C подписания «праздничного» контракта между белорусским правительством и Газпромом, c шумного нефтяного конфликта между Москвой и Минском начинается новый этап существования Беларуси в качестве независимого государства. Этап, в ходе которого будет последовательно демонтироваться тот проект будущего, который многими здешними политическими силами по умолчанию рассматривался в качестве единственно возможного и который — в качестве «лукономики» — является несущим элементом белорусской «модели». Речь о транзитной ренте, которая возникает как разность между чем-то известным на входе и чем-то известным на выходе, но что превращает в неизвестное, в своего рода кибернетический черный ящик, всё то, что происходит внутри. Повторимся: с начала 90-х транзитная рента чаще всего рассматривалась не просто как дельта, как живая сумма денег, но как основополагающий и неизбежный фактор, способствующий превращению Беларуси в «центр Европы», т. е. в своего рода the Channel, в Панаму, живущую за счет перепадов конъюнктур мирового и регионального рынков.

Сказав в самом начале то, что следовало сказать в конце, мы хотели бы отдать должное Лукашенко и Co., способствующих в настоящий момент крушению иллюзий, которыми — в противном случае — возможно, руководствовались бы его чисто политические или строго хронологические преемники. В течение ближайших хх лет нам придется приучать себя к мысли, что мы являемся не только и не столько транзисторами, контролирующими перемещение различного рода благ и ценностей от одной границы к противоположной, но прежде всего — потребителями. Нам придется приучить себя к мысли, что хотя положение на географической карте является довольно-таки устойчивым «аргументом», оно не дает гарантированных конкурентных преимуществ. Что недостаточно располагать «роднай зямелькай», трубами и терминалами, чтобы ни в чем не испытывать неудобств и нехваток, и что, следовательно, необходимо создавать дополнительные преимущества. При худшем из возможных исходов нам придется убедиться в том, что в эпоху «победы времени над пространством» можно утратить даже те конкурентные преимущества, которые всё еще полагаются нами незыблемыми.

В конечном счете мы можем говорить о постсоветском варианте «турбокапиталистического» переворота (в терминологии американского политолога Эдварда Люттвака) [1], знаменующего начало новой экономической географии, в которой связи в традиционной триаде «государство-богатство-территория» принимают новые формы и вступают в новые комбинации, притом что сферы приложения единой традиционной модели (которую здесь всё еще рассматривают как вполне нетрадиционную), в рамках которой политика, война и бизнес проецируются в конечном счете на государственную территорию, постепенно разрушаются. Международная экономическая конкуренция вынуждает делать социальные расходы более гибкими, помимо прочего, в связи и с тем обстоятельством, что теперь не столько государства берут налоги, сколько крупные налогоплательщики выбирают, где им их платить. Государства, которые своевременно не сокращают государственное вмешательство в экономику, тем самым способствуя консервации технологий (прежде всего технологий менеджмента), оказываются в уязвимом положении. Для Беларуси, как известно, характерна гипертрофированная государственная опека, в результате которой будущие поколения приносятся в жертву не столько даже борьбе (почти изжившей себя) с условным Западом и соответствующим образом жизни, сколько господствующим политическим классам, объединившимся для сохранения власти и связанной с ней политической ренты.

Время торговых войн

Одной из важнейших особенностей периода, о котором мы говорим, является прогрессирующее замещение традиционных (т.е. дорогостоящих) войн войнами экономическими (недорогими). А последние отличаются от традиционных рядом признаков, и прежде всего — специфической целью, которая состоит в получении неправомерных преимуществ, выходящих за рамки «нормативной» конкуренции (противники не особенно беспокоятся по поводу соблюдения оговоренных правил, по существу нарушая достигнутые в рамках ГАТТ, ВТО и пр., например, «союзные» договоренности). Современный характер отношений между бизнесом и войной имеет тройственный характер: экономика как предпосылка военно-политической мощи, экономика как причина войны, экономика как инструмент войны — в т. ч. собственно экономической. В экономической войне, в отличие от традиционной, имеется некое тождество между средствами и целями: и те и другие являются экономическими и соотносятся друг с другом как издержки и прибыль. Убыток не оправдывается уровнем ущерба, причиненного противнику. Всё это создает предпосылки скорее для мирной сделки, чем для смертельной сшибки (что бы Александр Григорьевич по данному поводу ни говорил).

