с 2003 года «общим местом» стало для них неприятие вторжения США и их союзников в Ирак. Кроме того, и Индия, и Китай, и Россия солидарны в неприятии внешнего вмешательства в сепаратистские конфликты в Чечне, на севере Индии и в северо-западном китайском регионе Синьцзян. Однако наибольшее единодушие они проявляют в оппозиции американскому военному вмешательству в дела Ирана. Хотя в упомянутом коммюнике Иран впрямую не упоминается, Индия, Китай и Россия занимают общую позицию, призывая к решению иранской проблемы посредством переговоров с участием Международного агентства по атомной энергии. Никто из них не желает, чтобы Иран обзавелся ядерным оружием, но Россия поставляет ему ядерные технологии, а Индии и Китаю нужен иранский газ.
Но одновременно между ними имеются и весьма серьезные противоречия. Например, в экономике Китай и Индия являются, скорее, соперниками, нежели партнерами, конкурируя друг с другом за привлечение иностранных инвестиций. Каждая из них пытается представить свои активы в выгодном свете, чтобы привлечь интересы и симпатии более развитых стран. И вряд ли можно ожидать, что в этих условиях, скажем, Китай будет готов рисковать многомиллиардными инвестициями из Соединенных Штатов ради каких-то совместных действий с Россией и Индией против интересов тех же США.
Кроме того, полностью расходятся также представления «союзников» об основных ценностях. Индия — по-настоящему демократическая страна. Россия называет себя демократической, хотя, конечно, эта демократия очень условная. Китай же вообще считает себя коммунистической страной и никакой демократии знать не желает.
Еще один аспект, в котором эти страны теоретически могут быть единодушны, — энергетика: Индия и Китай нуждаются в нефти и газе, а Россия, в свою очередь, озабочена собственной зависимостью от западных рынков. Однако, как показывает весьма глубокий анализ положения дел в данной сфере, проведенный Владимиром Миловым, бывшим заместителем министра энергетики России, а ныне президентом Института энергетической политики, реализация данной взаимной заинтересованности сопряжена с чрезвычайно большими, иной раз даже принципиальными трудностями (Россия в глобальной политике, 2006, № 6). Эксперт задается простым вопросом: почему до сих пор этот вроде бы несомненный потенциал так и не был реализован? Ведь несмотря на географическую близость с Россией, КНР импортирует основные объемы нефти с Ближнего Востока, из стран Юго-Восточной Азии и Западной Африки. Объемы поставок из России пока составляют менее 5% от всего российского экспорта нефти и нефтепродуктов, а поставки газа и электроэнергии практически не осуществляются.
Во-первых, Китай из соображений безопасности стремится опираться прежде всего на собственные энергоресурсы. Располагая 12,6% мировых запасов угля и неосвоенным потенциалом развития гидроэнергетики, страна в состоянии развивать генерирующие электроэнергетические мощности, не зависящие от импорта. Во-вторых, глубокие разногласия по цене газа. В течение длительного времени Пекин не соглашался покупать газ на российско-китайской границе дороже 30-35 долларов за тысячу кубометров (сравните с нынешней ценой для Беларуси, не говоря уже о прочих). Переговоры по экспорту электроэнергии из России в Китай также упирались в основном в ценовую проблему. В итоге соглашения о поставках газа и электроэнергии из России в КНР, с помпой подписанные в присутствии Владимира Путина и Ху Цзиньтао в марте 2006 года, оказались лишь меморандумами о намерениях.
В отличие от Китая, зависимость Индии от импорта энергетических ресурсов весьма высока. Но по ряду причин (строительству нефте- и газопроводов препятствует разделение Индии и России непроходимыми высокогорными массивами, а там, где прокладка возможна, отмечается высокий уровень политической и военной нестабильности, связанной с неурегулированными конфликтами (Афганистан, Пакистан, юридически неразделенный Каспий и т. д.); ограниченная конкурентоспособность морских перевозок нефти из России в Индию по сравнению с экспортом ее в Европу; отсутствие возможностей для приема в российских портах Новороссийск, Туапсе и Приморск супертанкеров грузоподъемностью свыше 200 тыс. т; отсутствие в России производства сжиженного природного газа) Индия оказывается одним из наиболее труднодоступных потенциальных рынков сбыта для российских энергоресурсов, если не самым труднодоступным.
