В конституции РБ в статье 1. сказано: «Республика Беларусь — унитарное демократическое социальное правовое государство».
Если слово «унитарное» не вызывает возражений, то, что касается «демократического», позволю себе усомниться. Замечу также, что последующие определения «социальное» и «правовое» непосредственно связаны с формулой «демократическое».
Заставляет задуматься необычный факт. В 20 веке, который Ортега-и-Гассет определил как эпоху «восстания масс», появился новый, немыслимый для традиционного общества способ образования деспотических режимов. Современные деспотии часто возникают не в результате захвата власти внутренними или внешними силами, но по воле народа. Новоявленные диктаторы оказываются у власти в результате демократических (!) выборов. Так возникла, вероятно, одна из самых зловещих в истории человечества диктатур — Третий рейх. Более того, существование таких деспотий нередко обеспечивается не столько грубым насилием (репрессиями), сколько поддержкой самого народа, а репрессивный аппарат играет вспомогательную роль. Такую тенденцию можно наблюдать как на территории бывшего СССР, так и во многих странах третьего мира.
Версий по этому поводу существует множество. Можно объяснять это подтасовками выборов, но будущий тиран часто приходит к власти как раз вопреки усилиям государственного аппарата, как это произошло в Беларуси с избранием никому ранее неизвестного Александра Лукашенко. Яркий пример предоставляет нам история возвышения странного человека по имени Путин. Огромная популярность Путина вызывает изумление. Все были уверены в том, что всякий, кто станет ставленником Ельцина, автоматически обречен на провал.
Можно сослаться на незрелость избирателя и хитрость победившего кандидата, который умело играл на слабостях народа, раздавая ложные обещания. Но это не объясняет популярности, которая сохраняется по прошествии многих лет правления. Поддержка порой возрастает даже вопреки очевидным провалам и неудачам.
Все предлагаемые объяснения, на мой взгляд, касаются следствий, промахиваясь мимо существа дела. Невозможно отрицать, что, несмотря на манипулятивные возможности власти, реальная поддержка и Путина, и Лукашенко достаточно высока.
Что же это за явление: любовь к диктаторам? Мой ответ на него звучит примерно так: эта любовь есть прямое следствие демократии.
Слово «демократия» в сознании населения бывшего СССР дискредитировано давно. Оснований для этого более чем достаточно. Это понятие, кажется, навсегда стало синонимом всяческих бедствий и несчастий. Оно ассоциируется и с утратой прежнего советского порядка с его относительным достатком и таким же относительным покоем, с чиновничьим произволом, перешедшим все границы, с произошедшим захватом экономических сфер группой лиц, составленных как из выходцев старой номенклатуры, так и из поколения next — пресловутых «новых русских». Ненависть к либерально-демократическим ценностям рикошетом ударила по их естественному носителю — образованному слою, интеллигенции, которая в истории Советского, а раньше российского государства никогда не играла сколько-нибудь значимой общественной роли, за исключением, может быть, периода ее формирования в конце XIX — начале XX века.
С такой оценкой типичный представитель интеллигенции категорически не согласится. Он опечалится, посетует на народное невежество, скажет, быть может, что народ, мол, в своей незрелости и наивности поверил риторике нечистоплотных политиков, спекулирующих на идеях демократии, а демократии-то толком и не видел; не было у нас демократии и нет, и не скоро предвидится. А то, что есть, то, что принимается за демократию и демократическое государство, к демократии отношения не имеет. Ведь одного формального права голосовать на выборах еще не достаточно, чтобы говорить о демократии. Аргументы на первый взгляд убедительные. Однако если приглядеться получше, не окажется ли, что эта глухая народная ненависть, эта иррациональная инстинктивная неприязнь к демократии есть свидетельство, если не понимания ее смысла, то, во всяком случае, интуитивного схватывания сути.