Если сказанное действительно касается российско-белорусских отношений, то, во-первых, вполне объяснимо то спокойствие, с которым наблюдатели восприняли итоговые соглашения между Беларусью и Газпромом, в соответствии с которым первая покупает у второго газ по цене USD100 за тыс. куб. м. Столь драматическая история, разрядившаяся столь счастливым образом, была разыграна как по нотам [2], а итоговая цифра — USD100 — это поразительный по своей математической точности компромисс, представляющий собой надвое умноженную в случае с Беларусью и надвое деленную в случае России ставку отказа, т. е. такую шантажную позицию, которой как бы приходится жертвовать во имя приемлемой на данный момент унии [3] .

Во-вторых, существует известная связь между «отраслевыми» войнами последнего поколения — газовой, нефтяной, сахарной, причем связь эта вовсе не определяется каким-то принципиальным политическим разладом (положим, личными антипатиями президентов). Наиболее важной особенностью газового компромисса, на наш взгляд, является вовсе не удвоение цены на газ, не то обстоятельство, что она будет расти и далее, и даже не тот факт — если смотреть на ситуацию с чисто экономических позиций, — что в структуре себестоимости белорусских товаров возрастет энергетическая составляющая, что, в свой черед, означает снижение их конкурентоспособности. Самой важной его особенностью является то, что цены на газ для Беларуси привязаны к европейским (посредством понижающих коэффициентов) [4], и это означает, что газовое сотрудничество двух стран выведено из-под покрова союзного государства. Теперь эти отношения строятся не как «союзные», но как международные (т.е. как между двумя независимыми государствами), и, следовательно, в данном случае Беларусь утрачивает свой статус транзитной зоны, серого оффшора sui generis. А ведь именно в этом и состояло основное конкурентное преимущество Беларуси. И коль скоро мы говорим о том, что специфической целью экономической войны являются преимущества, выходящие за рамки «нормативной» конкуренции, то можно утверждать, что этот раунд Лукашенко проиграл. Проиграл, по всей видимости, впервые.

В случае с сахаром и нефтью (о которой чуть ниже) мы фиксируем ту же диспозицию, и всё то же стремление России вывести конкретную отрасль из-под опеки СГ. Дело в том, что в соответствии с союзными договоренностями белорусские товары не облагаются ввозными пошлинами и в принципе приравниваются к российским, в т. ч. в отношении государственных закупок (что немаловажно). Как правило, союзные договоренности противоречат национальным законодательствам, что образует благоприятную для Беларуси зону маневра между двумя нормативными опциями — союзными или национальными. До определенного момента «сахарного вопроса», быть может, и не возникло, если бы Беларусь, пользуясь преференциальным режимом, увеличила собственное производство свеклы и, соответственно, сахара из собственного сырья. Но, по утверждениям российской стороны, собственно белорусского сырья на столь большие объемы внутрисоюзного «экспорта» явно не хватает. Белорусы, предположительно, продают на российском рынке сахар, произведенный из тростникового сырца. Отсюда требование: признать весь белорусский сахар иностранным, т. е. не подпадающим под союзные псевдоуравнительные условия [5] .

Или взять, к примеру, сельхозтехнику. В этой сфере полноценная война еще не разразилась, но артподготовка уже ведется: российские производители требуют от правительства защиты от несправедливой конкуренции. Ситуация примерно такая же, как и с сахаром: белорусская сельхозтехника приравнивается в правах и статусе к российской, благодаря чему российские регионы могут закупать ее за бюджетные средства для сельхознужд. При этом белорусское государство принимает буквально все известные меры для защиты своих производителей: льготные кредиты, преференциальные условия лизинга, налоговые каникулы и т. д. И напротив: у российских производителей нет серьезных шансов на белорусском рынке, в особенности же бессмысленно говорить о возможности закупок за счет госсредств (за такое деяние любой белорусский мэр сразу же лишится своего места). Поэтому требование российских производителей сельхозтехники к своему правительству формулируется примерно так: либо вы добиваетесь равных условий для нас на территории Беларуси, либо вы признаете белорусскую сельхозтехнику иностранной.

