Магия младенчества
1. Имело бы смысл последовать примеру психоаналитиков и повнимательнее присмотреться к младенцам. Их слова и жесты — своего рода толмач к поведению взрослых, ангажированных политической (в широком понимании) игрой. Ощущение могущества — вот что в некотором смысле уподобляет младенца взрослому человеку, а некоторых взрослых — младенцам.
2. Одного из моих знакомых политологов (так он себя именует) чрезвычайно возмущают случаи, когда окружающие не помнят, что «эту» мысль он уже высказал много лет назад. Ничуть не меньше его возмущает, когда коллеги не понимают его «профессиональных» намеков и «полутонов» (как он сам их именует) или когда они не готовы признать, что текущее положение вещей — равно как и общий ход исторических событий — были давно им предугаданы и предсказаны. Следует ли говорить о том, что ссылки на собственные «прогнозы» и шире — самоцитирование — являются «фирменной» проказой сообщества притязающих на интеллектуальную и/или политическую значимость? Откуда берется эта неиссякаемая вера в магию слов или, сказать вернее, тривиальных реплик — при том, что строительство всякой фразы требует известных усилий просто для того, чтобы она была услышанной (Маяковский говорил о необходимости перевернуть «тысячи тонн словесной руды»)? Но более того, на чем зиждется вера в значимость собственного молчания — при том, что большинство не слышат и не желают слышать выраженных в словесной форме дельных предложений?
3. В работе Шандор Ференци «Общее учение о неврозах» (1913), впрочем, критикуемой некоторыми строгими авторитетами, имеется рассуждение о четырех стадиях, предшествующих развитию чувства реальности у ребенка. Привлекательность пренатального существования, согласно Ференци, проистекает из ощущения всемогущества, возникающего у младенца: его потребности удовлетворяются, не успев оформиться даже в качестве смутного ощущения. Данное состояние бессознательного безусловного величия после рождения сменяется стадией магического галлюцинаторного величия: мать спешит удовлетворить желание ребенка — стоит только ему чего-то захотеть. В полугодовалом возрасте наступает стадия магического величия жестов, при помощи которых ребенок пытается управлять поведением матери. Наконец, годовалые дети вступают на стадию магии мыслей и слов. Если верить в «регрессию» (к описанным стадиям), то поведение некоторых людей даст массу поводов для такой веры. Возможно, многие из нас стремятся «управлять» миром посредством слов и жестов, но далеко не все задаются вопросом о пределах собственного могущества.
4. Указанный выше политолог некогда пожаловался мне, что на одной из конференций кто-то раскритиковал его доклад, не удосужившись «адекватно» понять акценты последнего. На мое замечание о том, что в ответ на критику можно было бы попытаться еще раз расставить «адекватные» акценты (посредством других слов), он возмутился: «Неужели он сам не понимает, что именно я хотел сказать!». Ах да, совсем забыл сказать: всего более моего знакомого возмущает, когда коллеги не понимают его магического молчания. Вообще говоря, удивляться следовало бы не столько по поводу непонимания, сколько по поводу понимания — когда оно действительно достигнуто.
5. Вряд ли следует подробно повествовать о том, сколь принципиальное значение белорусская власть придает своей жестикуляции и магическим заклинаниям. Меньше известно о том, какое значение она придает своему многозначительному молчанию (которое якобы говорит «само за себя»). Прислушайтесь к дискурсу официоза: сколько в нем скрытой злобы по поводу «недогадливости»! В скобках заметим, что стадии Ференци следовало бы полагать набором концептуальных условностей, поскольку регрессия осуществляется, как правило, ко всему этому «стадиальному» комплексу разом; другими словами, вера в могущество слов и жестов предполагает веру во всемогущество молчания и бездействия. Так, например, адепты власти воспевают и ее саму, и — втуне — темноту народа, за которую она держится, как за себя саму; но при этом они рассчитывают на «титульную роль» в мировом прогрессе. Они без конца повторяют: нам нет необходимости совершенствоваться, ибо мы и без того хороши. Нужно просто хорошо похотеть — и могущество…
6. Многие политики, политологи, социологи, аналитики and the rest всерьез полагают, что про их мощные, но невысказанные желания люди должны догадываться, а догадавшись — исполнять, если же так не происходит — тем хуже для них («значит, они недостойны…»). К счастью (если это, конечно, можно назвать счастьем), некоторые догадливые социальные особи облекают это молчание словом. Так, например, один историк недавно публично высказал скрытое намерение белорусского президента — стать одним из столпов мирового господства. Думаю, историк сказал правду, однако если учесть фундаментальную важность подобного намерения, то можно придти к выводу о том, что белорусский лидер много говорит о второстепенных вещах и помалкивает о первостепенных (оставляя их на совести всеведущих и вседогадливых богов).