Сразу оговорюсь. Я отнюдь не призываю к толстовскому опрощению и хождению в народ. Напротив, моя задача — привести к некоторой минимальной ясности понятия, имеющие прямое отношение к обществу, в котором мы живем. Что мы имеем в виду, когда произносим слова «демократия», «свобода», «право», «закон», «гражданское общество» и т. д.? Что же это за понятие «демократическое государство», торжественно провозглашаемое конституцией? Точнее: является ли Республика Беларусь «демократическим» государством? Вопрос вроде бы риторический.
Существуют две крайние точки зрения на демократию как форму общественного устройства. Их можно было бы назвать теорией наименьшего зла и теорией наибольшего зла. Первую из них озвучил лорд Уинстон Черчилль. Широко растиражированное и любимое либеральными СМИ эпохи перестройки высказывание знаменитого британского премьера гласит: «демократия — дурной способ правления, но это лучшее, что есть у нас на данный момент». Противоположная позиция более давнего происхождения. Она берет свое начало, по меньшей мере, от Платона, который, как известно, считал демократию худшим государственным устройством. Умудренный историческим опытом человек современной эпохи склонен видеть в этом наивность неразвитого сознания (греки, как известно, — дети), в лучшем случае — причуду гения, которому позволено больше, чем простому смертному. В этом мнении ему дает укрепиться не кто иной, как сам Карл Поппер, подписавший Платону приговор, причислив его к стану «врагов открытого общества». Но Платон, по моему глубокому убеждению, заслуживает гораздо более почтительного отношения, и прислушаться к его мнению было бы весьма не бесполезно. Тем более что в своей оценке демократии Платон отнюдь не одинок. Сходную оценку демократии высказывали большинство философов первой величины: Аристотель, Кант, Руссо. Что же заставляет таких непохожих мыслителей крайне негативно относиться к демократической форме власти?
Демократия в переводе с греческого означает власть народа, народовластие. Демократия — это власть всех. Казалось бы, что плохого в том, что власть принадлежит не одному человеку или группе лиц, а всем и каждому. А если власть — достояние каждого, то тем самым в обществе нет места диктатуре и всяческому произволу. Кажется, что достаточно иметь налаженную избирательную систему, чтобы демократия заработала. И тогда гарантировано развитие и процветание, закон и порядок. Но политическая история постсоветских государств показывает обратное.
Понятие «демократия» выражает форму государственной власти в числовом аспекте, указывая количество тех, кому принадлежит верховная власть. Власть может также принадлежать группе лиц либо одному лицу. Но количественный подход не позволяет оценить эти формы власти с точки зрения качества. Мы пока не знаем, хороша та или иная власть или плоха, у нас нет основания (критерия) для суждения. Качественный критерий появляется в том случае, если мы рассмотрим не форму власти, а способ правления.
Существует два способа правления — деспотический и республиканский. Деспотический способ характеризуется тем, что вся власть концентрируется в руках одного субъекта, власть едина и нераздельна. Фундаментальным принципом республиканского способа правления является разделение властей. При республике народ выступает одновременно в двух ипостасях. С одной стороны, он рассматривается как синтетическое целое, и с другой — как совокупность отдельных людей. В качестве целого народ выступает как субъект власти, то есть власть принадлежит всему народу в целом. Но в то же время каждый по отдельности обязан подчиняться этой всеобщей воле. Разделение властей в данном случае обеспечивает баланс между народом как целым и каждым отдельным человеком. А правилами функционирования властей являются законы.
При прямой демократии субъект и объект власти совпадают. Народ выступает только как совокупность отдельных людей, и сумма воль каждого отдельного человека не связана никаким законом. Единственным законом толпы является закон ее желания. Поскольку абсолютное совпадение желаний всего народа происходит редко, то, как правило, побеждает воля большинства. О разделении властей здесь говорить не приходится, так как оно излишне. Законодатель и исполнитель совпадают.
Хорошо известно, что древнегреческий демос имел обыкновение изгонять своих наиболее выдающихся государственных деятелей из страха перед их умственным и нравственным превосходством. Этот обычай ознаменовал конец греческого полиса, античной республики. Такая демократия — всегда власть большинства над меньшинством, основа этой власти — сила, а не право. Поэтому в этой версии демократия неизбежно есть деспотизм и ничем иным быть не может.