Отличие ситуации с нефтепереработкой от двух вышеприведенных случаев состоит единственно в том, что инициатором выравнивания условий выступают не компании, но правительство. Если говорить о российских нефтяных компаниях, то белорусские условия нефтепереработки их устраивают настолько, что они с легкостью готовы субсидировать «натурой» белорусские посевные кампании. Здесь работает тот же самый принцип «транзитивности»: нефть, вывозимая на территорию Беларуси, остается как бы в пределах Федерации, и потому нефтяные компании не платят экспортную пошлину в российский бюджет. При этом: покидая территорию Беларуси, нефть и нефтепродукты проходят таможенную очистку, и потому экспортная пошлина уплачивается в белорусский бюджет. Если бы в Беларуси были такие же пошлины, как в России, фокус с «черным ящиком» не получился бы, поскольку для российских НК белорусские НПЗ не располагали бы значимыми конкурентными преимуществами [6] .

Почему вопрос подняло именно российское правительство? Потому что оно недополучает ожидаемых доходов, связанных с продажей нефти за границу. С момента начала резкого роста цен на нефть российское правительство формирует стабилизационный фонд. Соответствующие финансовые средства хранятся или оборачиваются в различных формах, в т. ч. существуют в виде ценных бумаг, гарантированных американским правительством. По сути данный стабфонд рассматривается российским правящим классом как финансовая подушка, обеспечивающая консервацию и/или воспроизводимость самого этого класса (таким же образом различные фонды белорусского режима функционируют в качестве политико-экономического стабилизатора). Далее: особые условия нефтепереработки в Беларуси (по отношению к другим иностранным государствам) поддерживаются двумя межгосударственными соглашениями — об унификации экспортных пошлин на нефть и о разделе экспортных пошлин на нефть. Несложно увидеть, что по этим соглашениям белорусский суверен не вполне независим: он, во-первых, должен согласовывать свои пошлины с российским правительством и, во-вторых, делиться доходами от них с российским бюджетом. Отсюда, по меньшей мере, понятно, почему Россия какие-то ожидания на этот счет имеет и почему упорство белорусской стороны в аспекте реализации «независимой политики» в данном вопросе первоначально расценивалось как нарушение соответствующих соглашений, а затем было расценено как односторонний выход из них. Введение экспортной пошлины на границе с Беларусью делает ее иностранной по отношению к России.

По оценкам российских экспертов, потери российского бюджета составляли порядка USD4 млрд. ежегодно. Наши доходы, связанные с нефтепереработкой, несколько ниже, однако потери от введения Россией экспортных пошлин будут составлять всё те же USD4 млрд. В последнем случае нефтепереработка в Беларуси становится убыточной, поэтому белорусское правительство до разрешения конфликта приостановило закупку нефти. В качества ставки отказа оно ввело таможенную пошлину на транзит нефти — USD45 за одну тыс. т. При идеальных условиях сохранения объемов экспорта — 100 тыс. т в год — эта ставка означает приращение в размере USD4,5 млрд., т. е. несколько превышает предполагаемый доход российского бюджета. В настоящий момент происходит взвинчивание ставок отказа: воровство российской нефти из российского трубопровода и «адекватный» ответ — перекрытие нефтяного крана. Возможный компромисс: либо возвращение к условиям вышеуказанных соглашений с определенными корректировками в пользу Беларуси как в части увеличения белорусской доли в разделе продукции, так и в части величины экспортной пошлины, либо — что еще проще — некоторое снижение экспортной пошлины в случае вывоза нефти через Беларусь (с учетом серьезного места страны в российском экспорте). Компромисс, скорее всего, будет найден в течение двух ближайших недель, так как запасы нефти на белорусских НПЗ не позволяют отложить его на более длительный период.

