Глубокоуважаемый Семён Букчин в публикации на «Нашем мнении» (см. «Кому светит белорусская Яньань?», 12.02.07) подвигнул вспомнить один прелюбопытнейший случай. Он упомянул, напомню, что в глазах многочисленных приезжих наша столица — исключительно чистый город. Вот и мне вспомнилось, как однажды экскурсовод, из опытных и умудрённых, рассказал следующую историю.
Водил как-то делегацию немцев по Минску. И, говоря о том, что, к сожалению, мало осталось архитектурных памятников, мало и других свидетельств древнейшей истории, вынужденный объяснять на пальцах в духе мемориальной таблички: «На этом месте был, на этом месте стоял…», — он перемежал свои историко-экскурсионные пассажи словами: «Зато посмотрите, какой у нас чистый город». Через некоторое время, выдержанный и воспитанный германец не выдержал и мягко заметил: «Вы правы, город у вас и в самом деле очень чистый, но знаете ли, мусор в городе — это признак цивилизации».
Собственно говоря, на этом можно было бы, и закончить рефлексии. Ибо, как любой анекдот, даже и реальный, «жизненный», он не требует объяснения. Но как профессиональному археологу, вычеркнутому после более 30-летней практики из списков академической науки, получившему «волчий билет» на профессию (не первым и, возможно не последним), мне очень интересно: что же это происходит, когда наша сегодняшняя жизнь не оставляет «культурного слоя», достойного для исследования грядущим поколениям?
Вся археологическая наука строится на изучении «культурных напластований». Проще говоря, предметом исследования является то, что оставили предки, не желая того, но в силу того, что они жили, и естественно, всё, чем располагали из материального, так или иначе оставалось на земле, а потом и в земле. Всем нам знакомы старые деревенские дома, часто чуть ли не по самую крышу вросшие в землю. В отличие от камней на полях, вырастающих из земли под воздействием зимних перепадов температур, «хаты» и вправду в землю врастают. Ветер, песок, земля, бытовые выбросы и прочее создают ту историко-археологическую среду, в котором живёт «хата». И когда ветер, вода и время разрушают наконец её древесно-целлюлозную структуру, когда дом, подобно пущанскому дубу, падает, ибо нет листьев, способных фотосинтезом оживить его немолодую плоть, навеянный десятилетиями «мусорный» слой всё равно остаётся рядом с ним. Как память. Как молодость, как вечность, как история. Нужно только уметь её прочесть.
Попав первый раз в Беловежскую пущу, на съёмки фильма, был поражён девственностью леса. Удивил буковый лес, где между гладкоствольными великанами можно было видеть почти на 100-150 метров вперёд. Было чувство, что ходишь между айсбергами, в бескрайней морской глади, только не белого, а зелёного цвета. Моё восхищение красотой очень быстро «опустил на землю» профессор-лесник. Оказалось, что красота имеет оборотную сторону: многочисленное травоядное зверьё подчистую съедает весь молодой древесный подрост. И то, что мы видели и чем восхищались, — растянутая во времени смерть леса. Вместе с тем, при всей «глади древесной», в невообразимо прекрасных лучах солнца, радугой переливающихся на 50-метровой высоте, под ногами не найти практически не одной ровной площадки. Бредя по лесу в задумчивом одиночестве, приходилось то перешагивать через какие-то вытянутые холмики, то, наоборот, проваливаться в их влажные моховые ямы. Сразу было и не понять, что это такое, откуда в лесу такое множество разнообразных неровностей. Для привычного к различным лесным рельефам грибника это было непривычно и непонятно. Но на естественный вопрос профессионалы ответили ясно и доступно: это просто упавшие деревья. Их нельзя трогать, их нельзя убирать, пилить, вывозить на дрова или сжигать. Ценность пущи именно в том и состоит, что всё в ней происходит естественным путём. Что рождается, то даёт жизнь и умирает, превращаясь в прямом смысле в землю, на глазах ли или вне внимания человека. Да за всем разве уследишь!
И вот тогда в пуще в первый, может быть, раз подумалось, что не только веками назад, но и вот, сегодня, создаётся история, пусть в данном случае не конкретного человека, но в определённом смысле и народа. Сама по себе, не зависимо от нас, рядом с нами и даже сильнее нас. Всё что от нас требуется — не навреди, не мешай, не лезь, не встревай. Ходи и с благоговением смотри, слушай, вдыхай, впитывай! Венец творения не есть альфа и омега Ноосферы по Вернадскому. Придумывая что-то в целях борьбы за своё существование, «венец» всё далее уходит от самого творения. Но природа всё равно берёт своё.
Наша история, как, впрочем, и любая другая, только тогда остаётся историей, если оставляет что-то свидетельствующее о себе. Ведь в чём, к примеру, историческая проблема сегодняшних египтян? Да, в каждом из них живёт фараон. Их даже не надо «скрести», как русского, чтобы найти татарина. У египтян фараон живёт в душе, в характере, в поведении, в гордости за родину. К которой этнически они не имеют никакого отношения! Египтяне удивительным образом восприняли, в отличие, к примеру, от турков, историю и традицию завоёванной страны. Но проблема в том, что вся понятая ими истории — история смерти: усыпальницы, могилы, пирамиды, скульптура, фрески, — всё связанное с культом смерти. Даже первый в истории и гинекологии верблюжьей кожи презерватив Тутанхамона — и тот найден в могиле! Сколько построено, написано, изобретено, сколько героических подвигов совершено! И что осталось? Одни могилы… Египетские археологи практически не знают, где жили все эти гениальные учёные, скульпторы-ваятели, даже фараоны. Единственный город в устье Нила — Александрия, и тот назван в честь македонского царя Александра.