В современных условиях прямая демократия невозможна, поэтому она принимает иные формы и чаще всего форму власти одного, того, кто выступает неким интегралом суммы власти каждого. От этого деспотическая суть власти не меняется и даже становится более очевидной, но в то же время видимое сосредоточение власти в одних руках затемняет ее демократическое происхождение.
Документ, именуемый конституцией 1996 года, есть прямой результат и выражение указанной разновидности демократической власти. Он отменяет принцип республиканского разделения властей, отдавая законодательную власть в руки президента (статья 85, глава 3, раздел IV). Судебная власть тоже, как известно, полностью подконтрольна. По существу, эта «конституция» отрицает сам принцип права, находится вне правового поля. Все проведенные Лукашенко мероприятия — разгон парламента, проведение референдума — не имеют юридической силы не потому, что нарушают установленные законы, а поскольку вообще находятся вне поля законности. Эти действия нельзя назвать незаконными, так как нарушение закона есть юридическая, правовая категория и вне ее не имеет никакого смысла.
«Конституция 1996 г.» есть выражение силы, а не права, а там, где господствует сила, действуют иной тип законов, чем законы правовые. Законы силы — это законы природы, а природа — область сущего, а не область должного. Природа находится целиком и полностью за пределами моральной сферы, и в ней действуют законы необходимости, а не долженствования. Адекватное отношение к природе состоит в объективном изучении ее законов, для того чтобы уметь их использовать.
То своеобразное отношение к соблюдению договоров, которое демонстрирует белорусская власть, логически вытекает из ее внеправового характера. Договор и его соблюдение есть основной принцип, на котором основывается всякая законность.
Осмысление этого принципа в эпоху Просвещения оформилось в известную теорию «общественного договора». Представление об изначальном договоре устанавливает границу межу миром природы и обществом. Общественный договор, историческое воплощение которого называется Конституцией, прекращает действие закона силы и устанавливает действие закона права. Он подчиняет животную природу человека общественным установлениям, придавая ему нравственное достоинство, — животное становится личностью. Поэтому Аристотель совершенно точно выразил сущность человека, определив его как политическое животное.
Единственное достойное человека устроение государственной власти должно основываться на республиканском способе правления. Любое иное государственное устройство, по определению древних греков, есть варварство. А варвары понимают один язык — язык силы. К сожалению, приходится констатировать, что мы живем в «варварской» стране, в которой возможны лишь два типа отношения к власти: либо подчинение, либо сопротивление, борьба. Фактически мы все — жители Беларуси — являемся слугами, невольниками, рабами, противниками, врагами и т. д., кем угодно — только не гражданами.
Вне гражданского общества каждые стороны выступают в качестве частных лиц, между которыми существуют отношения силы. В аналогичных отношениях находятся государства между собой. Вторжение Ирака в Кувейт ничем принципиально не отличается от вмешательства частного лица Лукашенко и его окружения в дела профсоюзов или в систему образования. В выигрыше всегда оказывается тот, чья сила больше. Договориться с властью невозможно, поскольку сила отрицает принцип договора.
Понимание этого обстоятельства демонстрирует Россия в отношениях с «братским» государством. Но этого понимания, как кажется, нет у Запада, на содействие и помощь которого только и могут, с моей точки зрения, рассчитывать те немногие жители нашей страны, кто хочет жить достойно и свободно, то есть быть гражданами, а не варварами.
Что же касается оценки демократии Черчиллем, то английский лорд может себе позволить некоторую неточность выражений. Даже если он будет говорить заведомо глупые и опасные для государства вещи, несмотря на политический вес, это не сможет серьезно подорвать устои британского государства. Вековые традиции парламентаризма и разделения властей — достаточная защита против глупости самого глупого политика. Именно те самые лорды и стояли на пути любых абсолютистских поползновений монархической власти, а король в Британском королевстве всегда рассматривался высшей знатью не как повелитель, а как первый среди равных.
Но в стране, где никогда не было сколько-нибудь серьезных традиций гражданственности, где долгое время единственной реальностью была идеология, такая неточность может слишком дорого стоить.