Если не вдаваться в морально-политические аспекты происходящего, то следовало бы признать, что оба контрагента реализуют исключительно шантажную политику, логически вытекающую из целой серии предшествующих инициатив и действий (в том, что под боком у России вырос такой монстр, виновата прежде всего она, и нельзя сказать, что ее об этом не предупреждали). Очевидно также, что стороны переходят к некой иной модели взаимоотношений, одно из зримых свидетельств чего — определенная консолидация российского правящего класса вокруг «капиталистической» ценности денег в ущерб традиционной формуле «территориального влияния»: сегодня даже в Госдуме не осталось защитников Лукашенко. И пока эта новая модель соответствующими нормативными правилами обрасти не успела, стороны неизбежно выходят «за рамки», демонстрируя, если воспользоваться словами пресс-секретаря американского Госдепа Шона Маккормака, «гнилую сущность» постсоветских недонациональных недогосударств.

Зона перехода. Или три принципа модели

Что в приведенных примерах является наиболее существенным? Или точнее: какого конкурентного преимущества лишается Беларусь в случае, если требования тех или иных российских производителей их правительством будут выполнены? Преимущества, связанного с, мягко выражаясь, неопределенным (или переходным) статусом Беларуси в составе «союзного государства». Этот статус может практиковаться двояко. С одной стороны, белорусские экономические агенты могут пользоваться всеми преференциальными преимуществами российского рынка, т. е. выступать в качестве представителей «страны в составе Российской Федерации» и одновременно — льготами и послаблениями белорусского правительства. С другой стороны, они могут пользоваться всеми протекционистскими экранами «независимого» государства, безраздельно господствуя на собственном рынке. В целом же Беларусь «как система» выступает — когда необходимо — как суверенное государство, когда необходимо — как «союзная» территория, находящаяся под протекторатом (в т. ч. экономическим) России.

Теперь мы можем выделить фундаментальное измерение того, что именуется транзитной территорией. Белорусский «транзит» — это не просто узко понимаемое перемещение чего-то от пункта А к пункту Б, это пространство перманентного «статусного» перехода, своеобразной игры между условным входом и условным выходом, в ходе которой всё что угодно, прежде всего «независимость» и «суверенитет», может превращаться в свою противоположность и наоборот. Для обозначения этого особого «переходного» статуса в свое время был придуман политико-юридический термин — «союзное государство». И Беларусь, соответственно, постоянно преподносила себя России — во-первых, как территорию беспроблемного транзита (выгодно выделяющуюся на фоне других западных соседей Федерации), во-вторых, как переходный субъект от независимости к «территории в составе…». Это позволяло относительно успешно решать массу проблем, прежде всего — не прибегая ни к шоковой терапии, ни к чему-то вроде модернизации (например, принципов менеджмента) — пользоваться группой принципиальных конкурентных преимуществ. То есть, если можно так выразиться, сделать социализм конкурентоспособным компонентом капитализма (вот вам еще один «переход»). Это, в общем, главное ноу-хау режима Лукашенко.

В связи с нефтяным вопросом уместно заметить, что тенденция усиления государственного вмешательства в наиболее доходные сектора рынка, т. е. движение России в «белорусском направление» (за такой этатизм и социал-популизм В. Путина, подобно А. Лукашенко, разумеется, очень любят «простые избиратели»), обычно оценивалась экспертами как хорошая «унифицирующая» база для интеграционного сближения двух государств. Между тем именно сходство позиций, своего рода их совпадающий резус, обусловливает принципиальное отталкивание. Поступательное урезание свобод нефтяных генералов приводит к тому, что обнаруживается белорусский «оффшор» — в качестве дыры в российском бюджете — и теперь приходит его черед. Таким образом, выясняется принципиальный момент белорусской модели: специфический переход — переход, поскольку в строгом смысле границ не существует, — перепад потенциалов между радикальным этатизмом Беларуси и относительным либерализмом России делает возможным саму эту модель, которую в таком случае можно уподобить мельнице, использующей «естественную» энергию перепадов между рынком региональным и глобальным. Следует сказать, что белорусская независимость, белорусское социально-экономическое чудо куда более уютно располагалось бы внутри ельцинского демократического империализма, нежели внутри путинского меркантилистского изоляционизма.