Как отмечает Милов, «едва ли найдется коммерсант в здравом уме, который при наличии массы возможностей выгодно продать нефть в Европе захочет везти ее через Суэц и Баб-эль-Мандеб, где существует как минимум серьезный риск потерять деньги на простое танкеров из-за „пробок“ в проходе через эти узкие места. А если Россия будет развивать экспорт нефти через дальневосточные порты, транспортировка в Индию окажется в силу проблем с трафиком через Малаккский пролив менее заманчивым предприятием, нежели ее поставки в Китай, Японию, Южную Корею и к Западному побережью США».
Он считает, что российские неоконсерваторы в выходе на потребителей Китая и Индии видят не нормальную рыночную диверсификацию, а экономический базис для глобальной геополитической революции. Дескать, перестройка системы энергетических поставок оставит энергетически дефицитную Европу с носом и создаст реальные экономические условия для усиления группы БРИК в целях превращения ее в глобальную геополитическую альтернативу Западу. И добавляет: «геополитикам, конечно, виднее — дайте им точку опоры, и они смогут проложить газопровод и через Памир, и через Гиндукуш. Однако ясно, что с экономической точки зрения рынки Китая и Индии для России не так уж и доступны».
Реальность состоит также в том, что оба стремительно развивающихся азиатских гиганта выстраивают отношения друг с другом на основе своих собственных, причем сугубо прагматических интересов. К тому же противоречия и взаимное недоверие между ними еще слишком глубоки, чтобы можно было говорить о реальном индийско-китайском взаимодействии в сфере безопасности.
Да, во время состоявшегося в конце прошлого года визита председателя КНР Ху Цзиньтао в Индию (кстати, первого за последние десять лет) было подчеркнуто обоюдное желание развивать экономические связи. В последние годы ежегодный торговый оборот достиг 20 млрд. долларов, а к 2010 году он должен удвоиться. Однако в Дели по-прежнему вызывают глубокие подозрения тесные связи между Китаем и Пакистаном в сфере обороны и атомной промышленности. Там опасаются, что из Поднебесной в Пакистан поступают ядерные технологии, которые используются не только в энергетике.
Более того, в Пакистане, куда Ху направился сразу после Индии, были подписаны новые военно-технические соглашения: о совместном производстве самолета дальнего радиолокационного обнаружения и строительстве пакистанской военно-морской базы (китайцы рассчитывают, что это в перспективе откроет их военно-морскому флоту доступ в Аравийское море). Продолжается сотрудничество и в производстве ракетной техники.
Как считают российские эксперты, есть основания полагать, что определенная интрига будет разворачиваться также за доминирование в Афганистане, который не только обладает небольшими собственными запасами газа, но и занимает стратегически важное для энергетических потоков положение. Причем Россия и Индия, скорее всего, окажутся перед необходимостью совместными усилиями противостоять здесь китайской экспансии (www.politcom.ru, 26.01.2007).
Есть серьезные разногласия и на дипломатическом фронте. Так, Индия вместе с Германией, Бразилией и Японией добивается для себя места постоянного члена Совета Безопасности ООН с правом вето. КНР ее кандидатуру как будто поддерживает, но выступает против делегирования права вето кому-либо из новых членов СБ, а о Японии вообще слышать не хочет.
Не забыт, наконец, давний территориальный спор. Наглядный пример: выступая накануне прибытия Ху Цзиньтао в Дели по индийскому телевидению, китайский посол назвал индийский штат Аруначал Прадеш территорией КНР, именуемой Южным Тибетом, что едва ли укрепило дружеские чувства индусов к соседям.
С Индией у России существенных разногласий нет, однако вряд ли ей доставляет удовольствие то обстоятельство, что перенаселенный Китай постепенно осваивает малозаселенные территории на востоке Сибири. В некоторых приграничных районах доля нелегальных мигрантов из Срединной империи составляет уже около 20 процентов.
Так что, судя по всему, говорить о формировании стратегической оси между самой большой по территории и двумя самыми населенными странами мира пока явно преждевременно.