7. Подобные претензии — и возможно, это куда более распространенные претензии, чем можно вообразить, — прекрасная иллюстрация психоаналитических представлений о первичных процессах, управляющих поведением индивида в младенчестве, когда чувство реальности и вторичные процессы, т. е. сознание и критическое сознание par excellence, еще не развиты. К такой манере поведения, согласно Фрейду, склоняются примитивные народы, которые, так сказать, избегают реальности и которым свойственна «громадная переоценка могущества желаний и душевных движений, всемогущество мысли, вера в сверхъестественную силу слова, приемы воздействия на внешний мир, составляющие „магию“ и производящие впечатление последовательного проведения в жизнь представлений о собственном величии и всемогуществе» /Фрейд 3. Труды разных лет. Т.2 — Тбилиси: Мерани, 1991, c 109/. К слову, «традиционализм» постсоветских народов, на который ссылаются многие авторы для оправдания случившегося порядка, — это не что иное, как радикальный примитивизм.
8. Для того чтобы правильно истолковать «софийного» протофилософа по фамилии Гараджа, нет необходимости заниматься разысканием связей между смыслом и логосом (о которых он любит рассуждать) в самих его текстах. Необходимо присмотреться к его словесам искоса, так сказать, со стороны тишины и пустоты. И тогда, возможно, вы ощутите гипнотическую ауру молитвы — оптимистически-печальной, прекрасной и потому бессмысленной: «Фундаментализм должен найти выражение в форме идейно-политического движения тоталитарной стилистики, соединяющей в себе основательность культурно-исторического пространства и динамизм экспансионистской мощи. Подобно „мировому джихаду“, русский универсум должен развернуться, поглощая и сублимируя наследие глобалистского разложения. Запад должен столкнуться не с насилием, но с высвобождающей силой нового законодательства, самозаконного по праву разоблачения духовного смысла разразившегося катаклизма. На смену вакхическому буйству, завораживающим краскам Голливуда, придет ясная и спокойная картина русского фундаментализма»**.
9. «Ауричность» приведенного набора слов легко деконструируется посредством перевода на «тихий» язык желания: хочу, хочу, хочу… Хочу добиться мирового господства посредством серии определенным образом оформленных магических заклинаний. Хочу «ясной и спокойной картины мира», т. е. такой картины, когда уже не нужно будет прибегать к словам, чтобы что-нибудь доказать, чего-то добиться (в частности, понимания). Хочу безраздельного, тотального господства застенчивого (т.е. проговаривающегося о своем молчании) русского «логоса». Хочу невозможного — первой стадии пренатального существования — бессознательного безусловного величия. Хочу могущества на халяву.
10. Обратной стороной подобных устремлений является уверенность в том, что Запад — опасное и таинственное «альтер-эго» России гараджей и дугиных — сам найдет слова для того, чтобы выразить таинственную «софийность» мятежной (но застенчивой, как уже сказано) русской души. И действительно, неужели Запад сам не понимает, что именно мы, делатели русского космоса, хотели сказать? Как мне кажется, прекрасно понимает, но общение культур в чем-то подобно межличностному общению: не всегда заявишь собеседнику в лицо, что он — дурак (причем опасный, но, прежде всего, — для самого себя).
11. Почему те, кто искренне проецирует могущество собственных желаний вовне (если наши желания довлеют над нами, то это не означает, что они довлеют над миром), продолжают это делать вопреки всем попыткам реальности сломать эту «машину желания»? Вопреки «фактам», индифферентным к нашим бесконечным хотениям? Возможно, потому, что существует вполне определенная — символическая — возможность слипания, по меньшей мере, двух реальностей — реальности желаний и реальности, которая с ними мало согласуется. Эта возможность, в свою очередь, приоткрывает широкие врата возможностей для сонма иллюзий. Словом, всегда можно изобрести способ самообмана. К примеру, склонные к прогнозированию политические аналитики не смущаются, когда прогноз «не сбывается»: в строгом смысле он не может не сбыться, поскольку ретроактивное обращение к собственным прогнозам позволяет обнаружить известное единство между этими прогнозами и наличным положением вещей. Ситуация рассматривается сквозь призму предсказания, а предсказание — сквозь призму ситуации. Подобным же образом белорусская власть, не располагающая потенциалом влияния на «глобальные» процессы, придумала способ видеть эти процессы в такой перспективе, в которой они кажутся продолжением ее «творческих» начинаний («мы так сказали — так и получилось»).
12. Вообще-то можно любой процесс, любое событие рассматривать как результат наших магических манипуляций со словами и замалчиваниями. Можно даже самим во все это не верить, но прилагать усилия к тому, чтобы поверили другие. Или хотя бы сделали вид, что поверили. Но даже в этом случае невозможно не пасть жертвой иллюзии. Когда все начинают демонстрировать, что верят в то, во что мы сами «на деле» не верим, мы постепенно начинаем верить в то, что, по меньшей мере, верят другие, — а это уже начало большого и кривого пути… Язык лести (если воспользоваться терминологией Гегеля) до Нерона доведет.
13. Властвовать всегда в некоторой мере означает заниматься самообманом.