Когда аналитики, выделяя принципиальные особенности белорусской экономической модели, делают акцент, в частности, на трех ее наиболее доходных секторах (газ, нефть, гарантированный сбыт на российском рынке), они, на наш взгляд, игнорируют фундаментальный ее механизм, обеспечивающий доход, который едва ли вообще следует описывать в количественных показателях нефтяной ренты и ценовых преимуществ по газу. В действительности речь должна идти о такой ренте, которая — если имеются соответствующие союзные договоренности (а их сегодня несколько томов) и сложилась соответствующая конъюнктура (перепад конъюнктур) — может образоваться в любой отрасли. Ситуация с сахаром показывает, что можно не только успешно «конкурировать» на российском рынке, полностью перерабатывая собственное сырье, но и увеличить производство сахара за счет чужого сырья (несколько сахарных заводов за годы независимости мы действительно-таки построили). В конечном итоге важно понять, что дело даже не в той или иной отрасли, но именно в механизме, в модели, релевантной для всей группы случаев, для которых применимо описание «перепад конъюнктур». Например, в случае когда Россия огораживается торговыми барьерами от грузинского и молдавских вин, Беларусь мгновенно может превратиться в зону «серого» оффшора, ввозя эти вина на территорию Федерации в качестве «белорусских» и обеспечивая доходы, в общем, сопоставимые с нефтяными.

Когда мы говорим, например, о USD3 млрд. доходов с переработки нефти, пополняющих белорусский бюджет и различного рода президентские фонды, то должны иметь в виду, что эта цифра вовсе не описывает итогового эффекта тарифной дельты: следует иметь в виду, что эта сумма аккумулируется финансовой системой, распределяется по банкам, банки дают эти средства предприятиям в кредит под проценты и проворачивают эту операцию несколько раз синхронно с производственными циклами предприятий. Казалось бы, в любой экономике все средства перераспределяются через банковскую систему. Это верно, однако специфику белорусской модели в данном отношении определяет уникальная особенность. Она состоит в том, что белорусское государство является крупнейшим капиталистом, т. е. собственником всех предприятий, оставаясь при этом государством, т. е. инстанцией, определяющей правила экономической игры. Правила эти такие: предприятия обязаны продавать государству фиксированную долю валютной выручки по назначенному им курсу, почему, собственно, рост цен никак не отражается на обменном курсе. Наконец, будучи главным собственником страны, государство имеет право изымать доходы экономических агентов, а затем им же выделять средства в виде кредитов под их же нужды. Короче, любую овцу в Беларуси можно стричь дважды, трижды, порой и четырежды в сезон — на производственно-продажном цикле и на «оборотистости» банковской системы.

Возьмем предприятие X, производящее продукцию y. Сколько раз белорусское правительство может заработать на нем в течение условного экономического цикла? 1) На разнице между отпускной ценой газа для предприятий и входной ценой с учетом затрат на доставку; 2) на налогах с продажи конечной продукции; 3) на валютной выручке; 4) на изъятии доли доходов (например, в фонд поддержки производителей или антикризисный фонд); 5) на процентах от кредитов, которые предприятие вынуждено брать из-за нехватки собственных средств (например, для выплаты зарплат или проведения модернизационных мероприятий). В отношении большинства доходных предприятий государство, как правило, ограничивается этими пятью пунктами. Есть и другие. Скажем, оно может внедриться в качестве посредника-продавца конечной продукции предприятия. Или установить монополию на продажу комплектующих тому или иному производителю. И т. д.

Наконец, чтобы завершить общее описание модели, мы должны ввести еще один элемент — такой, который позволял бы говорить о «социальном государстве» (в скобках заметим, что мы не классифицируем эту модель, пришивая ей те или иные маркеры, и не занимаемся «конъюнктурными» описаниями, например, отталкиваясь от состояния глобального нефтяного рынка, но именно описываем модель, т. е. моделируем ситуацию, при которой эффективное или относительно эффективное функционирование национальной экономики при прочих равных условиях возможно).