А у нас — куда ни кинь — под ногами, где сантиметрами, где метрами тот самый «мусор» тысячелетий, оставленный предками. В городах, таких как Полоцк, Минск, Витебск, Гродно, Брест и т. д., эти слои достигают 7-8-ми метров. Он нарастал, его застилали брёвнами и мостовыми, разбирали старые дома, на их месте строили новые. Найденная во время раскопок одна из улиц полоцкого Великого посада XI века не изменила своего направления и в XXI веке! Так что это: мусор или историко-культурная традиция? А может, это именно те традиции, тысячелетние, которые сегодня многим хочется представить мусором?
Кто-то сказал: «С прошлым нужно расставаться легко». Наверное, если это касается лично тебя, если твоё личное прошлое не более чем оторванный листок календаря, если тебе некому оставить и не с кем поделиться своим прошлым. Или у тебя его просто нет в силу твоей маргинальности и глупости. Но как можно распоряжаться прошлым, то бишь историей целого народа, не замечая её или делая вид, что её нет.
Когда в феврале 2006 г. на свалку в Колядичи были вывезены археологические материалы Минска, собиравшиеся археологами более 50-ти лет (по глупости, по безответственности, как мусор во время ремонта подвалов жилого дома), чиновниками от науки было сделано всё, чтобы убедить (себя в первую очередь), что «мальчика-то и не было». В вину автору этих строк, вне протоколов, вменялся только один «криминал»: «Ну зачем надо было выносить сор из избы и делать случившееся достоянием общественности?» Да, в их понимании все эти «битые черепки» — не более чем мусор. Подумаешь, несколькими тысячами битых горшков, деревяшек и рваных кож, ржавым железом больше, тысячами меньше! Лучше — когда чисто. А то, что археолог, исследуя историю предков, работает как сапёр — только один раз, и повтору этот опыт не подлежит, до того дела нет. А ведь это не тот «баночно-бутылочный» мусор, о котором можно найти любую техническую документацию.
Стремление чистить всё и вся — не новая идея. Опыты по стиранию человеческой памяти известны ещё у африканских и полинезийских племён. Получаемые таким образом манкурты, не в переносном, но прямом смысле слова, использовались исключительно как рабы. Аналогичны им были янычары — малолетние рабы, или дети, рождённые рабынями вдали от своей родины. Ошибается тот, кто думает, что нас, «истинных» славян, в великой Киевской Руси обошла чаша сия…
1067 год. «Ярославичи взяша Менск, и иссекоша мужей, а жён и дети взяша на щит…» Почему? Да очень просто: взрослые мужчины всегда для врага будут врагами, дети — подрастающие, воспитуемые рабы; женщины — потенциальные матери рабов. Нет сомнения, что те самые «меняне» XI века уже вскоре после мартовских событий оказались на невольничьих рынках Херсонеса и Константинополя. Такое вот было «славянское братство». Но, впрочем, для тех времён обычная практика. Куда серьёзней, когда эта практика начинает применяться к целым народам, по прошествии веков. «Нет человека — нет проблемы», нет народа — нет проблем. А как можно уничтожить народ? Геноцидом, подобным холокосту, превратить в потомственных рабов или вывезти его историю на свалку как мусор. И уж кто только ни пытался с нами этого сделать!
Когда приходилось читать, что во время Второй мировой войны фашисты вывозили из Украины и Центральной России чернозём, было не понятно, а что, собственно, можно было везти вагонами? У нас, к примеру, где ни копни — 20-40 см этого плодородного слоя. Только по прошествии времени выяснилось, что умиравших от голода в 20-х гг. крестьян хоронили в братских могилах в земле, где плодородный слой достигал местами 4-х метров! Такое же богатство, как беловежский или налибокский строевой лес, вывозившийся туда же. (Кстати, разгуливающие по белорусским лесам грибники даже не представляют себе, что основная масса отечественных лесов имеет возраст не более 50-60-ти лет.) Ну да, природа, озабоченная только генетическим продолжением рода, тем и сильна, что не нагружена национальными, социальными, бытовыми и прочими проблемами. При всём человеческом деспотизме над её сущностью она жестоко мстит то потеплением, то похолоданием, словно пытается сбросить нас со своего тела как раздражающего кровососа.
Мы же, пройдя огонь и воду, похоже, погрязли в медных трубах собственных амбиций, считая, что всё можно написать, приказать, детектировать с чистого листа. Достаточно только взять да и вынести «мусор», оставленный предшественниками: развесить ярлыки, поменять названия улиц, отправить Скорину учиться в Петербург. А кто там после будет разбираться, что «закатано» бульдозерами в Колядичах, если на горе-свалке построены новые Силичи! Катайся, веселись, народ! Главное, чтобы лыжи были по размеру, в пределах, определенных правилами техники безопасности. А потом нужно возвращаться в чистые города. В стерильность со средней температурой больных по отделению 36,6, любимым «министерством правды», одной на всех цветной газетой и бессмертным балетом «Лебединое озеро».
Удивительное счастье — гордиться чистотой. Достойно всякой домохозяйки. Именно ей — кухарке — большевики и дали «порулить» государством. Но ведь даже в космическом вакууме летают частицы Вселенной, зародившиеся миллиарды и миллиарды световых лет тому назад. А если мы родились и умерли в стерильной чистоте, то кто тогда жил за нас?