Описанные нами основные принципы, а именно: а) «транзитивность» белорусского социально-экономического комплекса; б) государства как инстанции, задающей правила игры, и одновременно — как нерядового собственника средств производства и финансовых учреждений, — позволяют экономической системе быть нечувствительной и к неэффективности, и даже к экономическому банкротству отдельных экономических агентов при сохранении эффективности системы как целого. Еще раз: именно «транзитивность» и неограниченные права государства как собственника позволяют обеспечивать общую эффективность системы. Отсюда, по меньшей мере, следует, что должен наличествовать еще один структурообразующий принцип, обеспечивающий своего рода автопоейзис [7] всей системы, — в) де-факто существующий запрет на банкротство (теоретически банкротство возможно, но «процедурные моменты» делают этот процесс настолько трудоемким и опасным, что он, как говорится, себя не оправдывает, или, если воспользоваться иезуитской по духу формулировкой, этот процесс экономически нерентабелен). Помимо, так сказать, социально-политических резонов на этот счет имеется и внутрисистемный запрос на механизм подобного рода: убыточные предприятия выполняют роль своего рода скрытых потенциалов на случай изменения конъюнктуры. Например, производство тканей в Беларуси может в один момент стать страшно доходным бизнесом, в случае если цены на сырье (шерсть, шелк, лен, и т. д.) упадут, а цены на ткани вырастут. Или напротив: если мы найдет партнера, который — скажем, из-за международных санкций — имеет трудности со сбытом того или иного вида товаров.

Наконец, вето на банкротство предприятий позволяет привилегированному агенту экономической системы фактически «размазывать» локальные убытки и доходы по всей экономике — максимизируя общесистемный эффект эффективности или, напротив, скрывая эффекты неэффективности в контекстуальной (например региональной) восходящей волне. В последнем случае как раз и следует иметь в виду «общую благоприятную конъюнктуру», о которой говорят экономисты: она благоприятна не столько для Беларуси, сколько для всех стран региона, и в частности — для России. За последние годы емкость российского рынка существенно увеличилась (а ВВП за 2006 г. превысил USD1 трлн.; данный показатель ставит РФ по экономической мощи в один ряд с ведущими странами мира [8]), и уже это позволяет одному из квазироссийских «регионов-экономик» расти даже без каких бы то ни было подвижек в сторону инноваций, изобретательства, использования новых операторов эффективности и т. д. Принято считать, что прирост белорусской экономики обеспечивают всего несколько сотен т. н. валообразующих предприятий, при этом 60% предприятий функционируют на грани рентабельности или являются убыточными. Так это или нет, мы не знаем, поскольку общесистемный эффект прироста скрывает всё остальное: возможно, указанные 60% предприятий являются действительно неэффективными, но, возможно, белорусское правительство намеренно заставляет их балансировать на грани эффективности, отнимая все «излишки» (с т. з. общесистемного этатизма и дирижизма).

Очевидное непрогнозируемое

Вкратце описанная нами модель не является следствием какого-то специально разработанного плана или проекта, и в этом смысле она — не план и не проект. Более того: ее структурообразующие принципы окончательно сложились только в последние годы, так что можно утверждать, что модель становится очевидной в начале своего конца, в период, когда связанные с ней конкурентные преимущества становятся достаточно заметны для всех международных игроков, заинтересованных в переигрывании этих преимуществ с другим полезным эффектом. Так, например, безграничные полномочия правящего класса в отношении субъектов хозяйствования — это достижения последних двух-трех лет, когда были узаконены механизмы деприватизации и экспроприации любой собственности в интересах государства, укреплен институт «золотой акции», когда президент наделил себя правом изымать доходы предприятий в случае надобности и пр. Выгоды белорусского «транзитивного» положения стали совсем уж очевидны с ростом цен на нефть, когда связанные с этим положением доходы составили значительную долю ВВП, а Беларусь превратилась в одного из крупнейших поставщиков нефти и нефтепродуктов в Европе.

Другой вопрос — когда упомянутый закат модели наступит. Или, иными словами, когда общие издержки практического использования этой модели превысят ее прибыльность. Прогнозировать это сложно хотя бы по той простой причине, что не представляется возможным предусмотреть все реактивные инициативы белорусских властей. Или, тем более, возможность паники на финансовом рынке, о которой упоминают экономисты. Можно говорить о том, что закат «белорусской особости» произойдет либо относительно быстро, либо относительно медленно.

В первом случае речь идет о том, что на все частные инициативы России будет дан один тотальный ответ, состоящий, скажем, в реальной селекции предприятий на убыточные и доходные. Это означает частичное или полное снятие запрета на банкротство и, следовательно, постепенный запуск механизма приватизации, что, в свою очередь, означает, что государству придется поступаться своими безграничными привилегиями экономического центрфорварда. Во втором случае речь идет о серии торговых войн, означающих постепенное выведение белорусских отраслей и подотраслей из-под защитного покрова «союзного государства». Сценарий постепенной утраты «транзитивности» и, соответственно, обретения определенности применительно к суверенитету и независимости, не предполагает быстрой институциональной перестройки и сопутствующей законодательной очистки, хотя сама его логика подчиняется его общему движению именно в этом направлении.

Наконец, еще одна возможность в свернутом виде зафиксирована новогодними соглашениями с Газпромом. Эта возможность касается сохранения за рядом предприятий своего рода «транзитивного» иммунитета, по сути дела — формирования корпораций с внутрикорпоративными ценами, правилами игры и пр. Здесь, по всей видимости, образцовой может стать модель «российско-украинских» отношений в газовой сфере. Само собой разумеется, что, в строгом соответствии с внутренними принципами «турбокапитализма», эта модель означает размывание принципа территориального суверенитета со всеми вытекающими последствиями.

В заключение следует сказать вот что. Транзитные преимущества, которые зачастую рассматриваются у нас дома как «естественные» — поскольку географическое положение страны «между Востоком и Западом» не меняется, — в действительности легко утратить. Сегодня можно говорить о том, что «восток» и «запад» — понятия относительные, или, иначе выражаясь, Беларусь давно превратилась в Восток Востока. До определенного момента с транзитом дела обстояли довольно благополучно по той причине, что белорусская сторона предлагала в определенном смысле более выгодные его условия в сравнении с Украиной или странами Балтии. Но транзитные преимущества нельзя защищать с позиции силы: как только начались «спрэчкi» с Россией, как только белорусская сторона начала формировать «адекватные ответы», она стала превращаться в Украину образца середины 90-х. И товарные потоки стали искать более легких путей. Так возникли очереди на российско-латвийской границе, так обнаружилось, что можно наращивать транзит по Ямалу или украинской газотранспортной сети в ущерб транзиту по БТГ, так в результате нефтяной войны «Транснефть», скорее всего, убедит российские НК, что Приморск выгоднее белорусского направления. Так, в конечном счете, белорусская модель докажет свою историческую специфичность и социально-экономическую профнепригодность. Иной цикл развития требует иной, более адекватной модели. Но ее нет.

Примечания:

[1] EdwardN.Luttwak. From Geopolitics to Geoeconomics. Logic of Conflict, Grammar of Commerce / The National Interest, Summer 1990, рр. 17-23.

[2] Конечные условия соглашения несущественно отличаются от тех, что прогнозировались экспертами. См., например, Богданкевич С. Особый путь: прошлое, настоящее, перспективы / Наше мнение, 29.12.2006.

[3] О компромиссах подобного рода и ставках отказа см. Полесский Я. Искусство невозможного / Наше мнение, 15.11.2006.

[4] Газпром и Белоруссия подписали 5-летний контракт на поставку и транзит газа / AKSnews.ru, 01.01.2007; комментарий см. Москва выиграла, Лукашенко пока не проиграл // Политком.ru, 04.01.2007.

[5] Подробнее о сахарном конфликте см. Торговой войны нет… // Белорусский рынок, 25.12.2006.

[6] По поводу конфликта в связи с перераспределением экспортных доходов от продажи нефти см., например, Нефтяная соломинка для Минска // Росбалт, 06.01.2007; Экспортнодезориентированный // Коммерсантъ, 13.12.2006.

[7] В смысле, в котором этот термин использует Ф. Варел применительно к живым машинам: «автопойезис» как самопроизводство.

[8] См. Экономические итоги: Америка слезла с коня // Утро.ru, 29.12.2006.